– А вот мы сейчас все и разведаем, – приглушив голос, ответил Еремей Потапов, останавливая коня. – Вы тут побудьте малое время, вот у этого древнего дуба, а я пеши прокрадусь. И в самом деле, от воеводы Борятинского всякую пакость можно ожидать, три ежа ему под зад, чтобы слаще спалось! Ежели ваша подружка там – вместе воротимся, а случится мне наскочить на московских стрельцов, уходите без промедления. И Бог вам в защиту, а я живым в руки не дамся!
Михаил видел, что спорить с Еремеем – зря время терять. Прислушиваясь к шуму боя у засечной черты, он лишь кивком головы дал согласие на уход своего друга, а когда тот слез с коня, негромко напутствовал его:
– Поостерегись там, Ерема… Горько будет и тебя еще терять, вслед за Никитой. – Карие глаза сотника опечалились, когда он вспомнил о верном друге и глянул на княжну Лукерью, которой Никита был так же дорог, как и ему.
– Господь не выдаст, воевода не съест, несмотря на его волчий аппетит, – отшутился Еремей, подмигнул княжне выпуклым серым глазом, прищурив левый, отчего его широкое в оспинках лицо приняло плутоватое, как у скомороха, выражение. Он неспешно проверил оба пистоля – на полках ли пороховой запал, не просыпался ли от скачки по проселочной дороге, вынул из ножен саблю и уверенно пошел через кусты в ту сторону, откуда донеслось конское ржание.
И только теперь, оставшись наедине, княжна Лукерья и Михаил дали место чувствам – их руки нашли друг друга и так, оставаясь в седлах, они замерли в долгом, страстном поцелуе.
– Луша, радость моя, как я переживал за тебя, узнав, что стрельцы ухватили тебя в Надеином Усолье… Сам не мог отлучиться, дал согласие на отъезд Никиты, а теперь буду каяться всю оставшуюся жизнь! Но тогда не мог ничего сделать для твоего освобождения, прости…
– И я страдала в разлуке, мой милый Михась! И за Никиту да за Ивана Балаку с товарищами готова была воеводу Милославского своими руками удушить в его спальной комнате! Переживала, потому как не знала, жив ты после той драки в Надеином Усолье, уцелел ли? А днями почувствовала я, Михась, что не праздна я… Ребеночек будет у нас, – а сама пытливо глянула невенчанному мужу в глаза – как-то он воспримет эту новость?
А у Михаила от этих слов брови взметнулись вверх до предела, наморщив широкий лоб, глаза округлились и радостная улыбка озарила уставшее походами, давно не бритое лицо.
– Луша-а, неужто у меня будет сын? – Михаил едва не задохнулся упоительным лесным воздухом с легким запахом дыма далекого сражения, стал целовать Лушины губы, щеки, глаза.
– Да, милый Михась, да… – шептала княжна Лукерья, счастливая мужниной радостью. – У нас будет сын, обязательно будет наш маленький Никитушка, – имя будущего ребенка сорвалось с губ княжны само по себе, словно давным-давно было написано на ее сердце. – А случись быть девочке – так назовем ее ласковым имечком – Аннушка.
Счастливые слезы выступили на глазах Михаила, стало трудно различать близкое и родное лицо княжны Лукерьи, деревья, и только шум затихающего боя напоминал о суровой реальности текущего часа! Михаил гладил волосы Луши, левой рукой то и дело смахивал слезы с ресниц, и опомнился только тогда, когда в ближних кустах затрещали под ногами ветки и донеслось конское пофыркивание. На всякий случай вынул оба пистоля, изготовился стрелять – невесть кто может наехать на них в лесу, когда поблизости идет такое побоище и спасающихся от смерти отчаявшихся людей может быть не одна сотня.
– Ерема! – княжна Лукерья первая распознала выходящего из кустов Потапова, который за повод вел оседланного вороного коня. Следом за ним с трудом поспевала через заросли раскрасневшаяся от ходьбы Дуняша и тоже вела своего коня за повод.
– Слава Богу! – не сдержался и выдохнул полной грудью Михаил. – Вы оба целы и невредимы…
– Мое счастье, что успел крикнуть Дуняше ее имя и сказать, что ее ищет княжна Лукерья! Хотела пальнуть мне прямо в мой просторный живот, приняла за московского стрельца. – Еремей улыбался, шутливо подмигивая смутившейся девице.
– Как не быть испугу, когда сей стрелец пер через заросли подобно дикому лешему… которого, правда, я ни разу в жизни не видела. Княжна Луша, я так счастлива…
Княжна Лукерья проворно соскочила с коня на землю, обняла заплаканную от недавнего еще страха остаться в чужом лесу в полном одиночестве Дуняшу, несколько раз погладила ее по голове, успокаивая, словно малое дитя, только что спасенное после блуждания в дикой темной чащобе.
– Ну вот, ну вот… Видишь, сдержала я свое слово, пришла за тобой. Теперь мы не одни и нам не будет так боязно в дороге.
Еремей приблизился к Михаилу, взволнованно проговорил, то и дело до боли закусывая нижнюю губу:
– Побили наших, Миша, крепко побили… Я с опушки леса малость посмотрел – отступили казаки с обозом за Суру-реку, да драгуны воеводы Борятинского в угон пошли. Роман Тимофеевич в проезжей башне попервой укрылся с частью людей, там крепко бились, а потом конные казаки числом до двухсот, не мене, ушли…
– О Господи, – Михаил перекрестился, опустил плечи, будто тяжесть поражения легла на его плечи непомерным грузом. – Ушел ли Ромашка? И куда подался с остатком войска?
– О том только ему ведомо, Миша. Что делать будем? В угон за атаманом пойдем? По деревням спрашивать станем, след атаманов искать будет нетрудно, это ведь не тайные тропки беглых побродимов!
– Опасно, Еремка! Теперь на всех дорогах драгуны как угорелые носятся, отбившихся от войска вылавливают да на правеж к воеводе волокут… Сами как ни то убереглись бы, да вот, видишь, две барышни с нами, одна из которых бежала из-под караула от воеводы Борятинского и наверняка объявлена в розыск оповещением тех драгунских разъездов! – И негромко добавил, покосившись на женщин, которые о чем-то шептались по ту сторону дуба: – Ерема, у меня такая радость на душе, не могу скрывать, видит Бог! Луша-то, слышь, ребенка ждет! У меня наконец-то будет сын, Никитушкой наречем!
Еремей шапку пальцем сдвинул с взмокшего от ходьбы по лесу лба на затылок, поморгал удивленными серыми глазами, глянул на княжну Лукерью, которая все успокаивала молоденькую девицу, тяжелой ладонью хлопнул сотника по плечу.
– Вот это новость так новость, Миша! Ну, сотник, магарыч с тебя! Эх, жаль, не в Самаре мы, гульнули бы на славу, всем чертям в аду плясать захотелось бы!
– Да, Еремка, жаль, твоя правда. Созвали бы друзей, закатили бы пир, как ты говоришь. А теперь вот ломаю голову, как Лушу и своего будущего сына Никитушку от беды уберечь.
– Никитушку? – Еремей поначалу не понял, о ком идет речь, потом смекнул, лицо в оспинках слегка побледнело, и он одобрительно кивнул головой. – Хорошо решили вы с княжной, Миша! Пусть так наш друг Никита останется рядом с нами!
– Что присоветуешь, Ерема? Водить Лушу за собой по сражениям? А вдруг сызнова попадет в руки московских стрельцов? Могут не поверить, что княжеская дочь, без разбирательства повесят как бунтовщицу!
– Не годится такое решение, Миша! – тут же прервал его размышления Еремей. – Не бабье это дело, носиться с саблей по полям, тем паче, что княжна Луша теперь не праздна.
– Так куда же ей теперь? – Михаил пожал плечами. – В Самару – так там не сегодня-завтра появятся стрельцы воеводы Милославского! То-то ему будет в диковинку увидеть княжну Лушу в Самаре, а не в Москве, куда он ее спроваживал!
– Княжне Луше надо ехать домой! – твердо заявил Еремей. – Домой, и там рожать Никитушку. А наша судьба, Миша, по волжской воде вилами писана – кто может прочесть? А случись уцелеть нам – тебя в Самаре никто не ждет, кроме катов из Разбойного приказа.
Михаил в ответ на здравые рассуждения Еремея только и смог сказать с благодарностью:
– А ведь ты прав, Ерема! Светлая у тебя голова! Так и сделаем. Луша, подите сюда с Дуняшей!
Княжна Лукерья за руку подвела Дуняшу к дубу, у которого разговаривали Михаил и Еремей, внимательно посмотрела в глаза мужчинам, о чем-то догадываясь, спросила, готовая заранее возражать.
– Замыслили нас спровадить в какое-нибудь схоронное место, чтобы мы сидели там тише самой перепуганной мышки, а сами в угон за атаманом Ромашкой пуститесь? Я дала себе слово, Михась, что более я тебя одного не оставлю – куда игла сунется, туда и ниточка протянется! Чтоб я еще заглазно переживала…
– Успокойся, моя княгинюшка, – Михаил ласково погладил ее по плечу, ощутив ладонью теплую ткань казацкого кафтана темно-синего цвета. – Не о том речь. Надобно теперь думать о Никитушке! Как нам сберечь его да взрастить крепким казаком! Вот Ерема и говорит – на Самару в мой дом возвращаться негоже, там князь Милославский тебя живо сыщет. Стало быть – надо ехать к твоему родительскому дому, там и рожать Никитушку! Как тебе такое решение, а? – и пытливо посмотрел княжне Лукерье в глаза, с тревогой ожидая ее ответного слова, от которого зависит вся их дальнейшая судьба: гнаться ли в неведомые края за отступившим атаманом Ромашкой или тайными тропами пробираться в родное поместье…
У княжны Лукерьи глаза округлились и даже цвет как-то враз сменился со светло-синих на серые, словно вечерним туманом их покрыло, так поразили ее нежданные слова Михаила.
– Домо-ой? Да ведь я – беглая монашка! Меня сызнова ухватят и запихают в монастырскую келью, как курицу-наседку в плетеное лукошко, чтобы своего гнезда впредь не покидала!
– А кто наверняка знает, что ты беглая своей волей? – тут же нашелся что возразить Михаил, решив во что бы то ни стало уговорить княжну вернуться в родовой дом. – Сколько случаев было на Руси, что и умыкали девиц персидские и иные тезики, силой увозили в басурманские страны! По той причине и твои горести-приключения, покудова не выбралась с казаками из Персии. На том и стой, отказывайся сызнова возвращаться в келью… Оттуда мне тебя будет ох как трудно выкрасть!
– Я скорее соглашусь превратиться в сухую муху с голоду, чем снова поселиться в келье под строгим присмотром монашек, – твердо заявила княжна Лукерья и с тревогой не за себя, а за муж