Марк покосился на жену.
— Яму, — подсказала Изэль. — Яма тебя не смущает, милый?
— «Бегу в отхожую яму, кто со мной?» — Завершив сомнительный пассаж, Марк вздохнул с облегчением. — Куда зовете, господин военный трибун?
— Ты знаешь, как умирают антисы?
Молодой офицер не ожидал, что Тумидус ответит вопросом на вопрос.
— Да, — согласился Марк.
— Как они умирают по-настоящему?
— Да.
Марк снова покосился на жену. Это значило: не при ней. Она не в курсе.
— Это хорошо, — кивнул Тумидус.
Хорошего в ситуации было мало, но так ему хотя бы не требовалось ничего объяснять. Учитывая место службы племянника, Марк мог знать что угодно. Если в «чем угодно» нашлось местечко для истинной смерти антисов — тем лучше.
— Ты знаешь про пассажирские колланты?
Марк кивнул:
— Да. Это допрос?
— Он шутит, — напомнила Изэль. — Продолжайте, прошу вас. Я вас совсем не слушаю. Мне просто нравится смотреть, как вы беседуете. Вы оба такие импозантные.
И я не слушаю, зевнул ягуар. Я сплю.
Бармен принес коктейли, сок и воду. Марк щелкнул пальцами, и бармен испарился. Марк так щелкнул пальцами, что было удивительно, как не испарились вода, сок и коктейли.
— Зачем я тебе нужен? — спросил молодой офицер. — Я ведь тебе нужен, правда? Изэль, оставь нас. Не думаю, что дядины замыслы предназначены для женских ушей.
Тумидус взял бокал:
— Ты мне нужен, чтобы дать разрешение. Вообще-то, мне нужна твоя жена.
Слово прозвучало. Нет, два слова. Нет, три: «нужна твоя жена».
— Теперь я точно не уйду, — мурлыкнула Изэль. — Марк, я нужна твоему великолепному дяде. Ты ревнуешь, милый? Ну скажи, что ты ревнуешь!
— Я не ревную. Я боюсь за тебя. Когда моему великолепному, — в устах Марка хвалебный эпитет прозвучал ругательством, — моему предприимчивому дяде кто-то нужен, за жизнь этого человека не дают и ломаного гроша. А за репутацию…
— За репутацию?
В темных глазах Изэли зажегся мечтательный блеск. Женщина подняла высокий стакан с соком, как будто произносила тост:
— За репутацию! Гай, берите меня всю. Я согласна.
— Я не согласен, — буркнул военный трибун. Он ждал трудного разговора, но фарса он не ждал. — Считайте меня замшелым сексистом, но без разрешения вашего мужа, Изэль, я и шагу не ступлю в отношении вас.
— Что тебе, наконец, нужно! — взорвался Марк. — Говори уже!
— Пассажирский коллант, — любезно объяснила Изэль. — Милый, ты стал тугодумом. Ему нужен пассажирский коллант. А для этого твоему дяде нужен астланин. Или астланка, если ты еще ничего не понял. Иначе коллективный антис не сможет взять пассажира.
— Ни за что! Ни в коем случае!
— Милый, ты слишком категоричен. Голову напекло?
— И думать не смей!
— Я и не думаю. Я бездумно соглашаюсь.
— Я запрещаю!
— Он запрещает. — Тумидус накрыл руку Изэли своей. — Извините, разговор окончен. Я ведь сказал, что без его разрешения… Знаете, на его месте я бы тоже не согласился. Зря я все это затеял.
— Мою жену! — бушевал Марк, не в силах успокоиться. Конфидент-поле делало бурю неслышимой для бармена, но тот все равно присел за стойкой, боясь угодить под удар молнии. — Мою жену в свой коллант! Мою жену на «поводок»! Как какую-то…
Да, вздохнул Тумидус. Вот он, самый болезненный момент: «мою жену на „поводок“». Включая астланина в состав коллективного антиса, помпилианец — спрут, чьи щупальца удерживали членов колланта, связывая их воедино, — брал новичка на «поводок». Фактически подчинял, обращал в дозированное рабство, не выше десяти процентов от максимума. Если максимум превращал раба в безвольную куклу, энергетический придаток хозяина, то «десятина» практиковалась в имперской армии повсеместно. Отношения старшего офицера с младшим, декуриона с рядовым солдатом, командира подразделения с подчиненными — все строилось на разной степени дозированного рабства. Безусловное выполнение приказов, скорость реакции на поставленную задачу, коммуникация во время боя — благодаря «десятине» армия и флот Великой Помпилии по праву считались лучшими в Ойкумене. Будь Изэль урожденной помпилианкой, будь она военнослужащей, пройди женщина полный курс вакцинации и тренировок, обеспечивающих идеальное поведение на «поводке»…
Тумидус вздохнул еще раз. Будь Изэль помпилианкой, он бы не нуждался в ней. Для того чтобы превратить свой коллант в пассажирский, военному трибуну была нужна дочь Острова Цапель — Астлантиды. Изэль Китлали, по мужу — Тумидус, единственная, кому он мог довериться, и не в последнюю очередь благодаря Марку. Кайф, вспомнил военный трибун. Астланин, взятый помпилианцем на «поводок», испытывает невероятный кайф, рядом с которым бледнеет удовольствие от самого сильного наркотика. На что ты надеялся, приятель? Какой муж отдаст жену в сомнительное предприятие, да еще при таких условиях?!
— Мою жену! В свой коллант! На «поводок»!..
— Хватит!
Тумидус отодвинулся от стола. Откинулся на спинку кресла:
— Все, тема закрыта.
— Мою жену! Тема у него закрыта!
— Хватит, говорю.
— Нет, мою жену! Тему он закрыл!
— Господин примипил, закройте рот!
— Закрыл он! Тему!
— Господин примипил, это приказ!
— В задницу твой приказ!
— В яму, — напомнила Изэль.
— В задницу! Тему он закрыл! Он закрыл, а я открою!
— Господин примипил, я требую…
— Что? Отправишь меня под трибунал? Тебе нужен астланин? Нужен или нет?
— Нужен!
— Отлично! Вот он я, бери!
— Господин примипил… Марк, ты рехнулся?
— Бери! Целиком, с потрохами!
— Малча-а-ть!
— Хрен тебе «малча-ать»! Вот я!
— Щенок! Молокосос!
— Я астланин, — устало прохрипел Марк. Щенок не щенок, сейчас он выглядел ровесником дяди. — Изэль не отдам, и не надейся. Бери меня, я готов. Что я, на «поводках» не ходил? Да я всю жизнь…
— Он астланин, — подтвердила Изэль. — Это правда, Гай.
Мы сошли с ума, понял Тумидус. Все, без исключения.
— Нервный срыв, — констатировал он. — Марк, прости меня, дурака…
— Он астланин. — Теперь уже Изэль накрыла руку военного трибуна своей. — Он помпилианец, как вы. И в то же время он астланин. На Астлантиде есть ритуал, делающий чужака своим — или мертвецом. Марк прошел испытание до конца. Он говорит на астланском языке как на родном. У него есть связь с солнцем. Ладно, это лишнее. Остров Цапель принял его, не сомневайтесь. Если вы хотите создать пассажирский коллант, Марк подойдет. Я не знаю, зачем вам пассажирский коллант, но Марк — идеальный вариант.
— Я знаю, — буркнул Марк.
— Зачем, милый?
— Не скажу. Лучше, если ты будешь вне всего этого.
— Как это было? — Тумидус наклонился к племяннику. — Если она не лжет… Как?!
— Пирамида. — Марк разглядывал собственные пальцы, словно не мог их сосчитать. — Зал в пирамиде. Меня приковали к колонне. Йолистли тетлаухитилли Тонатиух! Их было много, как нас, когда мы клеймим кого-нибудь, обращая в рабство. Я бился с чикчаном…
— С кем?!
— С человеком-змеей, на копьях. С кими, человеком-смертью…
Ягуар встал, скользнул ближе к хозяину. Лег у ног, сторожко поднял голову, вытянул в сторону напряженный хвост. Кончик хвоста подергивался в такт рассказу:
— Киб, человек-гриф; иик, человек-ветер; кан, человек-ящерица… Астлан анех! Я потерял глаз, селезенка лопнула к чертям собачьим. Потом мы курили трубку. Потом бились снова…
— Без глаза? С лопнувшей селезенкой?
— Вторичный эффект Вейса. Второй раз мы бились в галлюцинаторном комплексе, под шелухой. Там я был здоров, а главное…
— Ты был там впятером, — кивнул военный трибун.
Он ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Тумидус вспотел, липкие струйки неприятно щекотали кожу, текли по спине на поясницу. Впору было поверить, что не племянник, а дядя бился с астланами на копьях, и не когда-то, на Астлантиде, а прямо сейчас, в киттянском баре. Верил ли Тумидус услышанному? Йолистли тетлаухитилли Тонатиух! Астлан анех! Киб, иик, чикчан… Да военный трибун сломал бы не то что копье — язык, свой собственный язык, пытаясь произнести эту галиматью! И лицо, лицо Марка, когда тот вспоминал бой в пирамиде. В знакомых чертах проступил дикарь из-за границ Ойкумены.
— Мальчик мой! Как любой помпилианец, ты был там во всех пяти ипостасях. Пятеро против пяти, и ты в доспехах. Они просчитались, они не знали, кто такие волки Ойкумены…
Поминая волков, Тумидус убеждал себя, что мальчик — помпилианец. Убеждал, потому что уже видел: это не так, вернее, не вполне так. Глупая шутка обернулась страшной метаморфозой. Краем глаза он уловил движение Изэли. Кажется, астланка хотела жестом остановить мужа, прервать разговор об ужасном, противоестественном ритуале, делающем из волчонка цаплю. А может, Изэль хотела остановить вовсе не мужа, а старшего родственника — хотела и не решилась. Тумидус не знал, что скалит зубы, не знал, что рычит; он полагал, что просто улыбается и ободряет Марка, но женщина видела правду, слышала правду, и ягуар тоже видел и слышал, потому что заворчал в ответ.
— Погоди! Марк, ты только что сказал…
Ушла далекая Астлантида. Улетели копья. Сгинули человек-змея и человек-ящерица. Осталась реплика Изэли: «Я не знаю, зачем вам пассажирский коллант» — и ответ Марка: «Я знаю».
— Ну сказал, — проворчал Марк в тон ягуару.
Молодой офицер поднялся, шагнул к миске с водой, принесенной для ягуара, — и вылил всю воду себе на голову. Часть брызг упала на огромную кошку, но ягуар стоически перенес оскорбление, только ухом дернул.
— Ты знаешь, зачем мне пассажирский коллант?!
— Ну знаю. Только не скажу.
Он кивнул на жену:
— При ней не скажу. Изэль, ничего личного. Есть вещи, о которых тебе лучше не знать. Если что, ты ни при чем.
— Ты ее любишь? — спросила женщина. — Ты ее до сих пор любишь, да?
— Кого?
— Не притворяйся, милый. Н’Доли, дочь Папы Лусэро. Ты ведь ради нее соглашаешься, не ради ее отца. Соглашайся, я не против. Я даже горжусь тобой. Мы все тобой гордимся.