Я заметила, с каким сосредоточенным вниманием смотрит на эти приготовления мой провожатый. Он вновь кивнул, теперь жрецам. Старший подошел к камню, положил руки на пирамиду, потом воздел к ночному небу:
— Жители Умальтахат-Ганори, вам оказана великая честь быть свидетелями заключения союза между принцем Кресом Саркар`Т-оном и принцессой Нагурната Амирелеей Амтуной. Смотрите и удостоверяйте.
Тут же в толпе понеслись нестройные шепотки — это те, кто говорил на сумине, переводили сказанное для остальных.
Это было уже слишком. Настолько, что казалось неправдоподобным. Да, по закону для заключения брака было необходимо двадцать посторонних свидетелей. Здесь было гораздо больше, чем нужно, но… Я с недоумением посмотрела на своего новоявленного «жениха»:
— Ты сошел с ума?
Крес усмехнулся под маской, будто через силу, еще сильнее стиснул пальцы. Так, что я едва не взвыла.
— Вижу, Тарвин не сумел тебя воспитать, как подобает. Я это быстро исправлю. Хватит сегодняшней ночи. — Он дернул меня за руку: — Иди к камню, женщина.
Я упиралась, закусывая губу от боли. Пыталась вырваться.
— Я предназначена Тарвину Саркару. Не тебе.
— Через несколько минут это будет уже не важно. Пошла!
— Нет!
Я снова дернулась, но не сдержала стон от боли, когда он меня тряхнул. Ублюдок неожиданно разжал пальцы, но лишь для того, чтобы схватить меня за волосы. Склонился к самому лицу:
— Потащу волоком, если понадобится. На глазах у всех этих дикарей. Ты всего лишь породистая сука, способная произвести породистое потомство. Трофей. Принадлежишь тому, кто оказался проворнее. И это я.
Я замерла, наблюдая, как под маской шевелятся его губы. Рот наполнился слюной, и я со всей силой плюнула. Асторец замер на мгновение, но волосы не отпустил. Утерся рукавом и тут же наотмашь ударил меня по лицу. Так, что зазвенело в голове. Я на миг потерялась. Прислушалась, понимая, что снова висела звенящая тишина, в которой истерично надрывались светляки. Ганоры стали свидетелями отвратительного зрелища.
Крес дотащил меня до брачного камня, буквально свалил на пирамиду. Положил свою ладонь на одну из граней и силой придерживал мою руку. Прошипел жрецам:
— Начинайте!
Младший стоял возле пирамиды тупым истуканом, старший снова воздел руки к небесам. А я буквально лежала на пирамиде, чувствуя себя бессильной, выпотрошенной. Все еще не верила в происходящее. Вопреки здравому смыслу пыталась уловить несуществующее присутствие Тарвина. Все это время я запрещала себе думать о нем, потому что эти мысли были мучительны. Невыносимы. Но сейчас я бы многое отдала за то, чтобы он оказался здесь. Прекратил этот кошмар. Я не могла представить рядом кого-то другого. И не хотела. И я бы подтвердила это перед всеми священными ганорскими идолами.
Словно сквозь толщу воды я услышала над головой гнусавый голос старшего жреца, вопрошающего толпу, не знает ли кто причины, препятствующей этому браку. Древняя условность, которая была в обиходе у каждого народа. Я ни разу не слышала, чтобы это препятствие действительно находилось. И сейчас даже мои ганоры не посмеют открыть рот. И если не вера служила гарантом такого молчания, то уж точно — оружие асторцев.
Жрец все еще гнусавил:
— …воле вселенной ее создания не воспротивятся.
Младший накрыл наши ладони своими. Я ощутила, как длинные раскаленные пальцы сжались на моей руке. Казалось, треснут кости. Он впервые заговорил:
— Разумеется, я против.
Я вздрогнула всем телом, судорожно выдохнула, чувствуя, как от радости забилось сердце.
67
Это было невыносимее, чем чувствовать в сердце острие кинжала. Смотреть, как Крес касается ее. Словно имеет право. Дергает за руку, трясет, как одну из прочих, незначимых. Просто видеть рядом. Беспомощную, словно мотылек в паутине, хрупкую и прекрасную. Мою. Будто я и вполовину не разглядел ее прежде. Будто не смотрел, ослепленный сводящим с ума инстинктом. Другие меркли, казались неживыми фальшивками. Нет… другие просто не существовали. Другие не нужны.
Наши обычаи лгали, утверждая, что одна женщина не может совместить в себе четыре достоинства: Душу, Тело, Сердце и Разум. Либо оберегали, зная заключенную в их единстве силу, потому что я пропал. Потеря разворотила во мне аномальную черную дыру. В самой груди. Высасывала жизнь по капле, заставляя хвататься за фантомы. Грезить ее голосом, запахом, вспоминать все, что раньше казалось неважным, ловить отголоски присутствия. Я даже не понял, когда это произошло, в какой момент. Казалось, так было всегда. Мне не дышалось без нее.
Как учат наши учебники истории, тогда, много лет назад, мятежные семьи Красного Пути были изгнаны из-за предательства женщины — жены одного из моих предков. Обоснованные обиды соединились с культом коренных жителей Астора. Женщин отстранили от чего бы то ни было, превратили в функцию. На деле — отгородились, чувствуя собственную слабость. И стали еще слабее. Сила не в том, чтобы отвергнуть, а в том, чтобы признать. Если мой отец и прочие до него отвергали целостность женщины, значит, чувствовали опасность и свою уязвимость. Но не учли очевидной вещи — мужчина тоже может предать.
При взгляде на Креса, от которого меня отделяла лишь ритуальная пирамида, я кипел, призывая на помощь все свое самообладание. Это был выстрел в спину. Подлая западня, которую не ждешь от того, кто близок. Отец оказался глуп в своей самонадеянности. Столько лет его держали в дураках… и меня вместе с ним. Впрочем, я давно замечал эти проблесковые маячки: в мелочах, во взглядах, в неосторожных словах Креса. Но не принимал в расчет. Считал отголосками детского соперничества.
Мне хватило выдержки не поднимать шума. Едва хватило… И убедить отца, остеречь от громких опрометчивых шагов, которые могли все испортить. Официально принцесса Амирелея была серьезно больна. Для всех… включая брата. Я много раз почти сорвался, не в силах больше вести эту игру. Но довел до конца. Крес все сделал сам: отыскал ганорку на Эйдене, прикрываясь моим именем, конвоировал на Умальтахат-Ганори, не понимая одного — он уже попался. И за этим стоит более могущественная сила, чем я. Оставалось лишь вытерпеть, чтобы он не соскочил с крючка. Его подвела поспешность, опьянение близкой победой.
Я опередил его на несколько часов. И это было самым невыносимым — ждать. И смотреть, как Мия бьется в его руках. И снова ждать, чтобы у Креса не осталось ни единой возможности вывернуться. Готовящийся брак был оглашен при свидетелях. Теперь можно было ставить точку.
Я стиснул пальцы на тонкой ледяной руке Мии, чувствуя, как в груди все замирает. Ответил на вопрос старшего жреца о препятствиях:
— Разумеется, я против.
Я поднял капюшон, скрывающий лицо, смотрел сверху вниз на них обоих. Готов был поклясться, что заметил в необыкновенных глазах Мии искры ликования. Но вынужден был оторваться от ее прекрасного лица, снежно-белого в ровном холодном свете пирамиды. Чтобы посмотреть на брата. Он был совершенно растерян. Жалок. Настолько, что на мгновение мой гнев сменился презрением. Но лишь на краткий миг.
Казалось, я распадаюсь на атомы, сгораю, ощущая, как кровь становится раскаленной лавой от желания оторвать ему голову. Но это было бы слишком легко. Его надлежит конвоировать на Фаускон и судить за измену. Вместе с его отцом, знавшим о подлоге. Но… это было выше меня.
Я обошел пирамиду, сгреб его за ворот куртки и ударил по морде так, что, казалось, в кулаке раздробились кости:
— Ты идиот, Крес.
Он рухнул навзничь с глухим тяжелым звуком, ударился затылком. Мелькнула мысль, что может не подняться. Но Крес шевельнулся, лежал в пыли, прикрывая пятерней разбитое лицо. Между растопыренных пальцев показалась тонкая струйка крови. Вокруг висела мертвая тишина, лишь надрывалась отвратительным треском какая-то местная живность. Наконец, глупец с трудом сел, корчась от боли, звучно сплюнул кровь вместе с крошевом выбитых зубов. И его лицо исказило подобие пугающей улыбки:
— Ты опустился до мордобоя из-за шлюхи, Тарвин? У всех на глазах?
По крайней мере, он не унизился до ложных оправданий. Я проигнорировал эти слова. Повернулся, отыскивая взглядом Селаса:
— Забирайте его.
Крес зашипел, выставил перед собой окровавленную руку:
— Стой. Сделай мне одолжение, брат, я хочу пойти сам. Своими ногами. Подаришь мне такую милость?
Это было понятным желанием. Крес все еще оставался асторским принцем. Я поднял руку, приказывая конвою остановиться. Молчал, наблюдая, как тот, кого я, оказывается, совсем не знал, катается в пыли в немощных попытках подняться. Крес встал на четвереньки, подполз к пирамиде и несколько раз пытался подняться на ноги, цепляясь за опору. Но ничего не выходило. Судя по тому, как он рухнул — наверняка получил сотрясение мозга, нарушившее координацию.
Наконец, ему удалось. Это ознаменовалось увечной улыбкой. Крес оторвал от пирамиды одну окровавленную руку, расставил ноги. Оторвал вторую и с триумфом показал толпе открытые ладони. Покачнулся, едва сохранив равновесие, но снова с усилием выровнялся.
Я непростительно поздно осознал, что стал зрителем очередного фарса. Крес снова неуклюже покачнулся, и в мгновение ока оказался за спиной растерянной Мии. У ее тонкой белой шеи сверкала полоса полированного металла.
Крес удовлетворенно оскалился:
— Ну, что, Тарвин? Можем договориться, — он скреб острием по ее коже, поддевал многочисленные шнурки висящих на шее варварских амулетов. — Или моя, или ничья. Я успею раньше выстрела, ты знаешь. Дядя не оценит потерю такого ценного трофея.
Успеет, увы. Я снова подал охране знак не двигаться. Медленно кивнул, едва держа себя в руках. От напряжения звенело в ушах.
— Может, ты и прав. В конце концов, это всего лишь политика.
Казалось, Крес сам не ожидал такого ответа. Его глаза бегали, рука, сжимающая кинжал, неуверенно ходила, поддевая звенящие амулеты на груди Мии. Снова и снова.