— Милый мой… Нас давно уже предупредили, что твой Гриша еще две недели тому назад найден в заброшенной железнодорожной сторожке в полуразложившемся состоянии. Выводы следствия — самоубийство. Выстрел из охотничьего ружья в рот. Ружье рядом. Просили предоставить жену для опознания трупа. Мы, естественно, отказали. Там никого нет, тебе придется с этим согласиться. Чудес в этой жизни, к сожалению, не бывает. Она проста и глупа. Как порок сердца или рак прямой кишки.
Они медленно поднимались по крутой лестнице. Гулкие шаги, гулкие голоса множились каменными сводами. В посветлевшем подкупольном пространстве на противоположной стене четко обозначилось изуродованный временем и человеческими руками, но все еще прекрасный лик Спаса…
Яша пытался удержать врача.
— Пожалуйста, Виктор Афанасьевич… Он испугается… Он говорил, чтобы только я…
— Ему нечего бояться, Яша. Он давно уже умер.
— Он не будет говорить с вами. Он только со мной…
— Естественно… Ты все время разговариваешь сам с собой.
Яша начал понимать, что сейчас может произойти. Он догнал врача, обхватил его руками:
— Виктор Афанасьевич… Он может выстрелить.
— Это уже неинтересно. Стреляющие фантомы… Перебор. Хотя меня бы это устроило. Доказывать так доказывать. Весомо, грубо, зримо. Уберите руки, Яков Борисович…
— Нет, — замотал головой Яша.
Врач рывком освободился от его объятий и оттолкнул. Яша шумно сорвался на несколько ступенек и едва удержался за перила. Врач продолжал подниматься.
— Не бойтесь, это дежурный врач, — закричал Яша. — Я о нем рассказывал…
Врач подошел к двери.
— Глубокоуважаемый Гриша! В целях избежания напрасного кровопролития, предлагается немедленно сдать имеющееся в наличии оружие и проследовать за нами в качестве наглядного доказательства безграничных возможностей человеческого воображения. В случае сопротивления вынуждены будем прибегнуть к грубой физической силе…
Яша уже почти добрался до площадки перед дверью, когда врач демонстративно широким жестом распахнул дверь и шагнул навстречу выстрелу. Он изумленно посмотрел на Яшу и упал лицом вниз.
— Вроде как стрельнули, — сказала Вонючка.
— Дверь хлопнула, — не согласилась Зинка.
— Долго как… — прерывисто вздохнула Вера.
— Ты что, поверила ему? Взрослая девица… Стыдно! — энергично вмешалась Нина Тарасовна. Но было заметно, что она тоже прислушивается и ждет.
— Все равно в тундру поеду, — сонно сказала Тася.
— Я думала, может, Гриша ему как-нибудь знать дал, — виновато объяснила «покойница».
— Все! Все-все-все… — замахала руками Нина Тарасовна. — Немедленно… Сейчас же… Убедилась, какие здесь врачи, какая обстановка… Неспособны поставить элементарный диагноз. А я, дура, на операцию надеялась. Кто её тут будет делать?
Она стала суетливо собираться.
— Чудес не бывает. Об этом во всех школьных учебниках написано, — сказала Вера. Она надела наушники и отвернулась к стене.
— Сбежал, видать, — проворчала Вонючка. — Так-то без Бога…
— Очень даже прекрасно, что так все получилось, — продолжала на той же ноте Нина Тарасовна. — Если сбежал, значит, двери настежь. Часу лишнего не останусь. — Она сняла халат, вспомнила про Николая Степановича, крикнула: — Отвернитесь!
После принятого решения ей стало легче.
— Забегу домой, соберу вещи, а вечером в город. Если бы рак, что я, не почувствовала бы? У меня и болей никаких. Конечно, сначала зарежут, потом на рак свалят. Хорошо, вовремя разобралась… и вам всем советую — бегите, пока не поздно…
«Покойница» не отводила глаз от дверей. Зинка, подсев к Николаю Степановичу, что-то шепотом настойчиво втолковывала ему, часто оглядываясь на Веру. Вонючка молилась, низко склоняя голову. Тася засыпала. Слова Нины Тарасовны, которые она еще слышала, утихали, расплывались…
Тася видела тундру. По тундре бежало огромное стадо оленей. Тася хорошо знала — это был Великий Ход Диких на Север. В тундре наступало лето, и многотысячные стада, спасаясь от гнуса, шли к побережью. Тася видела, как огромное стадо начало скатываться к реке, закружилось, затопталось, остановленное водой. Но вот первые олени осторожно вошли в реку, поплыли… Живой поток хлынул следом. Тася тоже плыла вместе с ними. Она слышала плеск воды, утробное пофыркивание самцов, близко видела их покачивающиеся рога, и ей казалось, что она вот-вот достигнет противоположного берега, отряхнется и счастливая, сильная побежит дальше, навстречу незаходящему северному солнцу.
И вдруг… раздались выстрелы. Стадо, скомканное ужасом, начало редеть и разваливаться на отдельные обезумевшие группы. Стреляли с берега, с моторок, с баржи, с вертолетов. Срезанный пулей, повис на полоске кожи рог огромного самца. Фонтаном брызнула кровь. Вторая пуля попала в горло — самец скрылся под водой. Вода в реке покраснела от крови. Выбравшегося на берег олененка била крупная дрожь. Он стоял в воде и боялся сделать следующий шаг. Рядом лежала убитая олениха.
Ниже по течению, завывая, носились моторки. Люди на них цепляли баграми всплывающие тела оленей и волокли их к берегу. На берегу оленям рубили головы, снимали шкуры, потрошили. Скользя по крови и кишкам, ходили пьяные забойщики и весело смеялись чему-то. Выстрелы гремели не переставая. Это был большой забой, организованный по присланной из губернского центра телеграмме — «О необходимости увеличения заготовок мяса диких оленей».
Вниз по серой реке медленно плыла черная баржа. На ней кучами были свалены красные оленьи туши. По бортам баржи в реку стекала кровь. На берегу валялись сотни оленьих голов и смотрели в светлое северное небо мертвыми глазами…
Тася закричала и проснулась. Её осторожно тряс за плечо Николай Степанович.
— Требуется серьезно посоветоваться… — тихо сказал он.
— Надо девку спасать, — еще тише сказала Зинка. — Нехорошее она задумала. По глазам видать.
— Этот… Так и не пришел, — добавил Николай Степанович.
— Где он? — с трудом открыв глаза, спросил врач.
Прижимая руки к животу, он, скорчившись, лежал на полу у порога Яшиной комнаты. Рядом, тоже на полу, прислонившись к стене, сидел Яша. Из уголка разбитого рта у него стекала кровь.
— Вы живы, Виктор Афанасьевич? — удивленно, но как-то безразлично спросил Яша.
— При… при-бли-зи-тельно.
Врач попытался приподняться, но боль свалила его, и он на короткое время потерял сознание.
— Он сказал, это я убил вас…
— Не соответствует… действительности.
— А его «под вышку подвел». Значит, на мне трое.
— Почему трое?
— Вы, он и она. Он не Гриша. И никогда не был. Поэтому она тоже… когда узнает.
— Где он?
— Не знаю. Ушел. Он меня бил. Ногами.
— Ничего. От этого… не умирают. Как врач тебе… Куда ушел? Все закрыто.
— Не знаю. Я тоже хочу умереть. Чтобы они жили, я должен умереть. Тогда они поверят. Понимаете? Если бы я не пришел, а сам был живой, тогда одно. Если я не приду, потому что умер, совсем другое. Я должен… Понимаете, Виктор Афанасьевич?
— Ерунда. Ничего ты не должен. Возьми в кармане ключ… Наталья забыла… Пусть уходит. Нечего ему тут… Все-таки больница… Возьми, возьми.
Яша достал из кармана врача ключ.
— Знаешь, чего хочется? — с трудом сказал врач. — Вспомнить «чудное мгновение». Как у Пушкина.
— Если вспомните, расскажите мне.
Некоторое время они молчали.
— Не фига… — прохрипел врач. — Ничего не… вспоминается.
— Мне тоже.
— В шестой день Бог, кажется… дал маху. Не надо было ему ерундой заниматься.
— Они тоже умрут.
— Кто? — с трудом спросил врач. Сознание уходило от него, и он изо всех сил цеплялся за далекие Яшины слова.
— Они ждут, а придет он.
— Не надо… Не надо, чтобы он пришел. Приходить должны хорошие люди…
Врач вдруг необыкновенно отчетливо увидел операционную. Девочка протянула ему руку. С огромным трудом он протянул ей свою. Она засмеялась, спрыгнула со стола и, не отпуская его руки, повела за собой. Он сделал шаг-другой… И они растворились в ослепительном свете…
Зинка, Николай Степанович и Тася подошли к Вере. Та лежала, отвернувшись к стене. Николай Степанович и Тася были уже одеты. Нина Тарасовна, тоже одетая, стояла у дверей.
Зинка потрясла Веру за плечо. Та испуганно села, сорвала наушники.
— Пришел?!
— У нас к тебе предложение, — сказала Зинка и оглянулась на Николая Степановича. — Чего стоишь? Говори.
— Такое дело… Решил я тут координальный жизненный переворот совершить в связи с последними открывшимися обстоятельствами. Правильно Зинаида Федоровна соображает — рано еще помирать. Еще, вполне возможно, в другую сторону все повернется. Даже обязательно должно. Поэтому делаю тебе серьезное предложение: согласная на мою фамилию перейти?
— Замуж, да? — спросила еще не разобравшаяся толком в происходящем Тася.
— Тьфу! — даже испугался Николай Степанович. — Не поняла, что ль, ничего? Замуж — это я тебя скорее позову. Больно уж ты горячая. Самый раз для моего радикулита. А её в дочки. Или во внучки, как пожелается.
Он осторожно присел на кровать рядом с Верой.
— Все, что есть в хозяйстве, на тебя запишу. Будешь вполне самостоятельной женщиной.
— Зачем это вам? — спросила Нина Тарасовна.
— Очень даже просто. Человек должен существовать для чего-то.
— Всю жизнь для чего-то, — не унималась Нина Тарасовна. — Для чего-то, для кого-то… Да просто жить! Дышать, ходить по траве, читать книги…
— Дышать, ходить и коровы могут. А человек должен со смыслом существовать.
— Смысл в том, чтобы жить, — не соглашалась Нина Тарасовна.
— А жить, чтобы смысл был. Ну как, согласная? — повернулся он к Вере.
— Не знаю… — прошептала растерявшаяся Вера.
— Вот дурья башка, прости меня, Господи! — не выдержала Вонючка. — Тебе куда идтить-то, как на ноги встанешь? Некуды. А тут тебе полное обеспечение.
— Не сложится — уйдешь, никто держать не будет, — добавила Зинка.