Он выразился умно, как передовица в предвыборном выпуске газеты, о Боге, социализме и очевидной ошибочности книг Моисея. Бедные глупцы, те, кто до сих пор считает последние законом, хотя Моисей провел пятьдесят лет своей жизни в жуткой безнравственности. Они правы, но с людьми, которые правы или которым не приходится нести тяжкий груз, определенно что-то не так. О, расстрелять добродетельного учителя, который знает, где Вальпараисо, а где Килиманджаро, бросить ему в лицо грязь и заранее убить его начальство, чтобы у несчастного не было никого, кому он мог бы передать свою беспринципную жалобу!
Он категорически утверждал, что никакого Бога не существует, хотя он много размышлял над этим вопросом. Бог — это человек, у которого есть гарем, а Эспен — всего лишь евнух.
Евнуха обязательно посещают странные мысли.
Он неуверенно сел на постамент к неведомому богу и изобразил выражение лица святого столпника. Под постаментом — могила; в нее положили кости его брата, маленького мальчика, умершего много лет назад.
А теперь — книга Соломона: Ночью и днем я размышляю над загадкой женщины. А девушку звали Агнесс. Она должна была решить для меня загадку, но загадки не было, и тогда я зажег погребальный костер, пламя которого охватило амбар. Но еще раньше над сараем вспыхнул огонь.
В тот момент, когда Агнес была на грани того, чтобы раскрыть секрет, ласка пришла и укусила ее. Это было в сарае Адамсена; там было темно, как в погребе, и я не храбрился, когда она кричала, как сумасшедшая, что я не должен делать этого. Я ничего не сделал. Она убежала, ударилась головой о балки, закричала еще более дико и упала на другой уровень, где кричала еще ужаснее, чем прежде. И с этого момента я уже не знал, о чем думал, потому что ласка впилась зубами в мой указательный палец левой руки. Я завыл от ужаса, ибо что это был за зверь? Я задушил и расправился с этим дьяволом, и одному Богу известно, каковы были его мотивы.
Агнес не в силах совратить ни один человек.
Агнес — святое имя. Агнес называют только милых и чистых.
И была еще одна женщина, которую звали так же, как Агнес; я глубоко любил ее. В тот вечер, когда ты смеялась надо мной, я пошел с твоей тезкой в сарай Адамсена. И у ласки было твое лицо, Агнес, твой свирепый ряд зубов, твоя круглая голова, твоя лживость, твое сокрушительное высокомерие. Агнес, когда я вспоминаю твою грудь, я должен кричать.
Тебя я хотел убить, жестоко убить в твоей постели. Агнес, тебя я поклялся ненавидеть, Агнес, Агнес.
Но жизнь забрала Агнес у меня. Это была старая семейная сага, старое аграрное дело, не подпадающее под юрисдикцию департамента сельского хозяйства, о Великом Хане и его трусливом сыне, который писал свои причитания на небе.
И это одна из книг Моисея: Адам отдал свою дочь Авелю, а Каин настаивал на своем праве. Оно не было ему даровано, и он вышел в мир через труп брата.
За границей я встречал любовь, но не всегда она была такой, какой она должна быть. Труднее всего мне было спокойно смотреть на любовь между мужчиной и мужчиной.
Есть люди, которые так и норовят хлопнуть других людей по спине. Их я всегда очень боялся и, чтобы избежать их внимания, много раз кружил задом по комнате. Но у таких кусков плоти, видимо, нет нервов; они всегда следуют за мной, без конца отвешивая шлепки и требуя моего самого честного мнения, хотя мой язык плотно прилипает к нёбу, а гнев все нарастает. Я послушно отвечаю «да, да, конечно», пока внезапно, без предупреждения, не всаживаю кулак прямо в глаз зверю.
Когда Каин убил своего брата Авеля, это произошло не только из-за их сестры. Иногда бывает необходимо убить человека, которого просто невозможно терпеть рядом с собой.
И я был за пределами мира, и были люди, которые пришли после меня. Достаточно будет, если я упомяну только трех из них.
Был один период в течение моего пятнадцатого года, когда я чувствовал себя крайне недооцененным и поэтически больным в душе. Однажды в воскресенье на пляже я встретил элегантного молодого джентльмена лет тридцати. Он говорил с интересным акцентом и оказался иностранцем. Он сказал мне, что одинок. Его глаза были насыщенного сияющего черного цвета. Его волосы были густо напомажены.
Взрослые мужчины, как правило, редко разговаривали со мной, и, конечно, я не стремилась общаться с мальчиками младше себя. А тут передо мной сразу встал изысканный иностранец и фактически предложил мне признание. Дрожа, я решился сказать ему, что мне семнадцать лет. Но и без этого моему другу из-за границы это было понятно по моему голосу: в разговоре со мной он использовал официальное обращение и предложил мне сигарету. И тут он сделал самое невероятное — замечание, которое прибавило к моему росту целый ярд. Он сказал: «Кстати, вам нужно побриться».
При этом солнце довольно задыхалось и останавливалось в своем движении, а лес словно танцевал перед моими глазами. Так что мне нужно было побриться!
Так получилось, что по счастливой случайности он оказался парикмахером, и мы могли бы свернуть к тому месту, где он жил, несмотря на то, что день был воскресный. Это дало бы нам возможность выпить вместе бокал вина; кроме того, как он сказал, ему было одиноко.
Потея от гордости, я сопровождал своего гламурного друга по улицам Янте и все время от всего сердца надеялся, что мы встретим Петруса. Теперь он далеко не тот, кто жаждет быть повешенным и рыщет по ночам возле виселицы.
Если бы мой прекрасный друг был убийцей — а он с таким же успехом мог быть именно убийцей, — полагаю, он бы сбрил мне всю голову и тем самым навсегда утолил мою жажду соленой воды. Однако такого ощущения я не испытал.
Я не стучал по столу по-мужски, как мне хотелось бы верить. Он, конечно, был настолько взрослым и воспитанным, что в его присутствии я почувствовал себя совершенно раздавленным. Надо отдать должное, что именно он оказался более порядочным из них двоих и отпустил меня, когда увидел, как я испугался. Это был скорый поезд, который перенес меня с седьмого неба на дно грязной лужи. Ушла моя большая и прекрасная дружба, а рана, которую я получил, была раной от операции кесарева сечения. Я уже мысленно представлял, как мы с ним вместе отправимся покорять мир. Он, однако, мечтал не о столь отдаленном; его мысли о завоевании лежали совсем в другом направлении.
Завоевание? Он просто предложил мне показать ему что-то, потому что он показал мне что-то. То, что кто-то вне меня может быть движим столь низменным желанием, наполнило меня животным паническим страхом.
Несмотря на это, он был мягким и дружелюбным до последнего, человеком утонченным — возможно, просто немного разочарованным.
Следующий по порядку не был джентльменом. Это был негр, которого выкрали из родного дома не более чем за день или два до этого.
Это было в городе, где меня арестовали за то, что я ходил по улице точно так же, как и другие люди. Меня заперли в камере и угостили миской каши, которая была очень вкусной после недельного голодания. Гуманность этого места дошла до того, что мне предоставили компанию того огромного смуглого парня, которого посадили за то, что он не смог найти общий язык с Платоном. И это в канун Рождества, когда все маленькие дети лежат в своих кроватках и мечтают о том, что Санта-Клаус оставит в их чулках этой ночью. Осмелюсь сказать, что мы танцевали вокруг елки. В течение многих часов мы разыгрывали пантомиму, которую наверняка следовало бы снять на пленку и показать на экране с надписью «Святая ночь, тихая ночь». Негр закатил глаза. Я закатил свои. Он пошел вперед, как бык. Я отскочил, как резиновый мячик. Он не осмелился пойти на насилие, потому что охранник наверняка рассердился бы, если бы его разбудили от приятных грез о Санта-Клаусе. Мы продолжали танцевать о Фаллосе, за неимением более загадочного символа. Я был измотан и недоедал. Мне было не до веселья. Негр распустил слюни и закатил глаза: «Я не ожидал от тебя такого! Только потому, что я черный, ты не должен надуваться и думать, что ты лучше меня!».
Это было слишком похоже на Янте и больше, чем я мог вынести. Было четыре часа утра, когда он в последний раз показал мне белки своих глаз в выражении душераздирающей прелести. На этот раз я пошел вперед, чтобы встретить его. Он протянул руки и нежно засмеялся. Тогда, решившись заключить его в объятия, я неожиданно отвесил ему голландский поклон, направив удар головой со всей силой, на которую был способен, ибо я хорошо знал, что череп негра имеет толщину в три дюйма для того, чтобы противостоять ультрафиолетовым лучам тропического солнца. Результат превзошел все ожидания. Мы оба рухнули на пол, а когда очнулись, каждый оказался в своей камере. У меня был дюймовый порез на голове и головная боль, которая не проходила несколько дней. Негр чувствовал себя нормально и объяснил, что нас обоих внезапно что-то ударило — может быть, провод под напряжением оборвался и упал нам на головы?
В третий раз. Это было у входа в гостиницу. По улице шел чудовищный здоровяк. Он был уродлив, как грех, а голова у него была как у осла. Он был явно непригляднее даже меня и, надо полагать, добился меньшего успеха в области эротики. Мы были одни на улице, время близилось к полуночи. Я уже видел этого негодяя раньше; он тоже узнал меня, но не рискнул посмотреть мне в глаза.
Когда он уже собирался пройти мимо, он внезапно повернулся и обхватил меня руками. Он был силен как бык, и я не смог освободить свои руки. Не говоря ни слова, он стал благословлять меня прямо на тротуаре под светом гостиничной лампы.
Но он тут же получил немного лекарства, которое, я уверен, является единственным примером в анналах эротики, и применение которого оказалось столь же неожиданным для меня, как и для него. Он получил в лицо большую часть последней съеденной мной пищи!
«Ты проклятая свинья!» — закричал он.
Я истерически рассмеялся и убежал. Сегодня, когда он появляется в моих снах, я также просыпаюсь от хохота.