— Ты владеешь латинским языком, дева? — слегка смутившись, осведомился брат-доминиканец.
— О владении не может быть и речи, досточтимый господин инквизитор. Sed satis pro domo, для домашнего пользования достаточно.
Понимающая латынь дева посеяла беспокойство в душах мужчин, сидевших по обеим сторонам от инквизитора. Каноник по левую руку, купивший свою должность, никогда в жизни не учил латынь. Будучи счастлив, что зазубрил Pater noster, он поспешил предложить:
— В таком случае святой инквизиции стоит отказаться от латыни на этом процессе, чтобы она имела возможность защищаться. — И, заметив удивленные взгляды других судей, малодушно добавил: — В том случае, если есть что защищать.
— Ab initio! — вмешался инквизитор. — Сначала! — Сжав правую руку в кулак, он грохнул им по столу и в ярости посмотрел по сторонам. Господь не мог сильнее гневаться после грехопадения Адама и Евы.
С мрачным выражением лица брат-доминиканец поднялся, его сотоварищи сделали то же самое, и инквизитор заговорил, вперив взгляд в деву:
— Erubescat homo esse superbus, propter quem humilis factus est dues. — Что приблизительно должно было означать: «Да устыдится человек своей гордыни, после того как Господь так унижался ради него». После чего он перекрестился и сел на место.
— Имя? — рявкнул он.
— Магдалена, досточтимый господин инквизитор!
— А фамилия?
Магдалена заколебалась. Она была уже готова назвать фамилию Реттенбек, но в последний момент подумала, что не сочеталась с Рудольфо браком, а значит, не могла носить его фамилию, хотя привыкла, что ее называли женой канатоходца. Еще тогда, придя в монастырь Зелигенпфортен, она предпочла утаить фамилию отца, которая вряд ли доставила бы ей неприятности. И что ответить теперь, сидя перед инквизитором? В конце концов она выпалила свою фамилию:
— Вельзевул! Моего отца, убитого рухнувшим на него деревом, звали Гебхард Вельзевул.
Ответ Магдалены вселил тревогу в участников судилища, а доминиканец, сидевший справа от инквизитора, заметил, прикрыв рот рукой:
— Это ли не дьявольская мета!
— Магдалена Вельзевул, — продолжал инквизитор, — признаешь ли ты, что являешься любовницей дьявола, uxoem diaboli?
— Нет, досточтимый господин инквизитор.
— Магдалена Вельзевул, признаешь ли ты себя виновной в колдовстве? Criminis magiae?
— Нет, досточтимый господин инквизитор.
— Магдалена Вельзевул, — голос инквизитора стал еще визгливее, — я обращаю твое внимание на то, что в случае дальнейшего отрицания преступлений против Святой матери Церкви ты будешь подвергнута допросу с пристрастием. — Доминиканец показал рукой на разложенные перед ним орудия пыток.
— Я сказала правду и могу признаться лишь в том, что соответствует истине, — ответила Магдалена, стараясь не смотреть на страшные орудия.
— Но есть сотни, если не тысячи свидетелей, которые могут подтвердить, что ты, Магдалена Вельзевул, по качающемуся канату взошла на одну из башен Майнцского собора, как и твой любовник, называвший себя Великим Рудольфо, которого Господь всемогущий, deus omnipotens, покарал за его гордыню.
— Его на это подвигла не гордыня, — спокойно возразила Магдалена, — а мастерство. А то, что вы называете Господней карой, было убийством, омерзительным убийством, которое, если бы речь шла не о бродячем артисте, было бы расследовано Святой матерью Церковью и светским судом.
— А ты, Магдалена Вельзевул, ты тоже владеешь этим... мастерством эквилибристики, как и Великий Рудольфо? Ведь ты знала канатоходца всего лишь несколько недель? Похоже, ты весьма способная ученица!
Судьи расплылись в самодовольных улыбках и обменялись многозначительными взглядами.
Магдалена ерзала на своем табурете, как на раскаленных углях. Откуда брат-доминиканец знал о ее прошлом? Что еще ему было известно? Может, даже все?
Следующий вопрос инквизитора подтвердил ее предположение.
— Магдалена Вельзевул, — доминиканец с видимым удовольствием произносил ее фамилию, — Магдалена Вельзевул, тогда ты, вероятно, изучала... искусство хождения по канату еще в юные годы?
— Нет, досточтимый господин инквизитор, это было бы совершенно невозможно в монастыре Зелигенпфортен!
— То есть ты беглая монахиня?
— Я была послушницей, и мне вскоре предстоял постриг, когда я покинула монастырь. Тем самым я не нарушила ни одного закона Церкви, в том числе ни одного закона ордена цистерцианцев.
— Что ж, тогда объясни нам, как тебе удалось так быстро освоить искусство эквилибристики!
— Это просто дар, способность ходить по канату, как будто перед тобой узкая тропинка вдоль межи на лугу.
— Не вступая в сговор с дьяволом?
Магдалена пожала плечами.
Брат-доминиканец расценил ее реакцию как нежелание говорить правду. Его голос сорвался, и он завизжал:
— Признайся честно, что за деньги продала свою душу дьяволу!
— Мне не в чем сознаваться, досточтимый господин инквизитор, потому что это не соответствует истине! — Магдалена почувствовала себя загнанной в угол.
Инквизитор дал знак доминиканцу, сидевшему слева от него, и тот поспешно направился к двери и вышел. В мрачном помещении воцарилась жуткая тишина. Судьи неотрывно смотрели в потолок, словно избегая взгляда Магдалены.
Вскоре доминиканец вернулся в сопровождении одетого в черное мужчины, которого Магдалена узнала не сразу: это был зазывала Константин Форхенборн.
Форхенборн встал рядом с обвиняемой, не удостоив ее даже взглядом.
— Твое имя? — бойко спросил брат-доминиканец.
— Константин Форхенборн.
— Тебе знакома эта дева?
— Конечно, досточтимый господин инквизитор. Ее зовут Магдалена, она была женщиной Великого Рудольфо, канатоходца. Чтобы не погрешить против истины, скажу, что она
вовсе не была его женой, во всяком случае, с благословения Церкви. Рудольфо просто называл ее своей женой, поскольку она жила с ним, ну, вы понимаете...
— А ты, Форхенборн, тоже бродячий артист, как и этот Великий Рудольфо?
— Я зазывала труппы и принципал балагана, где демонстрируются всякого рода сенсации и нелепости, как, например, жонглер, который подбрасывает в воздух пять мячей и все их по очереди снова ловит, или женщина-змея из Польши, которая так выворачивает свои конечности, словно у нее под кожей костей и вовсе нет, и которая уже выступала перед королями Польши, Богемии и Венгрии, или...
— Ладно, ладно, — прервал зазывалу брат-доминиканец. — А ты оказывал жене канатоходца знаки внимания?
— Да, вынужденно. Потому что поначалу Рудольфо хотел, чтобы Магдалена выступала в цирке. В качестве живого трупа!
— В качестве кого?
— В качестве живого трупа. Был такой случай, ставший известным во всех немецких землях. Одна якобы умершая женщина была заживо похоронена, и ей удалось только через неделю привлечь к себе внимание стуком и криками. Мы выкрасили Магдалену в пепельно-серый цвет и выставили как «живой труп».
— То есть сплошное надувательство!
Форхенборн прикрыл ладонью рот и произнес:
— Все, что бродячие артисты показывают на ярмарках, не что иное, как обман, досточтимый господин инквизитор. Но что касается Магдалены, она после первого же выступления бросила свою роль. Рудольфо, руководитель труппы, не хотел, чтобы женщина, с которой он делил ложе, выставляла себя напоказ.
— И тогда она занялась эквилибристикой...
Зазывала энергично затряс головой.
— Ни в коем случае. Пресвятой девой Марией клянусь, Магдалена до того дня, когда она поднялась на башню Майнцского собора, никогда не забиралась на канат.
— И что же ты тогда подумал?
— Что тут дело нечисто! Другого объяснения я не нахожу.
Судья справа усердно делал заметки на бумаге, и инквизитор помедлил, чтобы дать брату возможность записать все вопросы и ответы.
Магдалена тоже молчала. Кандалы на ее запястьях причиняли ей боль.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что дело было нечисто? — продолжил инквизитор. — Ты думаешь, это было колдовство?
Магдалена вздрогнула. Слово имело губительное значение, особенно в устах инквизитора. Она почувствовала, как кровь в ее жилах отстукивает странный ритм: ведьма, ведьма, ведьма...
Каждый знал, насколько быстро доминиканцы выносили свой приговор после того, как прозвучит слово «ведьма». И каждый знал, что означал этот приговор: смертная казнь путем сожжения на костре. Магдалена хватала ртом воздух, она тяжело дышала, уставившись глазами в пол.
— Я не ведьма, — беспомощно прошептала она себе под нос, — и с дьяволом и его темными делами не имею ничего общего.
— Почему же ты покинула монастырь, который бы обеспечил тебе место в раю? — раздался резкий голос инквизитора.
— Именно потому, что у меня сложилось впечатление, что в Зелигенпфортен бесчинствует дьявол! О благочестии или святости и смирении там даже речи не было, напротив, в монастыре царили ересь и безбожие, а законы религии так попирались, что можно было подумать, будто сам Люцифер там правит бал.
— То есть ты признаешь, что в монастыре встречалась с дьяволом!
— Не лицом к лицу, досточтимый господин инквизитор, если вы это имеете в виду. Мне не встречался мужчина с копытами, бычьим хвостом и рогами на голове. У меня лишь сложилось впечатление, что монастырская жизнь управляется не ангелами, а чертом.
— Тогда объясни мне, как ты можешь так подробно описать Люцифера, если никогда, как сама же утверждаешь, не встречалась с ним!
— Брат-доминиканец! — возмущенно воскликнула Магдалена. — Любой ребенок опишет вам черта, ведь согласно учению Святой матери Церкви он выглядит именно так.
Коварно ухмыляясь, инквизитор подвинул по столу корень мандрагоры, напоминающий человеческую фигуру, и с той же ухмылкой задал вопрос:
— А как, дева, к тебе попал этот дьявольский амулет? Кто-то же должен был тебе его подсунуть.