— Ради бога, не беспокойтесь. Я своим ходом, мне неподалеку.
Тут ещё неизвестно откуда появилась Женщина с ведром яблок.
— А я вам яблочков натрясла. Дожжь-то уже перестал, за прудом даже звезду видать. Сверкает словно колечко в воде.
Подошла к Ольге.
— Возьми яблочков на дорожку. Будешь грызть да нас вспоминать. Как мы тут сидим, чертей дожидаемся.
Ольга, громко всхлипнув, резко развернулась, выскочила и побежала к разворачивающейся машине Николая. С громким стуком закрылась за ней до того бесшумно открываемая и закрываемая дверь.
— Дай-ка мне яблочко, — попросил Зотов. — Что-то во рту горько.
— Горько, горько, бежит Колька, подставляй бочок, водит Ленчик-дурачок, — весело и как всегда некстати выкрикнул Ленчик.
Женщина подошла к Зотову и высыпала ведро яблок ему на колени. Зотов неловко повернулся, яблоки посыпались у него с колен на пол.
Исповеди, откровения, неожиданности
За временем уже никто не следил, и сколько его минуло после ухода Николая и Ольги никто из оставшихся не смог бы вразумительно ответить. Со стороны могло показаться, что оно вообще остановилось. Ленчик, свернувшись калачиком у печки на какой-то подстилке, заснул. Отец Дмитрий сидел рядом, низко опустив голову. Вениамин, то и дело сбиваясь, подбирал на своей гармошке мелодию старой песни, чуть слышно подпевая, скорее просто подбирая слова: «Враги сожгли родную хату… Враги сожгли родную хату… — и так несколько раз подряд. Зотов, по-прежнему сидя в кресле, внимательно следил за Бовой, который в очередной раз готовился приложиться к стакану, щедро наполнив его коньяком. Федор Николаевич на другом конце стола о чем-то тихо разговаривал с пристроившейся рядом с ним Женщиной. Дождь и ветер за окном наконец-то стихли.
Заметив, что Зотов наблюдает за ним, Бова решил оправдаться за свое, по его мнению, вполне объяснимое подобное поведение.
— Шеф, я столько времени держался, как штык. Как Герой России. Честно. Не пил даже шампанское на презентациях. Восемь месяцев, как стеклышко. Рецидив был неизбежен. Этот лакированный козел меня достал. Бова никогда не был дураком. Доверчивым — да. Признаюсь и каюсь. Как вообще жить, если не доверять людям? Отец Дмитрий, я прав?
— Простите. Задумался, — очнулся от короткого забытья отец Дмитрий.
— Хочу верить людям.
— Желание благое, похвальное и весьма затруднительное.
— По причине всеобщего взаимного недоверия, — обрадованно подхватил скользкую тему Бова.
— Отчасти и так, — согласился отец Дмитрий.
— А отчасти что ещё? — заинтересовался Бова и даже отодвинул от себя стакан.
— Следует самому быть откровенным. Особенно перед Господом.
— Перед Господом — запросто. А перед женой? Или вот перед шефом… Шеф, вам нужны откровенные сотрудники? Видите, батюшка, он молчит. Они ему на фиг не нужны. Если каждый полезет со своими откровениями… Представляете, что будет?
— С трудом, — улыбнулся отец Дмитрий.
— И я о том же. Вот она, например, — показал пальцем на сидящую рядом с Федором Николаевичем Женщину. — Пойдет и объявится, что живая.
— Снова похоронят, — неожиданно вмешался в их разговор Вениамин.
— Вне всякого сомнения, — согласился Бова. — Люди, как правило, верят в то, чего им хочется, а не в то, что происходит на самом деле.
— На хрена мне всё это надо было? — неожиданно заявил Зотов.
— А именно? — не понял Бова.
— Отыскивать свои корни.
— Вы же сами сформулировали свои цели и задачи: «Каждому интересно знать, кто он и откуда».
— От верблюда, — зло обрезал Зотов.
— Зато всё остальное кроме появления на свет, естественно, вы всё сделали своими руками и своей, пардон, башкой. Сергей Зотов в настоящее время — это человек, которого многие знают. А будут знать ещё больше.
— Не грузи, — поморщился Зотов.
— Объясняю, — как ни в чем не бывало, продолжал Бова. — Теперь, когда этого козла не будет рядом — а его не будет, ощущаю всеми фибрами — господин Зотов развернется в полную силу.
— Насчет сил — прокол. Были и вышли. Всё. Кранты. Даже баба сбежала.
— Никто не может знать ни предела сил, ни придела жизни своей, — негромко, словно самому себе, пробормотал отец Дмитрий.
— Ошибаетесь, господин иерей, — возразил Зотов.
— Это не я, это мудрость человеческая. Примерам несть числа.
— Мудрецы тоже иногда ошибаются. Не верите?
Неизвестно, как и откуда в руках у Зотова оказался пистолет, который он демонстративно, словно впервые, стал рассматривать.
— Знающие люди посоветовали — в моей сегодняшней ситуации не помешает обзавестись. Последовал совету. Так что все «элементарно», как любит говорить мой умный заместитель. Нажимаешь на курок — и всё. Нет ни надежд, ни Зотова. А через неделю-другую и никакой известности не останется. Кто будет вспоминать про труп дурака?
Окончательно очнувшийся от своей сонливой расслабленности отец Дмитрий истово перекрестился и заговорил уже в полный голос:
— Потому и заповедано: лишение себя жизни — непростительный грех. Даже Господь его не прощает. Решаясь на него, душу убиваете, а не только тело.
— Душа бессмертна, — возразил Зотов.
— Хренотень и тень на плетень! — неожиданно взорвался Вениамин. — Какая на хрен душа? Нет её и не было никогда. Когда хотелось, тогда и кряхтелось, хотеться перестало, смертушка настала. Федька, ты как на это дело смотришь?
— Исторически, — нехотя буркнул Федор Николаевич.
— Это как?
— Сколько вот, к примеру, людей здесь проживало? За все годы. Хотели чего-то, суетились, от болезней и печали спасались, развлечений всяческих искали. А осталось от всего — вот это всё… — развел широко руки, словно пытался всех остальных почувствовать и понять разрушенное временем и людьми окружающее пространство. — Бросит кто-нибудь спичку — и все…
— Один бросит, другой потушит, — не согласился отец Дмитрий.
— Если потушит, — буркнул Федор Николаевич.
— Господа, господа! — закричал заметно протрезвевший Бова. — Вы что, не понимаете, насколько это серьезно? Зотов, что ты задумал?
— Перейти в другое измерение. Мы с тобой ошиблись, Бова. Здесь все давно умерло. Я не Христос, мертвых воскрешать не умею… А что говорит по этому поводу твой внутренний голос? Парапсихологический. Или, как его там?
— Говорит. Говорит, что пора отсюда уматывать. Энергетика здесь со знаком минус. Захотелось вдруг покаяться в грехах, совершить нечто эдакое… Из другого измерения.
— Например? — без интереса поинтересовался Зотов.
— Ну, не знаю. Например, помочь нашему гармонисту насчет вполне заслуженной пенсии. Или устроить эту несостоявшуюся покойницу в нормальный сумасшедший дом. Зимой она здесь загнется на раз-два. А ещё хочу, чтобы ты перестал сожалеть о своей якобы загубленной жизни и заявил, что ещё покажешь им кузькину мать.
— Кому им?
— Элементарно. Всем, кто тебя недооценивает.
— Глядит, как живая, — вдруг вмешалась в их непонятную для неё беседу Женщина.
— Кто глядит? Где? — всполошился уже почти уверовавший в оживающих и появляющихся невесть откуда покойников Федор Николаевич.
— Прасковья наша, — показала Женщина пальцем на привезенный Николаем портрет. — Как мы при ней жили справно. Ни в сказке сказать, ни пером описать.
— Жили бы и далее, если бы дали, — не смолчал Вениамин.
— Прошу заметить, — подхватил новую тему Федор Николаевич. — Перед смертью Прасковьи Ивановны тоже вестник объявился.
— Кто об чем, а вшивый про баню, — недовольно проворчал Вениамин.
Хотел ещё что-то добавить, но его остановил Бова:
— Маэстро, прошу не перебивать только что заявленную тему.
Потом обратился к Федору Николаевичу:
— Уважаемый местный летописец и собиратель, вы уже неоднократно упоминали о каких-то вестниках. Просветите подробнее, пока мы ещё шурупим, что к чему.
— И послал Господь вестников своих, дабы возвестили о грядущих переменах всем в грехах погрязших, — внес свою лепту в новую тему и отец Дмитрий.
— Господь, или не Господь, только в обязательном порядке в здешних местах осуществляется, — начал свое долгожданное повествование Федор Николаевич. — Перед революцией, к примеру, беглый каторжник объявился. Сначала в соседнем лесу прятался, а потом в это помещение как-то проник и старуху генеральшу зарезал. Только его поймали, революция в полном объеме началась. Его, понятное дело, освободили и назначили тутошней коммуной руководить.
— Кого? — вскинулся Бова. — Беглого каторжника? В документах, которые у меня в настоящий момент имеются, об этом ни слова. Фамилию его случайно не вспомните?
— Почему не вспомню? Не с потолка все-таки наскреб. Сколь людей, кто всё это ещё помнил, порасспрашивал и записал. Всё в чисто документальном виде.
— Фамилия, фамилия как? — нервничал Бова.
— Иван Зотов. Между прочим, родной отец нашей Прасковьи.
Это известие буквально сразило Бову. Зотов тоже заметно напрягся, вцепился что было сил в подлокотники своего кресла-каталки, словно захотел подняться на ноги.
— Всю местную историю перелопатил, нигде ни слова. Он что, старуху… собственноручно? — тихо, словно о чем-то запретном, спросил Бова.
— Не её одну. Революции, конфискации, пертурбации, ликвидации — одним словом, борьба за светлое будущее. Сейчас и не сосчитаешь, сколько тогда народу в расход отправилось.
— Может, поэтому? — устало пожал плечами Бова и тут же закричал: — Но почему вы сразу мне об этом не рассказали?
— Так считай чуть ли не сто лет прошло. А вы все больше чем поближе интересовались. Как Прасковья совхоз на ноги поднимала. А как вообще все начиналось — без интересу. Вестники-то потом к самому Ивану явились.
— Если можно, поподробнее.
— Вышли от реки и из двух обрезов в окно. А через неделю коллективизацию объявили.
— За уши, за уши вы этих вестников притягиваете. Какое они имеют отношение? — горячился Бова.
— Вот тут и застрелили. Вон там он сидел… — показал на одно из зарешеченных окон. — Отчет о чем-то составлял. От головы, говорят, и половины не осталось. А Прасковья — ей в ту пору и пяти ещё не было, на полу, на тулупе спала. Не приметили.