Беглец — страница 24 из 56

И закричал хриплым, срывающимся голосом:

— Зовите! Скорее! Пока я не передумал…

Пока я не испугался, услышал Тумидус. Марк уже бежал к воротам, открывал створки. Семи процентов дозированного рабства, связывавшего дядю и племянника, хватило, чтобы молодой офицер выполнял приказы раньше, чем они прозвучат. Вслед ему неслось:

— Ай-яй-яй, они пришли за Папой,

Аллилуйя, они пришли за Папой,

Белый бвана раз,

Белый бвана два…

— Чего ты орешь? — рассердился Тумидус. — Кто тебе даст передумать? И не надейся, старый хитрец. Полетели ему! Сейчас мы зайдем во двор, в смысле — остальные зайдут, ты согласишься… И не нахрапом, а три раза, честь по чести. Понял?

Папа молчал.

Пока коллант полукругом выстраивался напротив крыльца, военный трибун вспоминал: ничего ли он не забыл? Кажется, ничего. Пробный взлет колланта с новым невропастом — сделали, взлет-посадка прошли штатно. К счастью, двадцать лет назад Борготта успел побывать у Тумидуса в рабстве — тонкие связи сохранились, бери да пользуйся. К счастью?! Ладно, эту бомбу лучше не трогать. Пробный взлет колланта, уже пассажирского, с Марком, взятым на «поводок», — сделали, никаких проблем. Втайне Тумидус опасался, что племянник станет противиться корсетизации. Давить на парня — себе дороже: на конфликте в волну не ходят, и весь замысел коту под хвост. Нет, подчинился как миленький, даже, стыдно сказать, с радостью. Радость лучше любых генетических экспертиз подтвердила, что Марк астланин, как бы чудовищно это ни звучало. Все астлане от «поводка» испытывали кайф, и молодой офицер не стал исключением. Взлет пассажирского колланта с пассажиром «на борту» — сделали, порядок. В качестве пассажирки Н’Доли привела какую-то свою подружку: симпатичную, но болтливую до чертиков. Опасаясь лишней огласки, Тумидус спросил у Н’Доли напрямик: сумеет ли подружка держать язык за зубами? «Еще как! — отмахнулась Н’Доли. — У меня есть ее кукла. Кукла и обрезки ногтей. Не удержит за зубами, так откусит». Про куклу военный трибун не понял, а уточнять не захотел. Шутка, должно быть. У каждой расы свое чувство юмора: гематры небось квадратный корень из нуля извлекают — обхохочешься!

Огласки от коллантариев Тумидус не ждал, огласки от Папиной родни не боялся. Жены с детишками тыщу раз видели, как их драгоценный тиран взлетает: так, сяк и эдак. Ну, взлетел с подвывертом, в хорошей компании, размялся перед поминками — о чем тут болтать? Да и кто им поверит, трещоткам?

— Лусэро Шанвури. — Военный трибун откашлялся. — Согласны ли вы…

— Стоп.

Рука Борготты легла на плечо Тумидуса, прервав монолог. Военный трибун еле сдержался, чтобы не заехать наглецу локтем в челюсть.

— Стоп, — повторил Борготта. — Согласия должен спрашивать невропаст колланта. Невропаст у нас я, значит я и спрошу. Когда вернемся, можешь меня за это поколотить.

— Да, — сквозь зубы произнес Тумидус. — Забыл, извини.

Борготта был прав, гори он огнем.

— Лусэро Шанвури. — Борготта шагнул к карлику. — Согласен ли ты взлететь вместе с нами на орбиту Китты, а если понадобится, и дальше?

Сюртук Борготта держал в руках. Сорочка осталась спущенной, плечо — голым, и было видно, как татуировка ускоряет вращение.

— Да, — еле слышно откликнулся Папа.

— Спрашиваю еще раз: согласен ли ты взлететь вместе с нами в открытый космос?

— Да.

— И в третий раз спрашиваю: даешь ли ты согласие на совместный взлет?

— Да!!!

Наверное, Папа думал, что кричит. Или просто кричал, как мог. Дернулся костистый кадык. Открылся рот, на подбородок стекла ниточка слюны. Белые незрячие глаза налились кровью, приобрели розовый оттенок, превратив карлика в кролика. Старый антис задрожал всем телом, когда люди напротив превратились в живые костры. Жены Папы разразились истошным визгом, отворачиваясь к забору, закрывая лица рукавами: убийственный свет грозил лишить их зрения. Дети орали от восторга, пытаясь выглянуть из-за ладошек. Огонь и свет, свет и огонь — Тумидус даже начал опасаться, что взлет получится «горячим», с последствиями. От костров, еще недавно носивших имена коллантариев, потянулись шипящие шнуры, до боли напоминая змей, кублящихся на плече Лючано Борготты. Змеи вязали петли, вились, плели сложный орнамент, во многом он совпадал с татуировкой, и, когда змеи связали всех, включая Папу Лусэро, в единое целое, композиция нашла свое завершение.

— Ай-яй-яй, они пришли за Папой,

Аллилуйя, они пришли за Папой,

Белый бвана раз…

* * *

С изнанки, в галлюцинаторном комплексе, космос над Киттой был лощиной, каменистым распадком. Его держали в горсти морщинистые ладони холмов: пологих, густо заросших зеленью. Звенели ручьи, галдели птицы, потревоженные вторжением целого отряда вооруженных людей. Ветер трепал кроны деревьев, срывал листья и бросал, наигравшись.

В реальном космосе листвой служила межпланетная пыль, внешне похожая на порошок магнетита. Солнечный ветер пронизывал скопления пыли насквозь: краткий, неуловимый миг — и поток заряженных частиц уже мчался дальше.

— Ай-яй-яй, — спел военный трибун, не попадая в ноты. — Ай-яй-яй, а мы пришли за Папой…

Он попытался вспомнить, когда пел в последний раз. Выходило, что в детстве.

— Аллилуйя! — подхватил Борготта. Дела со слухом у него обстояли лучше. — Аллилуйя, мы пришли за Папой!

— Белый бвана раз!

— Белый бвана два!

— Белый бвана три, — согласился Тумидус-младший.

Судя по блаженной ухмылке, Марк был под кайфом. В любой другой ситуации офицер имперской безопасности сел бы за такую ухмылку под домашний арест. А за татуировки…

Тумидус-старший присмотрелся. Если Борготта носил тату на плече, то Марка разрисовали с ног до головы. Фактически голый, в холщовой тряпке на чреслах, племянник походил на дикаря, только что выбравшегося из джунглей. Белый бвана три, белый бвана два, белый бвана раз…

— Папа? Где Папа?!

Коллантарии вертелись в седлах: пешим остался только Марк. Взглядами спрашивали друг друга: «Есть? Нет? Где же он?!» Все отлично помнили, как выглядит Папа Лусэро в большом теле под шелухой. Гигант-паук, способный разнести в щепки боевую галеру. Нервное шевеление хелицеров, похожих на рачьи клешни. Капли яда падают на землю, прожигают вонючие ямки. Блеск восьми глянцево-черных глаз, расположенных в три ряда. Не заметить это чудовище рядом с собой мог разве что мертвец, и то вряд ли.

— Не подхватили? — предположил Борготта.

Тумидус кивнул, борясь с желанием выругаться. Хотелось облегчить душу, но делать это при дамах было решительно невозможно. В прошлом году, опасаясь выглядеть для «города и мира» совсем уж замшелым солдафоном, военный трибун рискнул просмотреть нашумевший блокбастер от знаменитого режиссера Монтелье — авантюрную драму «Колесницы судьбы». Сюжет фильма заключался в следующем: некий варвар с Террафимы, рыцарь без страха, упрека и мозгов, пытался вытащить из большого тела в малое свою подружку — та умерла в начале фильма, но каким-то зубодробительным образом воскресла в открытом космосе. Чем дело кончилось, Тумидус не знал — он заснул за полчаса до финала. Сейчас военный трибун заподозрил, что ему предстоят «Колесницы судьбы» наоборот — раз за разом тащить Папу из малого тела в большое. Спускаться на Китту, взлетать, спускаться, взлетать… Попадись Тумидусу режиссер этого шедевра — убил бы не колеблясь.

— Аллилуйя, — буркнул военный трибун.

— Аллилуйя, — согласился Папа Лусэро.

Он стоял выше по склону, у кустов аспалатуса, полускрытый ветками: карлик в пижамной куртке без штанов. В пальцах Папа вертел сорванный лист — мял, нюхал, морщился. Казалось, он подумывает заварить себе красного чаю. С чудовищным пауком у этого Лусэро Шанвури не было ничего общего. Увидеть Папу таким же, каким Тумидус пятью минутами раньше видел его во дворе Папиного дома, стало для военного трибуна самым большим потрясением в жизни. Потрясений в Тумидусовой жизни хватило бы на штурмовой легион, встречались разные — с громом, молнией и скрежетом зубовным, — но сегодня Гая Октавиана Тумидуса пробрало до печенок.

Лусэро Шанвури — обычный пассажир?!

— Ты глянь! — Борготта наклонился к военному трибуну. Ухватил за рукав, задышал в самое ухо. — Нет, ты глянь! Видишь?

— Вижу.

— И что скажешь?

— Мне больно на него смотреть. На паука смотреть было страшно, на старика — больно. Знаешь, это его унижает.

— Унижает? С чего бы?

— Мы вытащили его в космос. Мы совершили чудо. Мы рассчитывали, что он здесь останется, выживет… Как он здесь выживет? Как останется? Как мы его оставим, а?! Гори оно огнем, такое чудо!

— Ты о чем?

— Я? О Папе. А ты о чем?

— Я о паутине.

— Где ты видишь паутину?!

Тумидус воспрял. Где паутина, там и паук, а значит, не все потеряно.

— Солдафон, — вздохнул Борготта. — Я и забыл, какой ты узколобый солдафон… Разуй глаза!

Действительно, Папа был опутан паутиной. Руки, ноги, шею украшали серебристые петли. Талию поверх куртки охватывал кружевной пояс. Сходства с пауком это Папе не прибавляло — скорее с мухой, угодившей в сеть.

— Нет, ты глянь! — упорствовал Борготта.

— Гляжу, отстань.

— Сюда гляди!

Борготта поднял левую руку, блестящую от паутины. Тронул сетчатую гирлянду, висевшую на шее. Ткнул пальцем в Тумидуса:

— На себя посмотри!

Паутина была на всех. В отличие от настоящей ловчей паутины, движений она не стесняла. На первых порах никто и внимания не обратил на легчайшую, невесомую сеть. Нити тянулись от одного члена колланта к другому, опутывая, связывая отряд воедино. Папа Лусэро не стал исключением: паутина ясно подтверждала, что антис — член колланта.

Тумидус дернул паутину. Рванул изо всех сил.

Прочная, зараза!

— Эй! — позвал Папа. — Эй, вы здесь?

— Что тебе?

— Я, кажется, тону.