велета. Пусть все остается как есть.
— Пережить заново! Да!
От радости, что его поняли, Натху подпрыгивает до небес. Приземляется он словно пушинка — никаких землетрясений.
— Я пытался вспомнить. — Гюнтер Сандерсон рассуждает вслух. — Ты предлагаешь не вспоминать, а заново пережить?
— Да! Хватики умеют!
Взмах руки в сторону нервничающих спрутов.
— Хорошо умеют! Жить назад, жить вперед. Переживать! Ты правильно сказал, папа. Стать как раньше. Стать как потом. Переживать, да.
— Жить вперед?! Стать как потом?!
Гуру мысленно ахает. Мальчик способен заглянуть в будущее?! Он прорицатель?!
— Да!
— А ты умеешь?
Натху мнется, смущается:
— Чуть-чуть. Хватики лучше умеют.
— Можешь показать? Как умеешь ты?
— Не хочу назад, — капризничает мальчишка. — Страшно.
— А вперед?
— Вперед не страшно. Только я не умею далеко вперед.
— Не надо далеко. Давай на сколько умеешь.
— Хорошо.
Мальчик начинает стремительно расти. Темнеют космы шерсти на груди и предплечьях, становятся жестче на вид. Плечи, и без того могучие, раздаются вширь. Под грубеющей кожей проступают тугие жилы, оплетают чудовищные мускулы. На лбу прорезаются недетские складки. Натху смотрит на отца и гуру сверху вниз. Да, теперь он смотрит на них обоих, не только на ларгитасца. Во взгляде — понимание, сочувствие, словно мальчику, похожему на взрослого, известен секрет, неведомый этим двоим. Натху хочет что-то сказать: шевелятся губы, открывается рот…
Тело мальчика сотрясает жестокая судорога. Кажется, что сквозь него пропустили электрический разряд. Натху идет рябью, как сбоящая голограмма, съеживается, усыхает.
— Вот, — разводит руками прежний, знакомый Натху. Он весь красный от смущения. — Я хотел! Я хотел, а оно не пускает.
— Ты хотел меня предупредить? Рассказать то, что знаешь ты-будущий?
— Да! Да!
Натху счастлив. Он рад, что отец все понимает правильно. Гуру тайком морщится: такое счастье хуже яда.
— Ты хотел, но у тебя не получилось. Это пустяки, малыш. В другой раз получится!
Глаза ларги сияют, он похож на ребенка, заполучившего вожделенную игрушку. Гуру знаком этот взгляд — взгляд ученого, совершившего открытие.
— Вы понимаете, что мы видели?! — Шри Сандерсон забывает, кто перед ним. Ему не терпится разделить свое открытие с кем-нибудь, пусть даже с врагом. — Мы наблюдали, как действует временной парадокс!
— Парадокс?
— Защита от временного парадокса! Хронопредохранитель Вселенной! Натху пытался донести до нас информацию из будущего, из того времени, когда он станет старше. Но некий фундаментальный закон мироздания не дал ему этого сделать!
— Вы впечатлены?
— Разумеется!
— А изменениями Натху вы не впечатлены?
— Чем тут впечатляться? — Рогатый ракшас щелкает пальцами, подыскивая формулировку. — Это же естественно! Мальчик воссоздал свой облик из матрицы будущего! Жить вперед — так, Натху?
— Так, папа, — кивает мальчик.
И спешит добавить:
— Назад не хочу! Сейчас не хочу. Может, потом…
— Разве я тебя заставляю?! — Шри Сандерсон машет на сына руками. — Не хочешь — не надо. Это ты у хватиков научился?
— Ага!
— Вы вообще понимаете, о чем речь? — Ларги вспоминает про гуру. Шри Сандерсон остро нуждается в собеседнике. — У флуктуаций совсем другой способ существования! Я читал труды профессора Штильнера: флуктуации воспринимают всю свою жизнь, от рождения до смерти, как единое целое. Для них время не делится на прошлое, настоящее и будущее! Они постоянно присутствуют в каждом моменте жизни, уже прожитом или только намечающемся. Смерть просто ставит точку, превращая вектор в отрезок. С физической гибелью заканчивается будущее, но не жизнь! Прожитый отрезок для них вечен, они могут возвращаться в прошлое или путешествовать в будущее, если они там еще живы. Возвращаться не памятью, идти вперед не прогнозом, а всем существом! Их восприятие времени, а значит, жизни принципиально отличается от нашего.
От нашего, отмечает гуру. Оказывается, у брамайна с ларги есть что-то общее.
— Ваш сын, — произнести это для йогина пытка, — воссоздал себя-будущего? Принял облик взрослого?!
Ларги смеется. Горакша-натх слышит в его смехе презрение и превосходство.
— Натху ничего не создавал. Вернее, он создал чувственный образ. Модель взрослого Натху, каким он видит себя через несколько лет. Создал и продемонстрировал нам на ментальном уровне. Говоря вашим языком, это была иллюзия. На самом деле мальчик остался прежним, для меня это очевидно.
— Воспроизвел? На ментальном уровне?!
Гюнтер Сандерсон умолкает. Видно, что он корит себя за болтливость.
— Хватит об этом, — говорит он. — Тема закрыта.
— Иллюзия или нет, — упорствует гуру, — ваш сын показал нам, что значит жить вперед. Он предлагает нам поступить так же?
— Именно!
— Вернитесь в реальный мир, шри Сандерсон. Мы не флуктуации. Вы сами сказали: у них другой способ существования.
— Если у Натху получилось…
Энтузиазма в голосе ларгитасца становится меньше.
— Допускаю, — гуру вежливо улыбается, — что, прожив три года в стае криптидов, вы тоже научитесь этим фокусам. Но я бы особо не рассчитывал на такой вариант. Натху попал в стаю в возрасте четырех лет, а вы — взрослый, сложившийся человек.
Ларги в задумчивости чешет голову меж рогов:
— Тем не менее я попытаюсь. У нас, менталов, есть свои приемы.
Да, молчит гуру. У нас, натхов, тоже.
Пуббе-нивасануссати дхьяна.
Медитация, что позволяет вспомнить свои предыдущие рождения.
Да, отмечает гуру. К своему стыду, я не уделял ей слишком много внимания. С юности я шел к иной цели — к достижению антического бессмертия в нынешнем воплощении. Я справедливо полагал, что после обретения волновой вечности у меня будет в достатке времени для медитаций любого рода. Хорошо еще, что мне доступен начальный этап кармической медитации — киртан крийя, позволяющий скользить вдоль нити собственной жизни вспять, от нынешнего мгновения до зачатия. То, что случилось в бункере на Ларгитасе, — в какой-то мере зачатие.
Да, соглашается гуру. Да, я хочу вспомнить.
Успокоить дыхание. Выровнять биение сердца. В большом теле нет ни дыхания, ни сердца, но их нет и в малом теле, как нет и самих тел. Все это майя, различные аспекты иллюзии. Мир тварный и вторичная реальность галлюцинаторного комплекса — лишь двумерная проекция мира истинного, мира духа. Поднимись над плоскостью, выйди в новое измерение — и обрети свободу.
Да, кивает гуру. Да, я свободен.
Освободиться человеку мешают цепи привязанностей. Долой их! Сейчас это дается йогину с огромным трудом. Кажется, что он и впрямь стал собой-прошлым — юным аугхаром, плохо владеющим техниками отрешения. Чувства. Пристрастия. Эмоционально окрашенные воспоминания. Они держат, хватают, сковывают по рукам и ногам.
Нет, возражает гуру. Вас нет, вы — ложь.
Цепи истончаются. Исчезают. Растворяются солью в воде. Одна привязанность держится дольше всего: одержимость целью. Труднее всего забыть о путеводной звезде, что вела тебя долгие годы. Как погасить звезду? Сперва забудь, что это трудно. Потом забудь, что это нужно. Забудь, что значит «медитация». Забудь, что значит «забыть».
Да, подтверждает гуру. Забыть — выйти за бытие.
Вот ты, линия жизни. Исчезающе короткий отрезок на ладони мироздания. Путеводная нить. Дорога вспять, назад по оси времени…
Препятствие.
Нить жизни завязана в уродливый узел. Все, что лежит по другую сторону узла, доступно: бой в бункере, расширение ауры, высадка на Ларгитас, знакомство с Марвари, визит к генералу, годы ученичества, детство — вплоть до самого рождения. Картины сменяют друг друга: живые, объемные, со звуками, запахами, тактильными ощущениями. Куцый фрагмент, ведущий к мигу под названием «сейчас», также доступен: привал, земляничные поля, оскорбительное присутствие ларги…
Все, кроме узла.
Узел. Известковый нарост. Яйцо в скорлупе. Дефект, аномалия. Скорлупа не поддается. Раковина не желает отдавать взлелеянную жемчужину. А если это ороговевший гнойник? Что, если вместо птенца или жемчужины наружу извергнется зловонный яд? Осквернит, отравит всю жизнь от начала до конца?!
Оm·kār, произносит гуру. Оm·kār ādināthāya namah․…
И кричит от боли.
Его вышвыривает прочь, в кровь и зелень, в земляничные поля. Сияет золотое острие — пик из слоновой кости. Сидящий напротив ларгитасец моргает, приходя в себя. Утирает ладонью испарину, выступившую на лбу, хрипит:
— Вижу, вы тоже потерпели неудачу.
Странно, отмечает гуру. В голосе ларги нет злорадства. Только усталость и сожаление. Ответа Гюнтер Сандерсон не ждет. Он морщит лоб, собирается с духом и наконец решается:
— Не скрою, мне отвратительно иметь с вами дело. Я предпочел бы находиться как можно дальше от вас. Желательно — на другом краю Ойкумены…
— Не советую, шри Сандерсон. Хотите жить? Оставайтесь здесь.
— Вы мне угрожаете?
— И в мыслях не было. Вы раньше выходили в большое тело?
— Нет. А вы?
— Выходил, в составе колланта. Я знаю, что это такое. Сейчас вы, я и Натху — единое целое. Нетипичный, возможно уникальный, но, без сомнения, коллант. Стоит одному из нас разорвать связи, удерживающие нас вместе, — и мы оба погибнем. Натху ничего не грозит, он антис. Он самодостаточен. Но мы с вами — нет.
— Уверены?
Гуру пожимает плечами: хотите — проверьте.
— Хорошо, — ларгитасец досадливо дергает щекой, — я вам верю. Раз уж нам друг от друга никуда не деться… Хотите узнать, что случилось в бункере?
Гуру кивает.
— Это важно для нас обоих. — Получив согласие, шри Сандерсон берет быка за рога. Он возбужден и напорист. — В одиночку нам не справиться. Наша память заблокирована, мозг возвел защитный барьер, спасаясь от шокового потрясения. Я знаю, о чем говорю: я