Никто не выл и не причитывал, несколько мужиков сгуртовались у крыльца, уже приняв на грудь, и деловито покуривали. Вроде бы здесь царила смерть, но ее никто всерьез не принимал.
Бабка Анна долго вглядывалась в племяша, отыскивая в чертах покойного свое, родное, потом поцеловала в лоб, покрытый венчиком, и в руки, подержалась за выпирающие из-под покрова ступни и сказала:
– Шагай, Федя, в небесные домы да место мне приготовь… Недолго, будя, скучать-то… Зря заторопился-то, совсем зря. Оставил ты нас, старух, сиротеть. Вот и гробишки некому теперь стяпать. – И добавила, отходя: – Да мотри… с Гаврошем-то моим не раться тама. Живите с миром…
Я стоял в ногах у Зулуса, смотрел на покойного и запоминал его уходящие черты. В голове толклось: «Какой странный и необыкновенный по-нынешним временам ушел человек: за любовь ведь умер… Иль это я убил его?» Федор лежал, как бы плотно охапив горя на своей груди, и не хотел выпускать их из гроба. В соседней избе затопили печь, и витая балясина дыма встала из трубы, подпирая небо.
Солнечный луч соскользнул с небес на лицо Зулуса, и Фёдор Иванович иронически улыбнулся, приобнажив желтоватые лопатистые зубы. За спиной прошумела машина, с визгом затормозила и смолкла совсем рядом.
– Крылова приехала, – сказал кто-то. – Сама за рулем…
Я закаменел, нехотя оглянулся, внутри внезапно ожгло горем, и слезы запросились наружу. Из «газика», застревая в проеме двери, как-то долго, неуклюже вылезала Шура. Все провожающие невольно отвлеклись от гроба, уставились на начальство. Крылова подробила меховыми сапогами по черепу дороги, будто оббивала с передов снег, и направилась к нам. Была она в пыжике, дубленой шубе и казалась необъятной. Я смотрел на Шурочку, и весь белый свет для меня невольно сошелся на ней клином.
И вдруг в сердце проснулась ревность…
Послесловие
Роман «Беглец из рая» – одно из лучших произведений Владимира Личутина, написанное уже в начале нового века, на новом уровне творческого развития писателя. Хотя роман в корне отличается от принесших ему славу произведений советского периода по глубине философской мысли, масштабу охвата исторической реальности и богатству художественного письма, он почти не известен широкому читателю. Обошла его вниманием, за редкими исключениями, и наша критика.
«Скрытым, потаенным триллером, каких в русской литературе еще не было», назвал «Беглеца из рая» критик В. Бондаренко: «Это уникальный в истории русской литературы роман с резкими скачками сюжета. С переходами от деревенской жизни к суете столичного города, от бульварных страстей и похоти к монастырской тишине и богобоязненности. Это роман-загадка, который по первому прочтению не разгадать ни одному читателю… Динамичный, остросюжетный и в то же время философский…»
«Беглец из рая» был начат Личутиным сразу после завершения романа «Миледи Ротман» в 2001 г. и закончен в 2004 г. История выхода в свет этого неординарного произведения непроста – об этом делится воспоминаниями сам автор: «Первую часть романа по просьбе Станислава Куняева отдал в журнал "Наш современник" с условием, что я буду писать, а он – печатать, как это водилось в девятнадцатом веке. Но сразу же случилась неувязка, столкновение характеров. "На прозу" в журнал сел новый редактор Воронцов, и когда я пришел в редакцию для разговора, он сразу ошарашил меня: де, название романа скверное, философия надуманная, конфликт не проработан. И вообще, сказал он, надо много с вами работать. Меня смутили не столько его назидательные речи и полное неприятие романа, сколько сам тон встречи, интонация и манера этакого столоначальника, имеющего власть, этот небрежный разговор через губу: я вдруг превратился в прошака, человека с улицы, а не писателя с сорока годами литературного стажа. Пробовал объясниться с Куняевым, но тот иль не понял случившегося, иль не захотел, но холодно, с черствым безразличием отвернулся от меня.
Но как можно было казнить иль миловать роман, рассуждать о его сути, если я принёс лишь четверть задуманной работы, и пока сам не ведал, чем закруглится книга, куда приведёт судьба моих героев, душа которых располовинилась между раем (деревней, природой) и адом (городом), исподволь истирающим в человеке его национальные родовые черты, которые в сущности и роднят нас с Богородицей, как её кровных детей, и с Иисусом Христом, рожденным Ею, а значит нашим старшим братом.
Станислав Куняев предложил напечатать лишь половину романа: там, где речь шла о деревне. Я не согласился. Произошла размолвка, которая длится и по сей день, хотя появились со временем новые, более сложные причины для конфликта. Но тут не место говорить о разногласиях, уже глубоко укоренившихся, перешедших на личности. Так я утратил последнюю и единственную журнальную площадку».
Единственное книжное издание «Беглеца из рая» состоялось в издательстве ИТРК в 2005 г.; он был опубликован также «Роман-газетой», удостоен Большой премии Союза писателей России. Но, в отличие от другой личутинской прозы, этот роман более не перепечатывался и до читателя практически не дошёл. Ошибка, которую призвано исправить настоящее собрание сочинений.
Ошибкой, однако, было бы и отделять этот роман от предыдущей прозы Личутина. Ведь в центре «Беглеца из рая» – проходящий через всё личутинское творчество тип маргинального героя («беглеца», «скитальца»), в расщепленном сознании которого – в ситуации национального выживания, исторических испытаний – реализует себя во всей драматичности архетип Раскола, вынесенный в заглавие исторической эпопеи писателя. Этот вертикальный стержень возводимого Личутиным, со старательностью столпотворца, русского мира позволяет показать его во всевозможной полноте, полногранности. Ведь диалектика русского пути такова: за расколом следует новый (пусть не всегда удачный) синтез и затем новое расщепление национальной судьбы, новое бегство из «рая»…
Эта идея и организует романное пространство «Беглеца из рая» – острополемичного, новаторского и для самого автора, и для нынешнего литературного процесса. Время действия здесь – переход от ельцинского к путинскому правлению (хотя политика дана лишь телевизионным фоном и через рефлексию героя). Главный герой – беглец поневоле: профессор психологии Павел Петрович Хромушин, бывший советник президента, выброшенный из кремлевского «рая» и теперь мрачно взирающий из московской берлоги на содеянное. Это тип «лишнего человека», унаследованный современной литературой из классики, – явление, отмеченное зарубежной русистикой.
«После распада Советского Союза, когда большинство российского общества волей исторических судьбоносных событий оказалось за пределами бурной, активной и благополучной жизни, тема интеллигента, потерявшего свой статус, опять же не способного найти себя в новой действительности, переживает заметное возрождение в русской литературе – как у писателей либеральной ориентации, так и у писателей-традиционалистов. Стоит вспомнить героев произведений Владимира Маканина "Лаз" и "Андеграунд, или Герой нашего времени", а также Леву Помадова из романа Владимира Кантора "Крокодил". В 2005 году галерею современных "лишних людей" пополнил Павел Петрович Хромушин – герой романа Владимира Личутина "Беглец из рая", – отмечает краковский ученый В. Вавжинчак – Чувство затерянности в мире, испытываемое им, "роднит" его с классическими образами "лишних людей" – неприкаянных, целеустремленных и в то же время погрязших в трясине сомнений, парализующей их действия. В этом Хромушин похож и на неприкаянного лермонтовского Печорина, и на флегматичного обломовского Обломова, и на нерешительного Лаврецкого, и, наконец, на усомнившегося во всем Базарова» (Вавжинчак А. Лишний человек на переломе тысячелетий: О романе Владимира Личутина «Беглец из рая» // Откровение творчества: сборник статей. Шумен (Болгария), 2007. С. 80).
Сам автор помещает в центр своего произведения проблему «человек и (анти) система». «Я долго искал название, – вспоминает автор. – Идея нового романа, правда, возникла сразу – с неким фантастическим и философским наполнением, вроде "Головы профессора Доуэля": уничтожить антисистему, которая царствует на Руси с древних времен.
Вот мой герой и стал размышлять, как антисистему с помощью Бога перевести в русло природной системы, но не революционными методами, а с помощью короткой словесной формулы, проникающей в сознание человека, внедряющей в душу новые (консервативные) смыслы, возвращающей религиозное сознание, чтобы православный превратился в строителя рая на земле. Он стал изучать неизвестные или плохо понятые свойства "слова" как созидательного "инструмента", невидимого глазу, но более могущественного в своей созидательной силе, чем самое совершенное разрушительное оружие».
Онтология Слова
Профессор Хромушин посвящает свою диссертацию «сущностной роли слова в логических системах», словно беря эстафету у личутинского «домашнего философа» и у самого автора. Ученый-«душевед» пытается понять онтологическую суть Слова в этом мире: «Земную жизнь слова и небесную, его объем и энергию, его рождение и усыпание, его плоть и дух». В таком контексте Слово выступает как победная сила, способная создать или разрушить любую выстроенную рациональным умом систему жизнедеятельности. И здесь автор вновь опирается на уже запечатленные им в «Душе неизъяснимой» народные представления о силе и роли Слова, которое «живет само по себе и особую силу имеет: неправильно сказанное, оно неправильно и существует», вызывая сбой в логической системе и ее разрушение. На этот раз автор передоверяет своему герою право научного обоснования глубинного народного знания.
Наивно? Быть может – а может и нет. Ибо перед нами – самобытный эксперимент писателя: попытка логикой художественного образа поверить народные истины, которые могут показаться устарелыми, даже неуместными в жестком круговороте современной цивилизации, с ее технологическими мощностями и господством рационального ума. Какое там слово, если нажатием кнопки человек способен столь многое создать или разрушить?! Однако – человек, а не кнопка сама по себе. А Слово – сугубо человеческий атрибут, без которого невозможна наша жизнедеятельность. И оно не имеет влияния на нашу жизнь? Тоже нелогично.