— И вы бы их приняли?!
— Не знаю. Да, мы бы не поверили в ваши добрые намерения. Но у нас нет возможности вас прогнать. Нет возможности отказать вам в доступе к ребенку. Для вас не существует стен и запоров. Почему вы не пришли раньше убийц? Почему хотя бы не попытались?!
— Я брамайн! А вы ларгитасцы…
— Вы антис. И мальчик — антис. Со временем мы бы утратили шанс держать его взаперти. Он стал бы свободен, как и вы. Проклятье, вам это не приходило в голову? Взрослый Натху сам выбрал бы себе дом. А может, жил бы на два дома. Но вы не пришли. Вместо этого ваш дом прислал героев с конфетами. Вы что, действительно верили, что после залпа из конфетниц и силового захвата на орбите мальчик полюбит вас всем сердцем? Вы украли его, но где гарантия, что однажды он не вернется обратно? Туда, где он был счастлив рядом с отцом?
— Рядом с отцом?!
— Гюнтер Сандерсон — эмпат высшей квалификации. Поверьте, он умеет делать детей счастливыми. А у вас даже плюшевые медведи из вторых рук! Страдание повышает энергоресурс. Но я ничего не слышал о том, чтобы страдалец испытывал симпатию к причиняющим страдание. Нет, вру, слышал. В случае с психопатами и извращенцами все обстоит именно так.
— Замолчите!
— Вот тебе! — Тиран ткнул в собеседника кукишем. — Не нравится? Слетел на наш насест как ни в чем не бывало? Философствуешь? А у меня трупы во дворе! И у тебя трупы, только они сгорели, а тебе плевать! Явился, значит слушай! Или взлетай, взлетай «по-горячему», и покончим с этим…
Он пропустил момент, когда Кешаб исчез. Человеческие органы чувств лишены возможности уследить за взлетом антиса. Лишь плюшевый медведь со звуком, похожим на стон, упал на пол. Бедняга барахтался между гребнями волн, тонул в белых завитках искусственной овечьей шкуры. Шансы выплыть для медведя стремились к нулю.
На тумбочке стоял армейский всестихийник: модель в масштабе один к ста сорока четырем. Лететь к медведю на помощь он не спешил. Ойкумена такая, какая есть, тут Ян Бреслау был прав.
КонтрапунктНадо добавить, или Мы спасем Папу!
Глядя вокруг: чувство юмора умирает первым. Потом этот зомби встает из могилы, бродит меж людей и выедает им мозги.
Первым Тумидуса встретил ягуар.
Пятнистая кошка лежала на пороге, войти в бар можно было, только переступив через Катилину. Таких героев нашлось немного — бар пустовал, не считая Марка: Тумидус-младший пил пиво за дальним столиком, у парапета. Да, еще бармен — судя по лицу бедолаги, тот пребывал в смятении чувств. Кто знает, от чего бармен мучился больше — от вынужденного отсутствия клиентов или от желания удрать куда подальше.
Присев на корточки, Тумидус потрепал Катилину по спине. Ягуар заурчал, став похожим на биотрактор, затем издал хриплое шипение. Ласка была по нраву хищнику, ему не нравился запах чужого дыхания.
— Правильно, — сказал ягуару Тумидус. — Надо добавить. Я тоже так считаю.
И шагнул к стойке.
— Если ты, — предупредил он бармена, — скажешь, что мне уже хватит, я возьму тебя в рабство. Уяснил?
Взять кого-то в рабство консуляр-трибун не мог. После первого взлета в составе колланта он утратил эту возможность, природную для всех уроженцев Великой Помпилии. Но Тумидус справедливо полагал, что бармену это неизвестно, а угроза — всегда угроза.
— Ваш коллега. — Бармен указал на Марка. — Вы знаете этого офицера?
Тумидус кивнул.
— Он грозил мне той же перспективой. Вы как-нибудь определитесь, а? Я не могу быть рабом сразу двоих. Или могу? Я не силен в помпилианской физиологии.
— Можете, — объяснил Тумидус тоном, не терпящим возражений. — Смешайте мне что-нибудь покрепче. А ему — пива. В смысле — еще пива. И на сегодня покончим с рабством.
Бармен вздохнул:
— На завтра. Без трех минут полночь, пока я подам ваш заказ, наступит завтра.
Тумидус подумал.
— Завтра не существует, — сказал он. — Сегодня всегда сегодня.
— Так точно, генерал. — Бармен расцвел белозубой улыбкой. — Надеюсь, вы генерал философических войск?
Когда дядя подсел к племяннику, то сразу понял, что фраза «в смысле — еще пива» имеет самое широкое значение. Пиво Марк не пил, пивом Марк полировал все, что выпил перед этим. «Что-нибудь покрепче» туда входило в ассортименте. Комплекс неполноценности, отметил Тумидус-старший. Чувство собственной ущербности, иррациональная вера в превосходство окружающих над собой. Я знаю, что пьян, но молодежь кроет нас, как бык овцу.
— Присвоили внеочередное звание? — спросил он. — Уволили в запас?
Марк допил стакан. Марк налил по новой.
Дяде Марк пива не предложил.
— С горя? — настаивал Тумидус. — На радостях?
— На радостях, — откликнулся племянник.
Радости в его голосе было меньше, чем в похоронном венке.
— Чему радуемся?
— Я обезраблен. — Марк поднял голову. Под глазами молодого офицера залегли густые тени. — У меня больше нет рабов.
— Заклейми новых, — посоветовал Тумидус, прежде чем понял, о чем идет речь. — Стой! Ты обезраблен? Ну да, конечно…
Ты кретин, уведомил он самого себя. Прими и распишись. Нет, хуже — ты подонок. Папу спасал? Спасал. Марка на спасение подписал? Подписал. Ты припахал мальчика в коллант, а что случается с нами, помпилианцами, в коллантах? Ты так увлекся его баснями про астланство, так обрадовался внезапному подарку судьбы, что забыл о главном признаке своей собственной расы. Вся Ойкумена дрожит перед волками Помпилии. Мы выжигаем клейма в мозгах, душах и сердцах. Кем бы ни был заклейменный раб, свободы ему больше не видать. Безвольный придаток, энергоресурс хозяина, раб теперь не человек — приложение к трансформатору, ходячая батарейка, периферия симбиоза. Но стоит волку Помпилии шагнуть в космос, войти в состав коллективного антиса, и о рабах можно забыть навсегда. Ты, считай, кастрировал парня. Выпей с ним на радостях, сукин сын…
— У меня больше нет рабов, — повторил Марк, делая глоток. Пиво потекло ему на грудь. Это случилось не в первый раз, китель был мокрым насквозь. — Великий Космос, я уже и не надеялся. Дядя, я твой должник. Прикажи мне залезть на парапет и прыгнуть вниз — прыгну, клянусь мамой, прыгну…
Бред, отметил Тумидус. У мальчика пьяный бред. Или это у меня пьяный бред?! Он представил всех рабов Марка, собранных в одном месте. Вот мальчик взлетает в космос, поводки, связывающие его с рабами, натягиваются, рвутся… В разыгравшемся воображении консуляр-трибуна рабы, получившие свободу, благодарно махали Марку платочками. Чепуха, какие платочки? Рабов сразу же перехватили надсмотрщики, распределили по другим хозяевам. Это накатанная схема в случае смерти хозяина… Смерть? Неужели каждый взлет антиса, индивидуального или коллективного, — своего рода смерть? Тогда получается, что каждое возвращение из волны в материю — своего рода рождение?
Метафизика. Будь ты проклята, метафизика!
— Никуда не лезь. — Он кивком поблагодарил бармена, принесшего коктейль, и вторым кивком отправил бармена прочь, за стойку. — Никуда не прыгай. Марк, давай по порядку. Ты обезраблен?
— Да.
— Это точно?
— Точней не бывает.
— Ты пьешь из-за этого?
— Да.
— На радостях?
— Да.
— Это сарказм?
— Нет.
— Выпьем?
— Да.
Коктейль оказался неожиданно горьким — то, что требовалось Тумидусу в данный момент.
— Еще раз, — попросил он. Конфликт с Советом антисов внезапно показался ему пустяком, не заслуживающим внимания. — Ты обезраблен?
— Не начинай, — отмахнулся Марк. — Вот как ты думаешь: я астланин или помпилианец?
— Астланин. Ты же сам сказал, что астланин?
— Ну сказал.
— И по космосу пешком бегал, и татуировки…
— Татуировки! — Племянник скорчил убийственную рожу. — Плевать я хотел на татуировки! У меня были рабы, а теперь их нет! Вот в чем дело, вот где праздник…
— Какой праздник?! — взорвался Тумидус. — Какой, к чертям собачьим, праздник?!
— Ты еще по морде мне дай, — предложил Марк. — Дядя, кто теряет рабов, взлетев в колланте?
— Помпилианцы.
— Я взлетел и потерял. Кто я?
— Помпилианец.
— Вот! А ты: пешком, татуировки… Я помпилианец! Натуральный обезрабленный помпилианец! Волк Великой Помпилии. Я волк!
Марк завыл, напугав бармена до икоты. В восторге от хозяина, вскочил Катилина — зашипел, зафыркал. Зверь бы зарычал, да ягуары лишены этого таланта.
— Ты что? — изумился Тумидус. — Ты считал, что ты больше не помпилианец? А как же служба?
Кретин, напомнил он себе. При чем здесь служба?!
— Считал, дядя. Ты даже представить не можешь, как я это считал! Ты сдохнешь, если представишь. Я еле сдерживался, чтобы не брать в рабство первых встречных. Это доказывало мой расовый статус. Я нахватал рабов столько, что еле удерживал эту орду на поводках. Так едят, не в силах остановиться. Набирают вес, сидят сиднем, жирные бегемоты, пыхтят, но жуют, жуют…
Марк говорил медленно, с преувеличенно четкой артикуляцией, следя за построением фраз. Так говорят люди, контролирующие каждый свой шаг. Так они говорят, когда напиваются до зеленых чертей.
— Как только я видел кого-то, не принадлежащего к нашей расе, мне хотелось взять его в рабы. Это психоз, господин консуляр-трибун, острый психоз. Я мучился, боялся срывов, заработал бессонницу. Я старался не встречаться ни с кем, кроме наших. Представляешь, я подумывал о самоубийстве! Если бы не дочь…
Если бы не дочь, отметил Тумидус. Другой бы вспомнил про жену.
— И вот, — Марк помахал стаканом, расплескивая пиво, — я помпилианец! Это точно, как в аптеке. Я помпилианец, мой статус подтвержден раз и навсегда. Я помпилианец, — это слово молодой офицер произносил по складам, наслаждаясь каждым звуком, — и я больше никого не могу заклеймить. Не надо сдерживаться. Не надо мучиться. Можно расслабиться. Можно спокойно видеть вудуна, брамайна, варвара, гражданина Тилона, Хиззаца, Борго…