Пораженные услышанным, Михаил и княжна Лукерья молча выпили, закусили наваристыми щами. Михаил не сдержался, обнял жену за плечи, слегка прижал к себе, а потом, привстав с лавки, поясно поклонился дяде Семену со словами:
– Спаси Бог тебя, дядя Семен! Теперь ты воистину заменил мне покойного родителя Федора, дав новое имя и новую жизнь. И дядю Авдея мы с Лушенькой обязательно навестим и отобьем земные поклоны. С такой бумагой мне царский сыск не страшен! Можем теперь ехать к твоему дому, княжна Луша, безбоязненно. А воеводские ярыжки да выжлецы Разбойного приказа пусть рыщут по Руси, отыскивая мой след на земле! Никто его не знает, кроме верного Еремы Потапова, а в нем я уверен, как в самом себе, – и под пыткой лютой не назовет того места, где мы с Лушей решили остановиться.
Старый сотник вдруг с каким-то лихим отчаянием хлопнул себя ладонью по колену и заявил, с прищуром поглядывая то на Михаила, то на сияющую радостной улыбкой княжну Лукерью:
– A-а, была не была! Отставному стрелецкому командиру да не на печи помирать, а в диком поле на вольной воле гулять! Решил я – еду! Назавтра обвенчаем вас без лишнего шума в Коломне, да и в дорогу собираться. Соберусь и я заодно с вами, давненько за городские ворота не выбирался старый вояка! Вона-а, даже зуд в руках появился – столько лет не брал никакого оружия в руки, не сжимал рогатины этими пальцами! А сила в них еще есть, есть, и зверье ее обязательно почувствует, ежели попадется на глаза!
Михаил с удивлением уставил взор на разгорячившегося дядю Семена, подумал с улыбкой, но без осуждения в душе: «Должно, это от выпитого вина что-то нашло на старого стрельца! Днями на хворь в спине жаловался, а теперь, видишь ли, в диком поле воевать с кем-то умыслил!» Стараясь не обидеть пожилого человека, ласково спросил, через стол поглядывая, как дядя Семен поочередно разглаживает пушистые в седине усы!
– Неужто на охоту решил съездить? Тогда ждать тебе первого снега, чтобы заячьи следы четко обозначились!
Дядя Семен хитро улыбнулся в усы, в серых глазах запрыгали шаловливые искорки.
– Нет, Миша, не на зайцев порешил я собираться! А порешил я сопроводить вас с княжной Лушей – теперь и она мне не чужая, а племянница по тебе. Поедем вместе до Лушиного родового поместья!
– Как? – невольно вырвалось и у княжны Лукерьи. Она с недоверием глянула в лицо бывалого вояки, перевела взгляд на Михаила, который по выражению ее смуглого лица, по той негаданной радости в глазах, которая в них отразилась, понял – Луша будет рада, если Семен Хомутов поедет в эту трудную и опасную дорогу, длиной не менее двух сотен верст, вместе с ними.
«Луша права, – Михаил тут же смекнул выгоду такого предложения. – Стрелец, даже пожилой, надежнее любого возницы, даже такого дюжего парня, как наш Антипка… К тому же, неизвестно, отпустит ли родитель Антипку в далекую дорогу, тогда как и дома в кузне много своей работы».
– Дядя Семен, подумай хорошенько! – все же попытался остановить старого сотника Михаил, приводя верные, казалось бы, доводы. – Не в лето поедем, а в зиму. Того и гляди, днями снег на голову повалит, а у тебя хворь в спине.
– Зато мне здешние дороги хорошо ведомы! – упорствовал Семен Хомутов, выставляя свои резоны. – От Коломны вдоль Оки до Каширы, затем до Серпухова, а от Серпухова до Калуги! Дорога дальняя, по смутному времени на ней пошаливают разбойные ватажки из беглых мужиков и дворовых из имений. А у них зачастую в вожаках объявляются лихие донские казаки, большей частью из голутвенных. Даже на постоялых дворах ночевать надо будет бережливо, чтобы не проснуться без лошади, а то и вовсе остаться лежать в постели без дыхания. А мы с тобой, Мишутка, сможем поочередно нести исправную караульную службу. Хоть и невелико у тебя будет войско – строевой, да и тот кривой, а все в подспорье сгодится! А от простудной хвори в спине прихвачу с собой пуховую шаль на поясницу, да полушубки захватим себе, а дамам длинные тулупы – укрываться в возке. В одних кафтанах уже и вправду ехать будет холодно, в иное утро, сами видели по дороге от Москвы, уже иней выпадет.
– А на кого дом, хозяйство оставишь? – напомнил Михаил, в душе уже согласившись, и не без радости, с предложением дяди Семена. Одно дело ехать до Москвы широким трактом, по которому в обе стороны то и дело ходят обозы с воинской охраной, и другое дело отправляться боковыми дорогами, по которым без особой нужды мало кто отваживается пускаться в путь, не собравшись в обоз числом не менее двух-трех десятков возов.
– На хозяйстве Авдотья останется, да и брат Авдей наведываться станет, знает, что у меня в подполе заготовлена бочка отличной медовухи, до которой он большой любитель. Так ему одному до первых цветков мать-и-мачехи аккурат хватит попивать! – со смехом пояснил дядя Семен. – Дров на зиму уже заготовил, а по весне вместе с перелетными грачами возвращусь в Коломну: по течению плыть куда проще, чем трястись в телеге этакую даль!
– Ну, скажем, наша коляска четырехместная и не такая уж тряская, – смеясь, уточнила княжна Лукерья и тут же добавила: – Я буду только рада, если дядя Семен поедет с нами. Право, Михась, так нам гораздо спокойнее будет. А был бы теперь с нами Ерема Потапов, как он тогда просился, так и вовсе можно было бы по лесу ехать с песнями, никого не опасаясь.
– Вот умница! – живо подхватил Семен Хомутов слова княжны Лукерьи. – Твои слова – хоть в Библию, а Мишкины и в татарские святцы не годятся! Ей-богу! – И старый сотник заговорщически подмигнул княжне. – Как говаривали старые вояки – есть еще порох в пороховнице, не затупились стрелецкие алебарды! Копье у алебарды остро, топор наточен и древко крепко!
«Рад старый сотник, что так удачно устроились наши с Лушей дела, избежал я, по крайней мере, государева сыска», – догадался Михаил и, уступая желанию дяди и жены, согласился:
– Добро, будь по-вашему! Едем вместе! Дядя Семен, а у тебя какое ни то оружие сыщется? У нас с Лушей имеется девять исправных пистолей, не считая трех сабель да еще кинжала у Луши.
– Ого! Откуда столько? – подивился старый сотник, вновь разливая красное вино по чашкам, одновременно озорно подмигивая Дуняше, у молодой девицы от непривычки к вину алым огнем полыхали пышущие здоровьем щеки.
– По два пистоля у нас были свои. Луша от драгун в лесу отбилась, взяла три пистоля. Один, правда, Ерема увез, зато остался пистоль воеводского доглядчика Алешки, которого стрельцы добили у мостка через реку Урень. Да я у князя Квашнина пару пистолей забрал – зачем они ему, покойнику, на том свете? А у тебя что?
– И я не старым богомольцем в Киев к Печерскому монастырю отправлюсь в дорогу, с единой сучковатой клюкой. Пистоля у меня нет, но есть добротная алебарда, которой умею не так уж плохо управляться в драке – пострашнее любой сабли будет! В сенцах в углу стоит, всегда под рукой, чтоб при нужде долго не шарить по чердакам да чуланам, отыскивая оружие.
Михаил негромко засмеялся, обнял княжну за плечи, сказал, словно загадывая на далекое будущее:
– Доберемся до дому счастливо, перезимуем, Бог даст, а по весне, когда подсохнут дороги….
– Не будем загадывать на весну. – Княжна Лукерья ласково положила ладонь на губы Михаила, добавила: – Разве усидишь ты дома, когда твои товарищи сражаются рядом с атаманом Ромашкой или около самого Степана Тимофеевича! Где они теперь и что творится в нашей Самаре? Может, там уже лютует воевода Милославский или присланные от него ратные командиры да дознаватели из Разбойного приказа? И каково там Паране Кузнецовой с детишками? Невинные могут пострадать за Никитушку…
Тень печали легла на лицо Михаила, он сдержанно вздохнул, соглашаясь с мыслями жены.
– Ты права, Луша. Кто знает, быть может, в этот вечер на дыбе страдают наш товарищи – Митяй Самара, пушкарь Ивашка Чуносов, Ерема Потапов, Алешка Торшилов, Аникей Хомуцкий, да и иные. И где теперь походный атаман Ромашка, побратим Ибрагим? Живы ли? В здешних краях или в зиму сошли на Дон к Степану Тимофеевичу, уведя с собой уцелевших казаков?
– О том не ломай голову, Миша, – сказал вразумительно старый сотник. – Не знаючи наверняка, только себя издергаешь. Скоро будет слух в народе, где и что творится на Руси. По тем слухам и будем решать, как тебе быть… А нам два дня на церковь и на сборы. Надобно коляску осмотреть хорошенько, чтобы колеса выдержали дальнюю дорогу, не рассыпались в какой-нибудь лесной глухомани, где легче медведя-шатуна дозваться, нежели доброго кузнеца.
– Ты, как всегда, разумен, дядя Семен, – согласился Михаил, еще раз поцеловал княжну Лукерью в теплую щеку, счастливый, проникновенно сказал: – Как легко стало на душе, будто из подземелья пытошной башни на волю вышел! И не страшит теперь дыба и спрос с пристрастием. Ныне пьем и едим, перед дальней дорогой сил набираемся!
– Медведь хоть и глупее человека, а тако же в зиму жирком запасается, – пошутил старый сотник, налегая на свекольные мясные щи и жареную рыбу, вчерашним днем ловленную им самим в Москве-реке.
– Луша, Дуня, не отставайте от хозяина, а то в ночь голодными в постель ляжете, – пошутил Михаил, пододвигая к себе просторное деревянное блюдо с рыбой и мелко нарезанным луком.
– Кабы не этот моросящий дождь, можно было бы сказать, что наше путешествие было превосходным, – с явным облегчением на душе высказалась княжна Лукерья, когда под звон калужских колоколов ранним утром они оставили этот старинный город и по тракту до Тихоновой Пустыни проехали городские заставы с бородатыми стрельцами у рогаток. Расстроенная в первые дни после выезда из Коломны тем, что священник отказался венчать Михаила и ее, монашку, – Лукерья сочла большим грехом скрывать, что она еще не получила от патриарха разрешение на расстриг, – княжна Лукерья постепенно успокоилась, целиком положившись на волю Господа, на свое прошение патриарху и хлопоты княгини Просковьи.
Михаил еще раз глянул в оконце возка, отодвинув занавеску, порадовал спутников своими наблюдениями:
– Скоро дождь кончится! Вона, в северной стороне уже видны голубые просветы среди серых туч. – И крикнул вознице: – Антипка, ты не промок еще? Может, переменишь полушубок на сухой?