орых держались лопасти мельницы, находящейся на расстоянии вытянутой руки, он вдруг сообразил, что делать. Он старался не смотреть вниз, но не мог заставить себя не бросать взгляды украдкой. Terra firma (твердая почва). Эта фраза приобрела новое значение. С тоской он воображал, что бежит по дорожке с препятствиями на стадионе. Детская игра. Что бы он ни отдал в этот момент, чтобы обе его ноги оказались на земле, обутые в спортивные ботинки! Акрофобия, сказал он себе, отрывая глаза от земли, не поддавайся ей… Оператор, с не видимым из-за камеры лицом и огромным торсом, вылезающим из корзины, был похож на бабуина, готового к прыжку с верхушки дерева. Наконец, оторвавшись от глазка, он широко улыбнулся Камерону.
— Ну, саго, до этого момента будет сниматься
Джордан, который, обезумев от страха, прыгает на колесо, ища спасения от преследователей. Но полиция видит его и просит диспетчера освободить колесо от пассажиров. Они надеются, что обессиленный беглец таким образом скоро окажется у них в руках. Кажется, у него нет выхода. Ан нет, вдруг позади него начинают вращаться крылья мельницы. Заманчиво близко. Может, стоит попытать счастья? Нет, невозможно. Но подумай, что тебя ждет внизу! Так почему не рискнуть? В конце концов, терять нечего.
— Вы, должно быть, шутите, — сказал Камерон. — Какой дурак поверит, что кто-нибудь может ухватиться за мельницу? Ведь даже циркач…
— Но он делает это, саго! На пленке. Черно-белой. А потому все возможно. А еще мы хотим, чтобы все это красиво смотрелось. Наш беглец ведь не настоящий акробат. Просто молодой парень, безрассудный, ищущий удачи. Подумай, как он приноравливается, ждет момента совместить свой прыжок с максимально приблизившимися крыльями, чтобы в нужную долю секунды уцепиться пальцами…
Камерон неотрывно смотрел на крылья мельницы в пяти футах от себя, — потом, несмотря ни на что, снова взглянул на землю. О, господи, подумал он, а что, если я не рассчитаю?
— Послушайте, — сказал он, — Какой смысл в репетиции? Это ведь чертовски опасно.
— Повторенье — мать ученья, саго. Во всем — поверь мне… Поверь мне, ты будешь гораздо увереннее вечером, если сделаешь это сейчас. Кроме того, это не так трудно, как кажется. Забудь о высоте. Представь себе, что ты на земле. Просто дотянись и хватайся.
— А потом что?
— Потом пожарные опустят нас вниз, и мы приступим к следующей стадии.
— Когда должен сделать это?
— Когда ты будешь готов, саго.
Камерон встал на подлокотник сидения, проворно перебрался через перекладину и схватился за самый удаленный от центра край чертова колеса, раскаленный на солнце и обжигающий руки В это время, чуть согнув ноги, он перевел глаза на подлокотник кресла. Ну, давай, сказал он про себя, прямо сейчас, до…
— Сейчас. — сказал оператор.
Он потянулся, как бы хватаясь руками за пустоту, и оттолкнулся одной ногой; затем он повис, болтая ногами и вцепившись в перила люльки, спасая свою драгоценную жизнь. Сердце бешено колотилось. Подняв глаза, он пытался определить, где да Фэ, но увидел прямо перед собой только солнце. Ослепленный, он закрыл глаза. Гортанный рокот толпы, пронзенный женским визгом, перешел в гул. Потом с закрытыми глазами и замиранием в животе, он почувствовал, что снижается. Когда его ноги коснулись земли, он открыл глаза, сделал глубокий вздох и, покачиваясь, прислонился к ларьку с пончиками, от сладкого запаха которых к горлу подступила тошнота. Он нагнулся, и его вырвало.
Чавкая пончиком, да Фэ терпеливо ждал, когда ему станет лучше.
— Великолепно, саго. Вечером сделайте же самое, и нам будет достаточно одного дубля. Как ты?
— А вы как думаете? — выпалил Камерон, глядя на него сквозь слезы.
— Все хорошо, — ответил оператор и посмотрел на часы. — Помни, у нас только час на репетицию. Осталось меньше двадцати минут.
Камерон сглотнул и скорчил гримасу, как будто проглотил акриду.
— Пожалуйста, — сказал он. — Этот пончик.
Да Фэ затолкал последний пончик в рот;
— Сладкое успокаивает нервы, саго. Тебе надо попробовать.
Повернув голову, Камерон увидел Ли Джордана, привалившегося к заграждению, которым полиция окружила съемочную площадку. Актер пожимал руки и подписывал автографы. На другой стороне от чертова колеса он увидел сборщика налога, стоящего у входа в комнату смеха и подглядывающего под юбки ничего не подозревающих девушек, поднятые скрытым вентилятором. Недреманное око, подумал Камерон и невольно улыбнулся.
— О’кей, что дальше? — спросил он.
— Немного покрутишься на мельнице, саго. Чтобы создать иллюзию, будто она движется, когда ты прыгаешь с чертова колеса. Как говорит диспетчер, будет легче и безопаснее, если ты сначала повиснешь и дашь себя немного протащить, пока не окажешься в воздухе. Один или два раза вокруг и лопасть наберет самую большую скорость, при которой ты растянешься, как канат. Мы снимем два полных круга вращения. Потом твое падение на батут. Естественно, лопасти в этой части будут вращаться медленнее. Иначе ты улетишь в космос.
— В стиле метания молота, — сказал Камерон.
— Что это, саго?
— Один из видов легкой атлетики.
— А, так ты атлет!
— Запасной юношеской команды, — сказал Камерон. — Дублер выбывающего из-за травмы основного игрока в больших состязаниях.
Оператор нахмурился:
— Шутить изволишь со старым Бруно.
— Это значит, я доволен своей работой. Но как я узнаю, когда отцепиться от лопасти?
Да Фэ указал на ряд батутов, стоящих перед площадкой бампмобилей.
— Просто, саго. Когда ты почувствуешь, что машина замедляет ход, дождись, пока увидишь внизу смешные автомобильчики, и разжимай руку. Помни о расслаблении. Можно сильно удариться о сетку, если мускулы напряжены.
— Какая трогательная забота, — сказал Камерон сухо.
Оператор скорчил гримасу шутливого огорчения.
— Давай все забудем, что прошло, то быльем поросло, саго. Веришь или нет, твоя безопасность — не только моя личная забота, но и профессиональная необходимость. Другими словами, дублеры приходят и уходят.
Приходят и уходят, размышлял Камерон через несколько минут, когда был нежно подхвачен с платформы и перекинут ленивым кругом, пока лопасти ускоряли обороты, вознося его все выше и выше. На втором витке его руки и запястья напряглись от центробежной силы, а тело развевалось, как знамя. Дублеры приходят и уходят, говорил он себе, когда машина достигла высшей скорости, и он представил себе, что если бы сейчас им выстрелили, как камнем из крутящейся рогатки, в космос, то круг за кругом он бы бесконечно метался бессмертной мумией в фильме Готтшалка. Нет, думал он, закрывая глаза… Нет… держись крепче… Нет… силясь вздохнуть против вызывающего слезы ветра… Нет… снова открывая глаза… Нет… когда мельница начала замедлять ход с вызывающим тошноту подрагиванием… Нет… и он начал спуск к… Еще нет… и теперь на одной линии с площадкой для бампмобилей… Да… с ее абсурдными маленькими автомобильчиками… О… падая с открытым ртом, снова думая… Нет… когда высоко подпрыгнув на батуте… вот они… и сделав сальто на ветру… еще… и подпрыгивая снова… трюки… и опять, и снова… пошел!
Начальник полиции Бруссар уставился на него сверху вниз через толстобрюхую сигару, к концу которой поднес пламя спички:
— Скажи мне одну вещь… пфф… трюкач… пфф… сколько тебе лет?
— Двадцать шесть, — сказал Камерон, сидя на земле и пытаясь отдышаться.
— Двадцать шесть, — проворчал Бруссар. — Так же, как парню, которого мы ищем. Но знаешь что? В конечном счете его шансы чертовски лучше, чем твои.
— Что вы имеете в виду?
— Что я имею в виду? Что, черт бы тебя побрал, я могу иметь в виду? Ты ищешь смерти или что?
— Пожалуйста, — сказал оператор, качая головой, — не говорите таких вещей. Это плохая примета.
Бруссар посмотрел на да Фэ, и слегка выругался и удивленно спросил:
— Какого черта ты учишь меня, что говорить?
— Поверь, саго mio, все необходимые предосторожности соблюдены!
Бруссар выпустил клубок дыма в сторону оператора.
— Говори по-английски, когда разговариваешь со мной, — прорычал он.
Да Фэ ответил с улыбкой, которая нисколько не скрывала злорадства в его глазах,
— Конечно, — пробормотал он, — любые ваши рекомендации будут выполнены. Но если трюкач не беспокоится…
Начальник полиции с пониманием посмотрел на Камерона, продолжающего сидеть:
— Может быть, трюкачу недостает здравого смысла?
Камерон встал на ноги. Дела, видно, идут не очень хорошо, подумал он.
— Как дела с поисками? — спросил он.
Бруссар недовольно поморщился.
— Сегодня военная полиция взяла нас за горло. Кто знает, что будет завтра?
— Не кажется ли вам, что это не совсем нормально? Я имею в виду весь этот кипиш из-за какого-то парня в самоволке.
— Возможно, они хотят использовать его как пример, — сказал начальник полиции, покусывая сигару. — Хотят держать других молодых новобранцев в страхе, я думаю.
Да Фэ был сама любезность и сердечность.
— Я должен сообщить вам, что, этот парень, которого вы мне подсунули, не совсем, как бы это сказать, радеет о деле…
— Лемме знает, что будет, если он слишком зарвется, — ответил Бруссар мрачно. — Но он ведь у меня единственный свидетель.
Оператор улыбнулся Камерону.
— Вы имеете в виду, что он единственный, кто может опознать беглеца?
— Единственный, который есть у меня, — повторил начальник полиции, скрежеща зубами. — Я слышал, что у В.П. есть свой.
Камерон отчаянно размышлял, как задать вопрос, который вертелся у него на языке.
— Так вы приближаетесь, — сказал да Фэ мягко. — Круг сужается!
— В.П., — начал Камерон, не зная, что говорить дальше. — Звучит как внезапный поцелуй, — наобум добавил он.
Бруссар пожал плечами:
— За это им и платят, а?
— Но даже если они хотят показать пример, то почему именно на этом парне, когда таких сотни?
— Откуда я знаю? Но не теряй времени на сочувствие ему. Лучше подумай о том парне, который займет его место.