ым, как тряпка.
ОНИ БЫ УБИЛИ МЕНЯ ПИСЬМАМИ
В очередной раз я испытал, что это такое быть в человеческих лапах. Меня снова мучило ужасное чувство, что все это написано на мне: Ну и ну, вот и онанист из Янте! В денежных вопросах все было достаточно плохо, но что теперь? Мелкие купюры, которые каждый обязательно приобретает в течение недели или месяца, пугали меня до смерти. Раньше мне всегда было трудно открыть письмо. Теперь я вообще отказался от этого. Я прятал адресованные мне письма во всех углах дома, под матрасами, за мебелью, в щелях в полу — и у меня голова шла кругом каждый раз, когда я натыкался на одно из них. Я осторожно вытаскивал его и тут же прятал в новом, лучшем месте. Лучше было бы сразу сжечь их в печке, но я так и не смог этого сделать. Вскоре моя фобия распространилась на все виды почты. И по сей день я могу наткнуться на несколько древних нераспечатанных писем в книгах, в коробках со старыми бумагами. Конечно, запас скоро должен иссякнуть! Я сжигал нераспечатанные письма в связках, когда находил их, потускневшие со временем, в своих тайниках. Но даже сейчас я отказываюсь открывать письмо, если оно лежит нераспечатанным. В течение двух лет я выслеживал все такие старые письма и сжигал их — выслеживал их в их норах, как выслеживают крыс или клопов. Каждый раз, когда одно из них исчезает в дыму, я надеюсь на небеса, что больше ничего не найду. К сожалению, в этом отношении я рецидивист. Даже сейчас мой первый порыв — оставить нераспечатанными письма, которые мне приходят, — например, засунуть их в книжный шкаф и забыть о них без промедления.
Очень легко создать у людей впечатление, что такое отношение является проявлением высокомерия. Янте, убежденный в своей нормальности, считает физически невозможным оставить письмо нераспечатанным. Поэтому он считает сильной чертой характера вписывать в письма, адресованные другим, синие буквы. Он во всех отношениях уверен, что человек, к которому он обращается, считает себя обязанным вскрыть и прочитать полученные им письма. Мой опыт подсказывает мне, что у полиции есть какая-то подобная бессмысленная идея. Когда я не отвечаю на два их письма, они неизменно отправляют мне третье заказным письмом. Таким образом, отправитель убежден, что он достиг своей цели — теперь он должен получить и прочитать это письмо. Но я, например, никогда не вскрывал заказное письмо, если не был уверен, что в нем находятся наличные или чек.
В УНИФОРМЕ
Униформа пробудила все мои старые страхи. Всегда, со времен Мизери-Харбор, я изменял свою внешность каждые шесть месяцев. Меня невозможно было узнать по годам. И вдруг я обнаружил, что ношу униформу. Называйте это слабоумием, называйте как хотите, но факт остается фактом: моя кровь стыла в жилах каждый раз, когда человек смотрел на меня, когда я был в форме: Теперь меня заметили! Этот человек узнал меня из «Мизери Харбор»!
Я не знаю, насколько, придерживаясь этой работы, я руководствовался так называемой извращенной радостью от этой моей фобии, а насколько необходимостью зарабатывать средства к существованию для своих детей.
Когда я маршировал вверх и вниз по горячим плиточным полам в те долгие летние дни, когда солнце било в потолок мансардных окон, в моей голове роилось множество любопытных мыслей, а ассоциации с педиками возникали всякий раз, когда я слышал, что кто-то идет. От чувства неуверенности у меня волосы вставали дыбом, весь мой приобретенный облик спадал. Хорошо известно, что с помощью систематической неуверенности можно заставить умы сдаться и подчиниться, но менее известно, что если жертве удается разобраться с собственным чувством неуверенности, то она приобретает полную защиту от всех провокаторов.
В тот раз я потерпел неудачу, как и много раз до этого. Я укрылся в таинственности.
ЕВА И АГНЕС
Но в тот период, когда каждый день, в прямом смысле слова, я маршировал взад и вперед среди руин забытого мира, мои мысли постоянно витали вокруг вещей, относящихся к моему раннему детству. Остановившись перед беломраморной Евой и заметив, что в очередной раз какой-то несчастный дьявол провел грязными пальцами по холодному мрамору, я тщательно вытер следы, хотя существовало правило, запрещавшее служителям делать это. Я вглядывался в ее безмятежное лицо и вспоминал теплую и энергичную Еву, получившую свои отметины в Мизери-Харбор, и вспоминал Агнес, мою сестру. Я думал о Розе, которая жила далеко-далеко в Сказочной стране, а в еще более далекой стране — о мальчике у груди женщины. И в мое сердце закрадывалась тяжелая тишина, и мысли уносились все дальше назад, к благословенной смерти, прежде чем я встретил себя через отца и мать — и еще дальше, к огромным белым равнинам, где в отдаленном уголке время сидит наедине со своей болью.
Я ВЗЛЕТАЮ НА КРЫЛАТОМ КОНЕ
У меня было бы ощущение «черномазого преступника», когда я стоял и изучал приватные рисунки этрусков, которые когда-то пожертвовали великолепными красками и стеной ради того же, что сейчас рисуют мальчишки в местах, где они справляют нужду. На тему искусства заднего двора должна быть написана книга. Ученые всегда нахмуривают брови и принимают выражение глубокомыслия, когда обращаются к этрускам, но никогда глубокомыслие не было хоть немного похоже на правду. Сходите в туалет и поумнейте от этрусского искусства. Я взмываю на крылатом коне высоко над Нилом.
БЕЗ МУЖЕСТВА ПРИЗНАТЬСЯ
А ночи! В то время я никогда не мог спокойно спать по ночам, но постоянно пробуждался от фантастических кошмаров. Мне снилось, что начальство отчитывает меня за странное поведение, например, за то, что я уносил статуи и плохо обращался с маленькими детьми в темных углах за фигурами. Я бы неистово отрицал обвинения, но при этом они презрительно улыбались и говорили, что я плут, не имеющий смелости признаться. После таких снов я приходил в музей в еще большем смятении духа. Но часто снились и маленькие мальчики, которых я знал в прошлом и которые теперь выросли, — они бросали в меня консервные банки, а банки были заполнены цементом.
СМЕШНАЯ ИСТОРИЯ
В музее был один служитель, очень старый, лет восьмидесяти. Он был совершенно дряхлым. Когда кто-нибудь из нас оказывался в непосредственной близости от него, он застегивал на нас пуговицы и шептал с ухмылкой: «Скажите, вы знаете, что такое консервная банка?».
Он не ждал, когда мы скажем «да» или «нет», а сразу начинал рассказывать историю о консервной банке. Это была одна из тех совершенно бессодержательных историй о попытке девушки скрыть потерю девственности. Каждый день своей жизни старый дурак успевал рассказать ее пять или шесть раз каждому из нас, в общей сложности сто раз в день. Если никого не было под рукой, он лукаво хихикал про себя над этой своей забавной историей.
ШКИПЕР «РЮРИКА»
Иногда приходили люди из Янте. И знаете, кто еще заходил в один день? Шкипер «Рюрика»! В одном из рассказов Киплинга есть замечание, что если есть какой-то человек, которого особенно хочется увидеть, то лучше всего сесть в Адене и просто ждать, когда он появится. Так было и со мной: Я бродил по музею, уверенно ожидая появления всех людей, которых я особенно ненавидел; я был уверен, что рано или поздно они появятся, чтобы увидеть, как низко я пал.
Шкипер «Рюрика» не узнал меня. Но он несколько раз неуверенно оборачивался, чтобы получше рассмотреть меня. Какая горько нелепая ситуация! Он никак не мог решить, кто я такой, видя меня в таком выдающемся окружении и в мундире, который был последним словом элегантности. Я чувствовал себя в безопасности, поскольку знал, конечно, со всей скромностью, что человек Янте относится к таким изысканным хранителям, как я, с глубочайшим уважением. Более того, хозяину «Рюрика» вряд ли могло прийти в голову, что я не умер. Я с радостью заметил, что он пополнел и на его лице видны следы алкогольных возлияний. В те дни, когда я плавал с ним на «Рюрике», он был умным и хорошо сложенным мужчиной.
Я не так сильно боялся, как мог предположить заранее. Опасность, что мое убийство Джона может быть раскрыто, невелика, но есть связь между ним и моим бывшим шкипером. Удачная связь для меня, вы понимаете, потому что он и мечтать не может, что обладает таким знанием. Он ничего не слышал и не видел обо мне после моего дезертирства. Во всяком случае, через него пришлось пройти. Но теперь можно не думать об этом. Я стер последний отпечаток своих следов.
В течение долгого времени мой разум продолжал быть глубоко озабочен встречей с этим человеком. Однако она не повлекла за собой никаких разоблачений и поэтому имела лишь незначительное значение. Она была гораздо менее значимой, чем моя последующая встреча лицом к лицу с мастером Скаррегардом из Янте.
НЕГОДЯЙ СКАРРЕГАРД
Он тоже не узнал меня. Но оставим это нам — узнавать своих старых учителей! Я внимательно вгляделся в это лицо, которое когда-то наводило на меня ужас, и прочел в нем самодовольную извращенную натуру. У него был вспыльчивый и буйный нрав, и он всегда с удовольствием читал лекции о нынешних распущенных методах воспитания молодежи. Я не упоминал о нем раньше, хотя с самого начала знал, что в конце концов должен прийти к нему. Раньше Скаррегард с удовольствием бил розгами девочек из своего класса. В этом он не был похож на других учителей.
Возможно, вы знаете, что пятнадцать или двадцать лет назад для мужчин и мальчиков было обычной практикой подглядывать, когда они могли, за купающимися женщинами. Сегодня это происходит реже, хотя в отдаленных районах, где культивируется нравственность, такая практика все еще сохраняется. Именно в старые времена хрупкий пол, не умея плавать, отправлялся «купаться» с визгом и писком, чтобы привлечь мужское внимание. Это были времена, когда морю и солнцу поклонялись в духе разврата в герметичных банях, где человек чувствовал себя как в тюрьме, и у него развилась аквафобия, когда обнаженная фигура на открытой воде была лишь символом морального разврата. Однажды, когда выяснилось, что я подглядывал за купальщицами с такого расстояния, что не мог определить, кто они — мальчики или девочки, случилось так, что какой-то болтун донес о моем беззаконии до Скаррегаарда. Он схватил меня за загривок, перекинул через край стола и нанес шесть или семь жгучих ударов кнутом. Предположительно, его намерением было излечить эротизм — если не его собственный, то, по крайней мере, мой. Этот инцидент дошел до ушей моей сестры Агнес, которая извлекла максимум пользы из полученной информации, не упуская возможности упрекнуть меня этим. Но каждый раз, когда она смеялась надо мной в этой связи, у меня начиналось любопытное дрожание губ, как будто я был готов разрыдаться. Как оказалось, сопутствующее ощущение было не совсем неприятным, и позже мне время от времени удавалось вызвать такое же дрожание губ даже в те моменты, когда Агнес не дразнила меня по поводу Скаррегарда и тех девушек в купальне. Но мне не всегда удавалось довести дело до конца, и я научился использовать свои пальцы, чтобы помочь ему. Прошло совсем немного времени, и я начал постоянно оттягивать нижню