Уж и как мне, кукушечке,
Как не куковати?
Уж и как же мне, горемычной,
Как не горевати?
Один был зеленый сад,
И тот засыхает,
Один был у меня милый друг,
И тот отъезжает…
Зинка замолчала. Лица женщин неподвижно светились в полутьме. Тишину прервал чей-то судорожный не то вздох, не то всхлип, и снова все стихло.
— Я зажгу свет, — вдруг громко сказал Яша.
— Зачем? — устало спросил врач.
Яша торопливо вышел.
Подойдя к окну и дотянувшись поднятыми руками до тяжелой решетки, человек стал биться лбом о свежевыбеленную стену, оставляя на ней кровавые пятна. По лицу его текли слезы и кровь, но он, как всегда это бывало с ним в минуты истерики, не чувствовал боли и почти не понимал, что с ним происходит.
— У неё какая болезнь-то? — спросила Вонючка, подтягивая снова сползшее на пол одеяло. — Сколь ни спрашивала, только улыбается. Видать, и сама не знала.
— Девчоночка у неё сгорела, — сказала Зинка, опускаясь на койку «покойницы». — Трех годков еще не было.
— Пожар? — страшным шепотом спросила Тася.
— Мужик… — медленно, словно через силу, начала рассказывать Зинка.
Все замерли. Даже Николай Степанович открыл глаза. Стало заметно, что он тоже прислушивается. Только врач не слушал. Он лучше Зинки знал эту историю.
— Он её годов на десять моложе, — продолжала Зинка. — А жили неплохо. Пил только… Так кто сейчас не пьет? Мотоцикл он во дворе чинил… Говорят, бензин разлил… Девчоночка рядом играла. Никто не видел, как дело было. Может, окурок бросил, может, ещё что… Она-то в погребе картошку прошлогоднюю перебирала. Выскочила — девчоночка горит, катается, кричать уже не может…
— А он?
— Убег куда-то. До сих пор отыскать не могут. С потрясения, видать.
— Как же, потрясутся такие, — пробормотала Вонючка. — Хлещет где-нибудь без просыпу.
— Сердце у неё и не выдержало… — закончила Зинка.
— Окончательный диагноз установит вскрытие, — пробормотал задремавший было врач.
— Какое вскрытие? — насторожилась Тася.
— Элементарное, — объяснил врач. — Когда у человека все наружу, диагноз, как правило, безошибочен. В любом желательном для нашего районного здравоохранения направлении.
— Как это — «в любом»? — приподнялась Нина Тарасовна.
— Меня тоже будут резать? — с ужасом спросила Тася.
— Если летальный — в обязательном порядке.
Тася закрыла глаза и, видимо, представив себе эту страшную картину, пронзительно закричала. От её крика зашевелилась, а потом медленно приподнялась и села на каталке «покойница». Все оцепенели. В это время в коридоре и в палате зажегся свет.
«Покойница» оглядела всех и, ничего не поняв, смущенно улыбнулась:
— Никак заснула? Слышу, поет кто-то. Радио починили, да?
— Патефон завели, — первой опомнилась Зинка.
— Какой патефон? — удивилась «покойница».
— С ручкой… Ночь на дворе, а ей радио подавай.
— Такой сон хороший приснился. Которую ночь без сна, а сегодня приснился. Едем мы с Оленькой вроде как на телеге… Вроде позади жеребеночек бежит. Оленька все его подзывает… — «Покойница» всхлипнула.
В палату вошел Яша и, увидев сидящую «покойницу», застыл в восторженном потрясении.
— А я заупокойную тебе прочла, — запечалилась Вонючка. — Бог теперь накажет…
— Он тебя уже наказал, — успокоила ее Зинка.
Яша осторожно потянул врача за рукав:
— Виктор Афанасьевич… Можно вас на минутку?..
Они вышли в коридор. Глаза Яши возбужденно блестели.
— Это потому, что я захотел.
— Опять? — поморщился врач.
— Теперь я совершенно убежден, — заторопился Яша. — Окончательно. Без вариантов. Я вам еще не все рассказал…
— Все ты мне рассказал. Тысячу сто пятьдесят один раз. И в прошлое дежурство, и в позапрошлое. Потому что во всем окружающем пространстве только я один тебя слушаю. Сам не знаю почему.
— Потому, что вы добрый.
— Потому, что я алкаш! Ну что ты мне еще не рассказывал?
— Я тогда очень хотел, чтобы она всплыла. Закрыл глаза и кричал про себя:
— Всплыви! Всплыви! Всплыви!
— Опять сбежит, — услышав его крик, прокомментировала Вонючка. — Как кричать зачнет, так к утру сбегает. Другой раз по целому дню сыскать не могут.
— Ну и?.. — нехотя поинтересовался врач.
— Всплыла. И сейчас так же…
— Что?
— Куда тут бежать? — не согласилась Зинка. — На тыщу километров грязюка. Мужика вон… наскрозь мокрого привезли.
— Раздеть его надо, — предложила Тася.
— Митькин двери запер, — не расслышав, продолжала Зинка. — Он, когда эти недоделанные дежурят, все двери запирает. Не сбежишь.
— …вокруг темнота, вода течет. Все, как тогда, — торопливо продолжал объяснять Яша. — Я глаза закрыл и кричу про себя: «Пусть она живой будет!». Зажег свет, прихожу — она сидит.
— Мы были совершенно уверены, что вы умерли, — сказала Нина Тарасовна.
— А я смотрю — отчего ж я на коляске лежу… — смущенно улыбалась «покойница». — И шаль на мне такая прекрасная. Во сне такая точно была.
— Часа два слухала — дышишь аль нет? Вроде не дышишь. Ты как ожила-то? — спросила Вонючка.
— К тебе близко подкатили, — насмешливо предложила свою версию Зинка. — Шибануло в нос твоими разносолами, так она с того свету кувырком.
Тася рискнула повысить голос:
— Мужчина, говорю, мокрый совсем. Раздевать его надо.
— Давай. У тебя это дело хорошо должно пойти, — не унималась Зинка.
— Какой хорошо? Он шевелиться не может.
— Кабы мог, его бы сюда не притащили, — тихо сказала Вонючка. — Сюда только помирать и привозят.
— Не говорите глупостей! Никто тут еще помирать не собирается! — Несмотря на деланое возмущение, голос Нины Тарасовны испуганно сорвался.
— Зачем помирать? — тоже не согласилась Тася. — Я его согрею сейчас маленько.
C неожиданной для её маленького тельца силой Тася начала поворачивать и раздевать Николая Степановича. Расстегнула мокрый плащ, замерла в недоумении, потом тихо позвала:
— Женщины… Идите сюда.
— Взялась, давай сама справляйся, — буркнула Зинка, но тут же поднялась и, тяжело переступая больными ногами, пошла к Тасе.
Вытянула шею Вонючка. Повернула голову «покойница». Приподнялась Нина Тарасовна. Даже не шевельнулась Вера.
На промокшем пиджаке Николая Степановича тускло блестели два ордена, несколько значков и медалей.
— Боевой, видать, мужик был, — сказала наконец Зинка.
— Зачем был? — не согласилась Тася. — Еще живой маленько. Помогать ему надо.
Она с трудом стянула с Николая Степановича пиджак и стала возиться с брючным ремнем. В глазах Николая Степановича промелькнул явный испуг…
— Спорим, они будут категорически против? — предложил врач.
— Вы сами слышали, как они возмущались.
— Если они будут категорически против, ты категорически успокаиваешься и идешь спать.
— Спать на дежурстве нельзя, — грустно возразил Яша.
— Кто тебе сказал? Спать надо всегда… Когда хочется.
— Мне не хочется.
— Хорошо. Если они будут категорически против, ты не будешь больше кричать. Договорились?
Не дождавшись ответа, он открыл дверь и втолкнул Яшу в палату.
— Уважаемые женщины… — громко объявил он. — Мы тут посоветовались и пришли к выводу, что была допущена ошибка. Больного мужеского пола согласно вашему пожеланию до утра будем содержать в коридоре.
Раскрасневшаяся Тася, только что стянувшая с Николая Степановича брюки, не согласилась:
— Зачем в коридор? Его греть надо. Я его уже раздела маленько. Холодный, как нельма мороженая.
— Как же, отдаст его теперь Таська, — вмешалась Вонючка. — Два месяца за мужика не держалась. Глядь, раскраснелась вся.
— Зачем ерунду говоришь? — возмутилась Тася. — Он больной совсем. За что тут держаться? Это ему держаться надо.
— Она его лучшей ваших уколов в чувство приведет, — не унималась Вонючка.
— Только если этот командир другу какую болезнь подцепит, мы не ответчики, — улыбнулась Зинка.
Не понявшая шутки Тася громко возмутилась:
— Никакой у меня болезни нет. Сказали, выписывать скоро будут.
— Может, пора уже успокоиться?! — снова отчетливо зазвучали учительские интонации в голосе Нины Тарасовны. — Первый час ночи.
— Значит, вы единогласно не против, чтобы он здесь остался? — подвел итоги переговоров врач.
— Я против! — не согласилась Нина Тарасовна.
— А тебя не спрашивают, лежишь и лежи. Наша забота, ежели что, — как всегда, грубо оборвала её Зинка. — Как он, Таська, живой еще?
— Маленько живой. Чаю горячего надо, в шкуры завернуть.
— Раз вы не возражаете, мы его оставляем. Пойдем, Яков, нам с тобой тоже требуется отдых.
В дверях врач остановился.
— Не понял… Почему командир?
Зинка молча показала ему мокрый пиджак с орденами и аккуратно повесила его на спинку стула.
— Больше вопросов не имеется, — сказал врач и, потушив свет, вышел.
Снова стало слышно, как за окном шумит дождь. На полусводе стены, освещенной неверным струящимся светом, отчетливо проступила фигура Николая Чудотворца, приподнявшего руку со сложенными для благословения перстами. Вонючка торопливо закрестилась:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…
Врач и Яша сидели на скамье в коридоре, откинувшись к стене и закрыв глаза. Неожиданно врач сказал:
— Давно хочу тебя спросить… Куда ты все время пытаешься убежать?
— Вы не поймете, Виктор Афанасьевич, — не открывая глаз, ответил Яша.
— Категорически ошибаешься. Ты никогда не убегал дальше пристани. Последний раз тебя нашли на кладбище. Ты сидел на могиле декабриста и пел песню на иностранном языке. — Врач открыл один глаз. — На немецком?
— На французском.
— Тем более. Петь на нашем кладбище по-французски… Об этом узнали даже в районной администрации. Наталья еле тебя отстояла. Сослалась на твое заболевание и катастрофическую нехватку младшего медицинского персонала. Кстати, почему по-французски?