– Тогда почему ты думаешь обо мне как о враге?
Герман не сразу нашелся с ответом. Вальтер ждал, не сводя с него глаз, мягко мерцающих за стеклами очков.
– Потому что у меня нет основания вам доверять, – Герман ответил обдуманно и взвешенно, но все равно осталось ощущение, довольно неприятное, будто его вынудили признаться. – Вы что-то скрываете.
– А ты нет? – Гротт оставался все так же спокоен, но спокойствие это могло бы обмануть кого угодно, но только не Германа. – Ты ведь понимаешь, что теперь я с полной уверенностью могу заявить, что знаю, кто такой этот несуществующий Альберт Кельвин. Мне стоит озвучить это вслух?
У Германа похолодело в желудке. Дрогнувшей рукой он поставил бокал и заставил себя посмотреть учителю в глаза:
– Если об этом станет известно, жизнь Берта подвергнется угрозе.
– Я знаю.
– Я пришел с добрыми намерениями.
– И это я тоже знаю, – усмехнулся Гротт. – Только до комнаты их не донес.
Герман резко поднялся:
– Перестаньте! Не знаю как, но вы лезете в мою голову без разрешения. Вторгаетесь в личное пространство, угрожаете моему другу, оскорбляете моего наставника…
– Он и мой наставник тоже, – холодно перебил Гротт, вслед за ним поднимаясь на ноги. – Был им. Благодарю судьбу, что вовремя от него ушел.
– Не говорите никому про Альберта. Я… я прошу вас.
Лицо Гротта на мгновение некрасиво скривилось. Он быстро отвернулся, пряча выражение глаз:
– Преданность, преданность… Как все это глупо. Герман, ты идиот.
Герман ждал ответа. Прочее сейчас отошло на второй план. Он не верил Гротту, пугала его подавляющая сила, а умение угадывать мысли вызывало в душе протест и отторжение. Герман не стал прятать этих чувств, все равно скрыть что-то не получилось бы.
Гротт овладел собой достаточно, чтобы закончить неприятный обоим разговор:
– Не скажу. Пока. Подведем же итог. – Он сцепил руки за спиной, как на уроке. – Ты пришел ко мне, потому что больше тебе тут пойти не к кому, однако, полагаю, подозреваешь или по крайней мере подозревал меня в воздействии на Альберта. Я прав? Что ж, все это и так лежало на поверхности.
– Вы ведь можете создать новую личность в человеке?
– Теоретически могу, – не стал он отрицать. – Но точно так же можно предположить, что и ты на это способен. Дело не в силе, а в умении. И да, у меня его нет. Но ты ведь все равно будешь копать, пока не докопаешься до правды самостоятельно.
– Я ничего не говорил Берту, – наконец перешел к самому главному Герман. – С одной стороны, я опасаюсь, что он тут же начнет болтать о себе направо и налево, такой уж у него характер. В этом случае если за ним еще следят, то непременно попытаются убить.
Гротт кивнул:
– Ты прав, такое вполне возможно.
– Но и молчать становится невыносимо. Когда он все узнает, то может возненавидеть меня.
– И тебя это беспокоит?
– А вас бы такое не беспокоило?
Гротт только усмехнулся в ответ.
– Я читаю мысли, Герман. Мне плевать на секреты и тайны, я их все могу узнать, если только захочу. Даже если ты захочешь их от меня скрыть.
Он будто бы хвалился, но на самом деле ему было обидно и грустно. Герман даже и сам не понял, как почувствовал это. Но лично ему бы не хотелось точно знать, что думают люди, особенно о нем. Это лишает привязанностей.
– И что же вы узнали? – спросил он, меняя тему.
– Немного. Боюсь, кто бы ни поработал над Альбертом, он либо ужасающе непрофессионален, либо стремился к куда более печальному результату. Но дуракам, как известно, везет.
Герман задумался. К похожим выводам он и сам приходил поначалу. Опыта и мастерства Гротта у него не было, но и по верхнему ментальному слою заметно разрушительное воздействие. Но глубже лезть не решился, а Вальтера было некому остановить.
– А если бы стало только хуже? Это вы предусмотрели?
– Какая трогательная дружба, – саркастично выдал Вальтер. Губы его сложились в горькую усмешку. – Думаешь, он ее оценит?
За окном сгустилась темнота, желтая луна еще не взошла, и зыбкий голубоватый свет лишь делал ночь темнее. Вино в стакане Гротта казалось чернилами, и он пил их маленькими глотками.
– Это не имеет значения, – ответил Герман. – Никогда не имело.
– Когда вернется настоящий Альберт, тебе будет больно, потому что ты привык к этому.
– Просто скажите, если вернуть ему память насильно, вывалить на него все разом, что будет?
– Скорее всего, твой друг, скажем так, перегреется. Повторюсь, в его разум поставили блок на личность. Проще говоря, того Альберта, которого ты знал, больше не должно было существовать. Но что-то пошло не так, и теперь у него две полноценные личности. Если ты попробуешь вмешаться, они уничтожат друг друга. Либо он вспомнит сам, либо тот менталист, который ставил блок, снимет его.
– Тогда мне нужно его найти. Вы мне поможете?
– Дам пару советов, пожалуй. А теперь о шпаге. Когда вы поняли, что на ней есть магический узор?
Герман поколебался немного, но все же рассказал о Рене и его гогглах.
– Мне бы не хотелось, чтобы об этом еще кто-то знал. Рене боится, что их тоже заставят сдать.
– Ясно. Об артефакте вашего товарища мне прекрасно известно еще со дня зачисления. И о том, что с его помощью вы вычислили расположение второго управляющего свитка в неисправном големе, тоже. Кстати, поздравляю, Герман, крайне удачное использование имеющихся ресурсов.
Герман припомнил, что знал о магии, заложенной в шпаге Берта.
– По клинку идет вязь магической именной печати, она должна исчезнуть после смерти владельца, но, похоже, манипуляции с его личностью тоже на время приглушили печать.
Гротт согласно кивнул.
– Я выясню, как она попала в оружейную, оставь это на меня.
Он говорил спокойно, будто читал лекцию, даже заложил руки за спину и прошелся по комнате. От этой холодной отстраненности Германа пробирала нервная дрожь, хотя, скорее всего, просто наступил откат от слишком сильного всплеска эмоций.
– Значит, мне нужно найти того самого менталиста и заставить его снять блок? Откуда мне начать?
– Начни с того, кому выгодно, чтобы Альберт исчез, – посоветовал Гротт. – Проведай наставника. Арефий учил многих из нас, может, он что-нибудь знает.
В окнах их блока уже не горел свет. Герман поднимался по лестнице, когда почувствовал Альберта. Тот стоял у подоконника на третьем этаже и, кажется, ждал Германа.
– Ты долго! – укорил он сразу же. – Все в порядке?
– Это я должен спросить, – перебил Герман, – с тобой все в порядке?
– Да. – Берт понуро опустил голову, мгновенно сменив возбужденную радость на уныние. – Я давно хотел сказать, но как-то не решался… Иногда мне будто кажется что-то знакомым, но я не могу поймать это. А ты ведь что-то знаешь и не говоришь. – Он бросил на Германа затравленный взгляд из-под растрепавшихся золотистых завитков. – И я подумал… Все потому, что я был дурным человеком?
– Что за… – Герман даже на секунду растерялся, – бред?
– Тогда скажи мне, каким я был?! Просто скажи, ты же знал меня, да? Скажи, ты… ты меня любил? Меня хоть кто-нибудь любил? – воскликнул Альберт, и Герман почувствовал себя последним мерзавцем. Он единственный человек, на которого Берт мог положиться, не стоило об этом забывать.
– Ты не плохой человек, Альберт. Я знаю тебя много лет, мы дружим с детства, и мне ни разу не пришлось усомниться в твоей доброте и искренности, так что прекрати на себя наговаривать.
Странно, легче должно было стать Берту, а полегчало ему самому. Будто свалил с плеч часть груза.
– Но большего сказать не могу, пока не буду уверен в твоей безопасности. Поверь, это исключительно для твоего же блага.
Берт тихо всхлипнул:
– Как меня хотя бы на самом деле зовут?
– Альберт. Это твое настоящее имя.
Юноша еще раз шмыгнул носом, но буря уже миновала:
– Ну… Хотя бы это радует. Я к нему уже привык.
Договорившись на этом, друзья вернулись в комнату. Его остановил негромкий вопрос:
– Где вы двое были?
Берт испуганно пискнул, но скрыться в коридоре не успел – Ситри безжалостно включила свет. Стефания стояла, скрестив руки на груди, и сверлила Германа пронзительным взглядом. Под ним он ощутил себя виноватым и тут же поспешил отогнать глупое чувство прочь. Герман привычно впитал окружающий эмоциональный фон, и глаза его изумленно расширились. Быть не может…
Стефания за них беспокоилась!
Урок 6Чем реже возвращаешься домой, тем больше его любишь
Праздник первого урожая уже прошел.
В пряном горячем воздухе плыли ароматы скошенной травы, дыма и нагретой солнцем свежевскопанной земли. Чуткое ухо вылавливало из подзабытого шума природы – стрекотания кузнечиков, жужжания пчел, шелеста травы и деревьев – отдаленные голоса из деревни. Кто-то пел, собирая с поля остатки урожая, наверняка на мостках узкой речушки женщины полоскали белье и сплетничали, что молодые, что старые. Темы всегда одни и те же, да и откуда тут взяться новым?
Герман постоял немного на утоптанной тропинке, ведущей к селению, усмехнулся так внезапно накатившей ностальгии и пошел дальше.
Каждый шаг отдавался в памяти. Вот здесь его хотели поколотить местные задиры, само собой, у них не вышло. Слишком боялись. Если у развилки повернуть налево, можно выйти к двум сросшимся деревьям, в которые когда-то давно ударила молния. Альберт любил приходить туда и сидеть на нижней ветке, а Герман всегда устраивался на траве, привалившись к стволу. Берт и надпись на коре выцарапал, их имена, кажется. Они тогда еще совсем детьми были.
Деревня лежала в долине между холмами, и Герман, дойдя до верхушки одного из них, мог полюбоваться на свой дом, стоящий чуть особняком, почти на границе летней королевской резиденции.
Герман перекинул сумку на другое плечо и ускорил шаг.
С момента его отбытия в Визанию прошло чуть более трех месяцев, а ему показалось, будто он не был в родной деревне не меньше года. Матушка любила красоту, поэтому каждую весну Герман красил штакетник вокруг дома белой краской, разбивал аккуратные клумбы и ремонтировал скамейки в саду. Фасад их небольшого домика радовал глаз яркими цветами, за чистыми стеклами виднелись милые кружевные занавески, мелькали тени, и Герман очень четко почувствовал в доме постороннего.