Со восточной со сторонушки
Подымалися да ветры буйные
Со громами да со гремучими,
С молоньями да с палючими;
Пала, пала с неба звезда
Все на батюшкину на могилушку…
Расшиби-ка ты, Громова стрела,
Еще матушку да мать сыру землю!
Развались-ко ся, ты, мать земля,
Что на все четыре стороны!
Разверзнись до гробовой доски,
Распахнитеся да белы саваны!
Отвалитеся да ручки белые
От ретива от сердечушка…
Гусляр вдруг тяжело вздохнул, словно у него перехватило дыхание, он сделал глотательное движение, облизнул губы, и поводырь тут же протянул ему не до конца выпитую медовуху в емкой деревянной кружке.
– Странно, отчего гусляр выбрал для пения именно эту обрядовую песню? – тихо спросила княгиня, наклоняясь к плечу Михаила. – Что-то близкое и тяжкое задело его за сердце, должно.
– Я прежде этой песни никогда не слышал, – отозвался Михаил и умолк, потому что гусляр снова запел:
Разожмитеся уста сахарные!
Обернись-ко ся да мой родимый батюшка
Перелетным ты да ясным соколом,
Ты слетай-ко ся да на сине море,
На сине море, да на Хвалынское,
Ты обмой-ко, родной мой батюшко,
Со белова лица ржавчину;
Прилети-ко ты, мой батюшко,
На свой-то да на высок терем,
Все под светлое да под окошечко,
Ты, послушай-ко, родимый батюшко,
Горе горьких наших песенок.
Старик умолк, несколько раз, затихая, перебрал струны, опустил гусли вниз, которые поводырь тут же принял от него, поклонился хозяевам и вдруг негромко сказал, словно тяжкую думу из себя выпустил на волю:
– Сколько ни петь нам теперь горьких песен, да родимый батько не встанет из могилушки, не раскинет белы рученьки…
Михаил вздрогнул от неожиданной догадки: не оговорился старик, назвав песенного батюшку казацким словом «батько». И эта песня не обрядовая, а поминальная по казненному атаману! Чтобы выяснить все до конца, негромко спросил старца:
– Из каких мест идете, гусляры? Издалека ли?
– Бредем мы из Арзамаса, добрый барин, а место нашего проживания превратилось в преддверие ада, прости меня Господь.
– Отчего же, дедушка? – спросила княжна Лукерья, которая тоже догадалась об истинном содержании песни. – Что у вас случилось, коль покинули родной край?
– Виселицы, кругом виселицы, колья, а на кольях живые мужики и по три дня стонут… На иных виселицах плотненько друг к дружке висят по сорока и более человек… Иные перед смертью охватили друг друга, да так и закоченели на морозе, качаются вместе, словно с горя плачут…
– Не может быть! – ужаснулась княгиня и стиснула руки на груди. – Кто же это у вас так «разгулялся»?
– Воевода Долгорукий… Пьяный подьячий в кабаке слезы лил, плакал, что за три месяца зимы в Арзамасе казнено более одиннадцати тысяч мужиков…[39] Не сдюжил я такое видеть по селам, иду теперь на Дон, казакам песни петь, – и старик еще раз поклонился.
– Благодарствуем за песню, до души достала она нас, – сказал Михаил и распорядился одеть гусляров в новые кафтаны, накормить сытно и дать денег на дорогу. Войдя в горницу вдвоем с Лушей, оборотил сильно исхудавшее от пережитого лицо к иконостасу и прошептал, словно обращаясь не к княгине, а к лику Иисуса Христа: – Утишили бояре мужицкую Русь великой кровью. Надолго ли? – и троекратно перекрестился.
2
Память о наших далеких предках жива до тех пор, пока о них народ слагает песни, пишутся книги, а архивы, потомкам в назидание, бережно хранят документы времен, когда Россия сотрясалась жестокими гражданскими войнами…
Грамота из Новгородского приказа двинскому воеводе Ф. Нарышкину от 4 декабря 1674 года с сообщением о ссылке в Холмогоры царицынцев, самарцев и саратовцев:
«От царя и великого князя Алексея Михайловича на Двину думному нашему дворянину и воеводе Федору Полуехтовичу Нарышкину… По нашему великого государя указу из Стрелецкого приказу посланы за вины царицынцев, саратовцев, самарцов разных чинов людей, Юрку Артемьева с товарищи 41 человек з женами, з детьми и холостые на вечное житье в стрельцах… Имена ссыльным, которым велено быть на Холмогорах в стрельцах.
Самарцы:
1. Пушкарь Ивашка Чуносов, жена у него Паранька, дети Алешка, Борнска, дочери Федорка, Танька.
2. Стрельцы: Гришка Суханов, жена у него Стефанидка, дети сын Ивашка, дочери Анютка, Ванька да Орька; Еремка Потапов, жена у него Аленка да дети Андрюшка, да Филька, да Еремка.
3. Посадский человек Ивашка Мухин, жена у него Дунька, дети Федька, Ивашка, Васька малы, дочь Оринка, да купленные две женки Наташка да Оринка.
4. Самарского уезду деревни Выползово крестьянин Микитка Иванов сын Казаринов, жена у него Дунька, дочь Оринка.
5. Повешенного вора Микишкина жена Кузнецова Паранька, у ней дети сын Стенька, дочери Малашка, Мартемьянка.
6. Несысканных воров жены: Игнашкина жена Говорухина Грунька, у ней дочь Наташка; Ромашкина жена Волкопятова Паранька; Ивашкова жена Пастухова Агафья, у ней дети Мишка да Алешка…»
Память из Стрелецкого приказа в приказ Устюжской четверти от 3 декабря 1674 года о ссылке участников восстания в г. Устюг:
«и быть им в стрельцах…
Самарцы:
1. Повешенного вора Ивашкина жена Балаки Лушка, у ней сын Андрюшка.
2. Несысканных воров жены: Янкина жена Зыкина Марфутка, у ней сын Микитка; Ивашкова жена Беляя Манька, у ней дочери Настюшка, Танька, Марфутка да сноха Окулька; Мелешкина жена Пирова Оксютка, у ней дочь Ненилка.
А как те люди на Устюг Великий привезены будут, и тех людей указал великий государь воеводам отдать в стрелецкие слободы и приказать стрелецким головам, чтоб они и в слободах пятидесятники и десятники над ними смотрели, чтоб от тех людей никакого воровства не было и никуда б не разошлись и не разбежались…»
26 ноября 1674 года. «Великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович указали царицынцовы да самарца детей боярских, которых послали к Москве за вины… сослать… самарца Ваську Пастухова сослать в Пустоозерский острог и написать ево в стрелецкую службу…»
«…Митька Семенов, прозвище Самара, сказался… под Синбирск де с Стенькой Разиным он, Митька, не ходил, а ходил де он под Синбирск с Федькою Шелудяком. И под Синбирском он, Митька, ранен ис пушки, вырвало щоку правую. А в есаулы де выбран он, Митька, в то время, как прослышали приход боярина и воеводы Ивана Богдановича Милославского под Астрахань. А под городок де он, Митька, под Соляной не ходил, был в Астрахани».
Пометка: «Послать его с женою к Москве».
Отметка: «Расспрос ему писан ниже, и он, Митька, повешен».
9 августа 1675 года. «Великий государь царь и великий Алексей Михайлович указал самарского стрельца Федьку Перемыслова, который в смутное время был на Самаре пущий вор и к воровству завотчик, сослать в ссылку в Пустоозерский острог к жене ево и к детям. А жена ево Анисьица з детьми с Ивашкою да с Ваською перед сего из Стрелецкого приказу посланы в Новгородский приказ с иными такими ж, а всех их сослать в Пустоозерский острог. Послать его, оковав, с великим бережением».
В служебной переписке за июнь – июль 1676 года в Пустоозерском остроге значились ссыльные стрельцы из Самары: «Пронька Говорухин, Афонька да Алешка Углецкие, Федька Перемыслов, Алешка Тимофеев, Ивашка да Васька Перемысловы, Давыдка Яковлев сын Лопатин з женами и з детьми, Алешка Торшилов».
Сохранилась единственная запись о том, что спустя десять лет, в 1685 году, «…Фролка Чуносов з братьями отпущен на Самару, Гришка Суханов с семьей отпущен на Самару в стрельцы, отпущен на Самару и Алешка Торшилов, который «по сказке самарян и по его распросным речам был он, Алешка, в воровстве на Самаре у воров в сотниках…»
Возвратились ли остальные из далекой северной ссылки в родную Самару, увы, сведений не сохранилось. Могло и так статься, что не все снесли суровую службу в малообжитых краях, и их безвестные могилы поросли бурьяном. Но хорошо и то, что в истории родного города они оставили заметный след.
Великий знаток русской души писатель В. Шукшин как-то писал, что «память народа разборчива и безошибочна». К этим словам хочется добавить еще, что память о жизни и делах предков – вот то единственное, что делает людей – народом, а землю – государством.