Я стал вялым. Аттестация — это решительное нападение Янте на отдельного человека, который, будучи повален, больше не поднимается. Аттестация — это всего лишь ратификация Закона Янте.
Но часто я нахожу себя вынужденным думать следующим образом: Что бы Янте делал со своими детьми, если бы не такие фиксированные моменты, как крещение, школа, аттестация — и как бы он мог прожить жизнь без брака и официального погребения? Янте, слепо придерживающийся формализма, возможно, слышал о некрещеных, не аттестованных детях, но его больше всего волнует, как они получили свои имена! Что, можно просто дать им имя, не более того, как собаке, и пусть себе ходят ни к чему не принадлежа? Неужели это действительно собственные дети? Кажется, что вселенная находится на грани краха. Я помню насмешливую улыбку дяди Фредерика, когда когда кто-то упоминал, что есть дети, которые никогда не были крещены. Дядя Фредерик отнюдь не был легковерным. Он даже официально заявил, что твердо убежден в том, что все эти разговоры о небесах и Боге — полная ерунда.
Я могу прямо сказать, что Янте не знает, для чего нужны дети, если не в качестве предметов для крещения и аттестации. Человек живет для того, чтобы осознать формы.
Что дети не являются «собственностью» и не созданы для какого-то конкретного «использования» — хм, дай-ка я послушаю, как ты попытаешься сказать это на языке Янте!
Аттестация не выполнила ни одного из обещаний, которые она нам давала; напротив, она поставила нас лицом к лицу с новым началом — весь процесс роста нужно было пройти заново. Позже в жизни человек с удовольствием вспоминает те периоды, когда казалось, что мир для него разваливается на куски, и когда мы считали необходимым перестраивать его с самого начала. Но в таких случаях вопрос о собственном росте уже не стоит так остро.
Мир перевернулся. «Целомудрие» стало делом маленьких мальчиков, тайной практикой. Все, что мы делали раньше в жизни, теперь считалось презренным.
А девочки будут только у тех, кто старше нас. Мы утешали себя, как могли: конечно, мы не могли надеяться на благосклонность девочек из нашего собственного класса, поскольку они вечно бегали за мальчиками постарше, но подождите! После следующей аттестации придет и наша очередь!
Но все обернулось не так. Ибо оказалось, что только парни семнадцати лет находят путь к благосклонности противоположного пола. Мы — мы снова стали маленькими мальчиками в самом жалком смысле этого слова.
Когда «безбрачие» перестало казаться правильным в глазах наших товарищей, сознание греха вкралось в нашу жизнь. Мы стали скрывать свои частные практики, лгали о девушках и в своих собственных мыслях возлагали вину за то, что не добились успеха, на тайное «безбрачие». Наступил период безумной задумчивости — период, остатки которого многие из нас несут с собой далеко в жизнь.
В то время я считал, что моя жизнь была потрачена впустую, полностью разрушена невыносимым грузом, от которого я чувствовал, что я в какой-то мере перегружен в то время, когда мой мозг был еще слишком слабо развит, чтобы эффективно защищать себя. На самом деле, я, конечно, нисколько не был перегружен.
Я заставил себя поверить в то, что я интересный человек.
Кроме того, был сильный импульс предаться другой линии размышлений, основанной на моем стремлении к равенству со старшими.
В то время я все еще верил в «извращения» и извлек из Библии великолепное предложение, касающееся преступления и некоего жернова. Это может объяснить, почему, священники и служители появляются с чем-то, напоминающим мельничный жернов, надетый на шею.
ВОЛШЕБНИК И БАРАНЬЯ ГОЛОВА
У меня есть и всегда была хорошая память. Осмелюсь предположить, что где-то существует разумное объяснение того, что такое память на самом деле и почему одни люди пользуются ею, а другие нет. Человеческий разум ничего не забывает. Каждая травинка, колыхавшаяся на ветру, на наших глазах записывается. Каждое изменение в небе, каждое слово, которое мы услышали, каждый карандаш, который мы заточили, и каждый кусочек пищи, который мы прожевали. Все это тщательно отмечается, и запись сохраняется до тех пор, пока смерть не придет и не уничтожит ее.
Моя сознательная память хранила все, что когда-либо говорили мне мои учителя, кроме того, что не имело отношения к моей борьбе за равенство. Такое обучение было столь же непостоянным в сознании, как царапины от пера, опущенного в воду. В разговорах с другими мальчиками я часто поражался тому, как мало они сохранили из того, о чем им самим приходилось слышать. Это смущало меня, поскольку указывало на то, что такие вещи, не стоили того, чтобы их запоминать. Тот, кто мал и покорен, никогда не верит в себя, даже когда он, казалось бы, в состоянии себя оправдать.
Но мои учителя были довольны тем, что я был «внимательным», и хвалили меня за такое отношение. Считая, что такое отношение — это эффект силы воли, они ставят высокие оценки там, где оно есть, и наказывают там, где его нет. Но они ошибаются; они могут заставить ребенка замолчать, но не могут привить ему внимательное отношение с помощью любой формы наказания. Они также, должно быть, считали, что внимательность является прямым результатом личного почтения. На самом деле я их ненавидел, и моя внимательность объяснялась главным образом тем, что в моем мозгу было что-то вроде клея; то, что я случайно слышал, быстро застревало на уровне легкого запоминания. Добродетель или порок — таков был простой принцип. Но это было ошибкой. Другие были умнее и равнодушнее к тому, что говорили учителя, чем я. И не было другого объяснения, кроме того, что все индивидуально, и это тоже не совсем объяснение.
С тех пор это не покидает меня. Я слышу, как люди обсуждают самые неважные темы, но я всегда что-то знаю о них, я тоже, потому что человек, слышал, видел и читал все, что только можно, если он хотя бы на полгода подписался на газету. И я точно помню весь этот бардак.
В детстве я сетовал на это свойство ума, потому что скрыть его было просто невозможно. Всякий раз, когда учитель задавал классу вопрос, ответ на который лежал в моей голове, я не мог удержать язык за зубами и злился не меньше на учителя, который меня хвалил, чем на мальчишек, которые бубнили. «Волшебник!» — шептались бы они по всему классу. О, это имя! Эспен Волшебник — разве оно не звучит как Орлиный Глаз или Ястребиная Нога? Сейчас мне трудно понять, почему я так сильно страдал из-за этого. Воспоминания об этом больше не доставляют мне беспокойства, но в прошлом они ранили меня так, что я не мог исцелиться. Это приводило к постоянным ссорам и бесчисленным кулачным боям. Учителя, узнав об этих перепалках, смотрели с тупым раздражением, как и подобает учителям, и наносили удары без разбора. Мои самые страшные вспышки ярости были связаны с вопросом о моем прозвище.
К моему удивлению, это имя было забыто после аттестации; и, конечно, с тех пор я слышал его не более одного-двух раз. Мои новые коллеги по цеху не знали, как меня звали в школе, но у каждого, конечно, было свое прозвище, поэтому, когда эта тема стала предметом обсуждения среди учеников, меня попросили рассказать, какое у меня. Произнести это, открыть жалкую правду, было немыслимо. Но и заявить, что у меня никогда не было прозвища, тоже было немыслимо. Следовательно, мне придется его придумать. И вот, помоги мне Бог, я стоял и врал, что в школе я носил имя Эспен Баранья Голова.
Эта ложь несла в себе страшную месть. Остальные считали, что имя звучит неплохо, и нередко это приводило к насилию. Я сам выбрал это имя и поэтому должен был быть доволен им, но в прошлом было так же ужасно, когда мои одноклассники называли меня Волшебником.
Имя человека стабильно, оно является противоположностью ненавистного процесса роста; имя человека — это то, к чему он стремится и чем будет в ожидании. Поэтому имя священно. И на протяжении многих лет большинство людей сохраняют бессмысленную на первый взгляд эмоциональную реакцию на свое имя. Это происходит из-за детской путаницы имени и личности. Напишите, например, Olsen с двумя «л» — Ollsen — и Olsen никогда не примет это имя в течение всей вечности. Его сразу же начинают мучить сомнения в том, насколько он далек от того, чтобы быть настоящим Ольсеном. Ребенок Питер Олсен довольно часто сокращает свое имя до П. Олсена в дальнейшей жизни. Мы мечтали о том дне, когда людям больше не придется обращаться к нам по имени, и долгое время я втайне писал свое имя на листках бумаги как Э. Арнакке. Данное имя представляет ребенка, и в то время как Рольф с удовольствием рад забыть свое детство, он подписывается просто Р. Спросите его, что означает «Р», и он хихикнет в глупом замешательстве.
ЖЕЛАТЬ — МЕЧТАТЬ
Как я завидовал муравью! В муравейнике есть не просто самец и самка — все сообщество состоит из отдельных особей, каждый муравей — это всего лишь отдельная, ни к чему не привязанная клетка, которая иногда поддается какой-то своей безумной прихоти, не сводя из-за этого с ума весь муравейник. Человек должен примирить тысячу противоречий в своем мозгу, но муравьиное сообщество полно независимых противоречий. Вот, например, муравей, который, белый и слепой, с огромным брюхом, висит на двух ногах на крыше и всю свою жизнь является просто резервуаром; сам он почти ничего не потребляет, просто наполняется и осушается в соответствии с потребностями муравейника. Неужели я не понимаю, что это значит! Это Нарцисс муравьиного сообщества, это тема для элегии, он находится в возрасте аттестации, он эфирный, он осушается и пополняется, и просто висит там, улыбаясь во сне — он пахнет собственным потом и не имеет противоречий своем сердце, он не находится в смирительной рубашке за тюремной стеной, как человеческий Нарцисс; он не находится под охраной в учреждении, где охранники сами боятся и где черти ходят на цыпочках. Он независим; он никогда не был вынужден бороться за свое единство, как Павел.
Счастливый дьявол!
Но самое великое в мире — быть человеком и достичь господства над тысячей противоречий внутри одной личности, обнаружить их одно за другим и затем объединить их все в единое живое целое.