я он к Бове, — не раз тут передвигался. Здесь, что ль, сворот?
— Понятия не имею. Указатели, судя по всему, как и остальное совхозное добро растащили. Чтобы не сворачивали.
— Сюда, что ль, не сворачивали? Смысл? — спросил Зотов.
— Объясняю. Если этот поворот тот самый, на указателе должны были наличествовать три надписи: «Усадьба героя Русско-турецкой войны 1877 года генерала Тетиева» — первая. «Совхозный профилакторий имени…» — забыл кого, вторая. Третья — не уверен, что была в наличии, но могла, — «Сумасшедший дом». Свидетели уверяют, что в прошлом году имела место.
— Шуточки у вас, господин астролог, на здоровую психику. У меня и без того мурашки от предчувствий, а вы их еще добавляете, — проворчала Ольга.
— И все эти заведения размещались, как в далеком, так и совсем недалеком прошлом, под крышей единственного в этих местах здания стиля не то ампир, не то барокко, к которому мы в настоящий момент направляемся.
— В сумасшедший дом? — испугалась Ольга.
— В бывший сумасшедший дом. Его пациенты окончательно разбежались ещё прошлой зимой и в настоящее время это ещё одна бездействующая реликвия нашего запутанного и славного прошлого. Частично она ещё охраняется местной властью, но, как мы скоро убедимся, находится в малоприемлемом по сравнению с прошлым состоянии. Впрочем, при определенных усилиях и соответствующих вложениях когда-нибудь может появиться и новая надпись на новом, более фундаментальном основании, снести которое будет весьма проблематично.
— Интересно, что за надпись?
— Соображения имеются, но возможный результат вне моей компетенции. А вот, кстати, и наш отставший сопровождающий.
Подъехавшая «Нива» не останавливаясь свернула на проселок и, разбрызгивая лужи, уверенно направилась по нему, как только что выяснилось, к бездействующему сумасшедшему дому. Так что сворот, выходит, был тот самый.
— Догадываюсь теперь, почему ты мне ничего не рассказывал. Я бы сто раз подумала, прежде чем согласиться. Хоть теперь расскажи, что мы будем делать в этом заброшенном сумасшедшем доме?
— Не знаю, — пожал плечами Зотов. — Все будет зависеть от того, что задумал и кого пригласил на встречу с нами наш научный консультант и проводник, забывший поворот к намеченному объекту. И какие уникальные экспонаты покоятся у него на коленях. Кстати, а мою настоятельную просьбу ты не забыл? Отыскал?
— И отыскал, и пригласил, и добился вполне доброжелательного согласия.
— Не удивился?
— Как ни странно, нисколько. Ответствовал, что давно пора.
— Что он имел в виду?
— Честно говоря, я не все понял, но типа того, что прошлое свято есть и помнить имя свое святая обязанность каждого, кто хочет устоять на ногах во время грядущего апокалипсиса.
— Восхищена твоей способностью находить соратников и подпевал даже в столь отдаленных углах. Насчет «грядущего апокалипсиса» — твое недавнее высказывание. Ты что, хорошо его знаешь? — не унималась Ольга.
— Надеюсь сегодня познакомиться и руку пожать за согласие.
— Мне он, кстати, тоже показался, — согласился Бова. — Только бы погода не помешала. Его обитель от сумасшедшего дома не так чтобы рядом. Еле отыскали. Обещал подойти к назначенному сроку, который мы уже с треском похерили. В том числе и по моей вине, за что в очередной раз приношу извинения.
— Никак подъезжаем? — удивился Зотов, разглядев впереди замелькавшие сквозь пелену дождя огоньки.
— Исключается, — уверенно заявил Бова. — Еще не меньше часа пилить, учитывая погодные условия. А других жилых помещений в обозримом пространстве не имеется. Сплошные сельхозугодия. Бывшие, понятное дело.
Ольга показательно, хотя и не очень громко простонала.
Огоньки действительно оказались совсем из другой оперы. Нарастали сначала невнятные, потом все громче и сильнее гул, треск, крики и вопли. Прямо на машину серединой проселка мчалась неразборчивая в полутьме и стремительном встречном движении кавалькада на мотоциклах, мопедах, и даже на стареньких, побитых, облепленных грязью легковушках. Промчались и сгинули за поворотом словно и не были, оставив у сидевших в свернувшей на обочину машине не сразу исчезнувшее ощущение тревоги, недоумения и непонимания смысла происходящего, осознать которое было действительно не так просто. Не гармонировала эта неожиданная встреча ни с погодой, ни с быстро сгущающимся сумраком, ни с окрестным быстро погасающим бескрайним простором заросших увядающей осенней травой полей, в котором умчавшиеся в неизвестность и бессмысленно орущие что-то ездоки выглядели не столько пугающими, сколько нелепыми и бессмысленными.
Ожидание
Впервые оказавшийся в бывшей парадной прихожей старинного двухэтажного особняка, сменившего за последние почти два столетия не только своих хозяев и обитателей, но и свои предназначения, абсолютно друг с другом несовместимые, Бова поначалу растерянно, потом всё с большим интересом вглядывался в открывшийся ему интерьер, вызывающий у него стойкое ощущение найденной наконец-то потери. Пока он ещё не мог толком сформулировать для себя, что подсказало ему тогда эту постепенно крепнущую уверенность в обретении искомого, и медленно, деталь за деталью осматривал почти несовместимые между собой приметы навсегда ушедшего времени.
От входного зала прежней усадьбы генерала Тетиева здесь остались колонны, огромная бронзовая люстра, криво висящая посередине зала, и широкая лестница, ведущая на второй этаж. От совхозного профилактория — облезлый, в облупившейся позолоте бюст Ленина, разбитый, с оторванной крышкой рояль и стойка дежурного. От сумасшедшего дома — садовые, расставленные вдоль стен скамейки, тяжелые уличные урны, составленные пирамидой у тяжелого, круглого, захламленного чем попало стола. Из примет сегодняшней бесхозности — заколоченные досками окна, железная печурка, выходящая трубой в форточку одного из окон. Рядом с печуркой куча беспорядочно сваленных дров, закрытые, раскрытые, а то и вовсе сорванные с петель двери в бывшие номера на первом и втором этажах. Лестница на второй этаж была основательно завалена всяческим хламом….
— Ну что ж, давайте попробуем разобраться во всем этом добре, — обратился наконец Бова к впустившему его вовнутрь и теперь ни на шаг не отходившему от него сторожу умирающего бесхозного заведения. — Как мне вас, кстати, звать-величать, уважаемый проводник в прошлое и его хранитель. Лично я старший научный сотрудник областного краеведческого музея Борис Ван. Документы я вашей администрации предоставил, разрешение санкционировали, о чем вы, естественно, в курсе. Теперь у нас с вами впереди неоднократные встречи и, я бы сказал, непростые научные, исторические и просто житейские изыскания. К которым мы немедленно приступим. Итак, ваша фамилия, имя, отчество и, по возможности, короткие биографические сведения.
— Шадрин Федор Николаевич, — подумав и переступив с ноги на ногу, не сразу ответил явно озадаченный словами пришельца сторож. — Коренной житель здешних мест, можно считать, абориген. Бывший учитель истории и физкультуры в старших классах местной десятилетки. Пенсионер и бессменный сторож, хранитель, как вы изволили выразиться, местной истории.
Ответ сторожа привел Бову в восторг.
— Прекрасно! — громогласно заявил он и долго прислушивался к эху, засуетившемуся по пустому залу и комнатам второго этажа. — Пре-крас-но, Федор Николаевич! Вы, будем считать, мой коллега и соратник. Об этом можно было только мечтать. Приступаем незамедлительно. Знакома ли вам фамилия Зотов, Зотова, Зотовы?
— Почему нет? — пожал плечами Федор Николаевич. — Зотову тут все знают.
Случился этот разговор в самом начале лета. Летние месяцы довольно быстро минули, и сейчас Федор Николаевич, сидя на корточках перед печуркой, в ожидании обещанного очередного приезда Бовы с какой-то, по его словам, «высокопоставленной делегацией», пытался разжечь сырые дрова. За его действиями внимательно следил примостившийся рядом Ленчик, пятнадцатилетний олигофрен с лицом иконописного херувима. Дрова постепенно начали разгораться, и Федор Николаевич, с удовлетворением прикрыв дверцу печки, с трудом поднялся, распрямляя сгорбленную за непривычным занятием спину.
— Разжечь печку тоже надо уметь, — подвел он итог завершившейся работе.
— Уметь — умереть. Чего уметь-то? — не согласился Ленчик.
— Не скажи, — по привычке стал тут же вразумлять его бывший учитель. — Человеку в жизни много чего надо уметь. И знать.
— На фига? — так же привычно удивился Ленчик.
— Смотри, как время-то летит, — переменил тему Федор Николаевич. — Стемнело уже. Значит, что? Значит, пора свет зажигать. Как считаешь?
— На фига? — продолжал настаивать на своем Ленчик.
Федор Михайлович зажег керосиновую лампу, пристроил её на середину тщательно на сей раз убранного, вытертого от пыли стола и продолжил свои привычные поучения:
— Чтобы наглядно обозначить свое присутствие. Свет в окне — это жизнь, тепло, чье-то существование. Есть такое выражение — «Зайти на огонек». Согреться, поговорить, отвести душу… На улице сейчас дождь, холод, а у нас огонек. Скоро тепло будет. Соображаешь?
— Ну.
— Сто пятьдесят лет назад, когда не было электричества и даже вот таких керосинок, здесь зажигали свечи… — негромко, словно примеряя роль проводника в прошлое, продолжал свой рассказ Федор Николаевич.
— А ты откуда знаешь? — заинтересовался наконец Ленчик.
— Представь себе — знаю. Сначала выходил мажордом…
— Что за хреновина? — удивился Ленчик.
— Где? — не понял рассказчик.
— Ну, этот… Который выходил?
— А… это… Это, Ленчик, слуга, который зажигает свечи.
— Делать ему больше нечего, — фыркнул Ленчик, придвигаясь поближе к печке.
— Не скажи. Он выходил с такой длинной палкой, на которой горела свеча, и сначала зажигал свечи в канделябрах.
Ленчик захохотал.
— Ты чего? — удивился рассказчик.
— Слово смешное… Лябры! Все бабы лябры.
— Дубина. Не бабы, а женщины. И не все. Имеются исключения… Потом он зажигал люстру. Вон её, — показал он пальцем на огромную, криво висящую люстру. — От фитиля каждой свечки на этой люстре свисала такая навощенная нитка, а нитки собирались в пучок. Он подносил к этому пучку свечку, по каждой нитке бежал огонёк… Люстра зажигалась, всё вокруг вспыхивало.