Камерон продолжал прикидывать, как спросить у начальника полиции, кто прислал военную полицию на его поиски. Наверное, сержант, решил он, да, это мог быть только сержант…
— Вы сказали — займет его место? — спросил он.
Бруссар затянулся сигарой и глубокомысленно кивал.
— Видите ли, неважно, что вы думаете о войне, но ежемесячная квота набора должна быть заполнена. Это закон. Так что если кто-нибудь решит улизнуть за кордон, кто-то другой должен занять его место. Простая арифметика, а?
Камерон посмотрел на заграждение, где Джордан, улыбаясь и раскланиваясь, пудрил мозги десятку молоденьких поклонниц. Бруссар прав, думал он с мрачной улыбкой, на самом деле, он не имеет понятия…
— Да, — ответил он, — не следует рисковать за счет других.
Бруссар посмотрел на него и покачал головой:
— Кроме шуток, мне надо познакомить тебя со своим страховым агентом.
— Я бы настаивал для начала на двойном возмещении убытков от несчастных случаев, — сказал Камерон.
Начальник полиции покатился со смеху и выплюнул сигару.
— Черт побери, от несчастных случаев! — воскликнул он. — Это совсем другое. Ты достаточно крепко будешь привязан вечером, парень. У меня и без того забот хватает, чтобы ты еще покончил жизнь самоубийством на публике.
Когда Камерон, спустя несколько минут, уходил из луна-парка, он взглянул на витрину галереи, приглашающей на выставку портретов, выполненных пастелью, и увидел поверх одинаково розовых картин увеличенное отражение Джордана на фоне толпы. На миг его неприятно поразила мысль, что Джордан может за ним следить, затем, вспомнив, как они похожи, он рассмеялся. Нас можно принять за близнецов, подумал он. Шагая вразвалочку, как будто у него не было никаких забот, он пересек прогулочную площадку, ведущую к пирсу, вступил на миниатюрный эскалатор, который перенес его через ров со стоячей водой, окружавший комнату смеха и туннель любви и упирающийся в билетную кассу. Через несколько секунд рядом с ним откуда ни возьмись появился актер.
— Привет деятелю экрана, — сказал Камерон.
Джордан мгновенно изобразил широкую улыбку:
— Эй, не возражаешь, если я присоединюсь?
Миновав комнату смеха, потому что у него и так болел живот, Камерон купил пару билетов в туннель любви, и двое мужчин влезли в лодку, которая понесла их в сторону темной и мрачной пещеры.
— Ты был великолепен, — сказал ему Джордан. — На самом деле великолепен.
— Спасибо, — сказал Камерон, размышляя, что у актера на уме.
Я просто хотел тебе это сказать» потому что представляю, каково тебе.
— И каково?
— Понимаешь, я катаюсь на саночках, а ты их возишь.
— Это правило игры, — ответил Камерон, пожимая плечами. Лодка подплыла к плохо освещенному входу в туннель, где маячили несколько неуклюжих муляжей доисторических монстров, а их рев искажало замкнутое пространство.
— Во всяком случае, одной вещью я тебе отплатил, — сказал Джордан. — Я имею в виду, что по-настоящему разогрел ее для тебя, а?
Камерон быстро взглянул на него, но лодка накренилась, и их внезапно окутала полная темнота.
— Понимаешь, без напряга, — продолжал актер, — но знаешь, почему она дала мне отставку и закрутила с тобой?
— Нет, — сказал Камерон. — Почему?
— Потому что я на самом деле довел ее до кондиции сегодня утром, вот почему. Я это всегда чувствую. У них появляются такие маленькие капельки пота над губой и еле уловимый приятный запах из ушей.
Камерон порывался заткнуть актеру рот кулаком, но лодка сделала еще один вираж, и несколько бутафорских дикарей в Набедренных повязках испустили пронзительные воинственные призывы и стали угрожать им стрелами, и его вдруг обезоружило присутствие компаньона, который улыбался ему во весь рот, как сообщник.
— Послушай, старина-дублер, я действительно завел ее. Я чувствовал коленями, как жар идет из ее трусиков. Клянусь Богом, она обалдела! Во всяком случае, ее соски стали твердыми. Этого ведь не скроешь, правда? Эти прелестные соски пробивались сквозь волосы на моей груди, как цветы в лесу. Удивительно, что с ними ничего нельзя поделать, даже если тебя ненавидят всеми печенками. Клянусь Богом, это совершенно непроизвольно!
Они вошли еще в одно затемненное пространство туннеля, и, задыхаясь, Камерон сделал над сабой невероятное усилие, чтобы сдержаться.
— Еще две-три минуты, и я мог уложить ее. Прямо на глазах всей съемочной группы. Включая и его! Вот это был бы номер для камеры, правда?
— Да, — ответил Камерон, думая, достаточно ли глубокая вода в туннеле любви, чтобы в ней кого-нибудь утопить.
— Так что же ты получил?
— Я? — сказал Камерон, — Ничего.
— Кроме шуток.
— Кроме шуток.
Джордан довольно хихикнул:
— Ты упустил шанс в жизни, старина дублер. Поверь мне, она была уже тепленькая.
Камерон не ответил. Впереди показался свет в конце туннеля любви.
— Тепленькая и готовенькая.
— Ладно, — сказал Камерон. — Я тебе верю.
— Ну, не огорчайся. Я имею в виду, это было бы довольно рискованно, знаешь. Развлекаться с ней прямо у него на глазах. С другой стороны, он сейчас слишком занят. Он часто оставлял ее одну, а теперь когда начались съемки…
Лодка выплыла из туннеля в сияние солнца. Камерон быстро выскочил из нее, почувствовав головокружение и тошноту.
— Так что, она ускользнула от нас на этот раз, а? — сказал актер, хлопая его по спине. Камерон двинулся прочь.
— Не беспокойся, — крикнул ему вслед Джордан. — Еще будет время! Главное, посеять что-то в их головах, и это начнет работать.
Камерон обернулся и посмотрел на него с отвращением, но актер со своей неотразимой улыбкой до ушей, похоже, принял это за гримасу недоверия.
— Будь уверен, — прокричал он. — Заставить их об этом думать — уже поддела!
Вернувшись в отель, он принял душ, переоделся и стал раздумывать о том, не постучаться ли к ней в дверь, чтобы доложиться. Но как раз в этот момент он увидел в зеркале над умывальником, вместо отражения счастливого самоуверенного мужчины, принимающего любовь как должное, маску, гарантирующую анонимность дублера Джордана. Некоторое время он смотрел на свое лицо, светящееся суррогатом любви, как будто он встретился лицом к лицу с актером. Мне надо это смыть, решил он. Но смеет ли он разоблачить себе перед ней сейчас? Нет, еще слишком рано. Тогда как же ему начать снова жить? Камерон колебался перед зеркалом, как бы стараясь вызвать в памяти свой собственный образ вместо образа простого парня с пляжа, который дразнил его диким прощальным обещанием Джордана, потом быстро отвернулся, вышел в коридор и спустился вниз по лестнице в ее комнату.
Она подошла к двери босая, только что из ванны, накинув терракотовый халат, в тюрбане из полотенца на голове и с грустным выражением на лице. Его первым порывом было извиниться за вторжение, но ноги уже несли его к ней. Он подождал, пока она закроет за ним дверь, затем обернулся к ней с улыбкой.
— Ты меня ждала? — спросил он.
— Да, — ответила она. — Я думала, что ты можешь придти.
В ее голосе не было ни ожидания, ни одобрения.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
Она покачала головой и отвернулась.
Он подумал, что она, должно быть, боится, что их могут застать, но ее взгляд сказал ему, что она страдает не от страха, а от отчаяния.
— Что с тобой? — спросил он нежно.
— Я не в форме, — прошептала она.
— Не в форме? — отозвался он.
— Увидишь.
— Не в форме, — повторил он, словно огорошенный.
— Со мной давно такого не было. На самом деле, с тех самых пор…
Он не знал, что сказать, так как наивно предполагал, что она говорит не о сексе, а о морали. Теперь, выпутываясь из своего ложного предположения, он решил, что у нее было много любовных приключений со времени вероломного убийства, от последствий которого она была освобождена с молчаливого согласия окружающих. В таком случае роль Маргариты должна ее пугать. И Готтшалк был таким слепым, чтобы не знать, что этот его фильм заставит ее страдать? Или режиссер намеренно предложил ей роль жены погибшего героя, как своего рода крутую терапию? Неважно! Сейчас уже все неважно. Он займет место всех ее бывших и будущих любовников. Он подождал, пока их глаза снова встретятся, затем взял ее на руки.
— Я люблю тебя, Нина, — сказал он.
— Возьми меня с собой, — сказала она ему, — когда ты уйдешь, возьми и меня.
— Да.
— Скоро.
— Да.
— Сейчас.
Снова она зашла гораздо дальше него. Он чувствовал, как балансирует на краю пропасти, на другой стороне которой стоит она, предлагая начать жизнь сначала. Надо ли рассказать ей, кто он на самом деле? Или его прошлое только напугает ее?
— Сейчас я не могу! — сказал он в отчаянии. — Я должен остаться и кончить трюки.
— Это так важно?
— Это необходимо, — сказал он. — Пожалуйста, поверь. Я потом все объясню.
До этого она была вся напряжена, но теперь он почувствовал, как она расслабилась, будто вверяя ему всю свою надежду. Он хотел сказать что-нибудь нежное и ободряющее, но не находил слов, вместо этого, развязывая на ходу пояс ее халата, он понес ее к кровати и, нежно целуя ее, попытался превратить ее покорность в страсть. Сначала она несколько раз тихо вскрикивала, затем, постанывая, начала извиваться в ритме движений его языка и, наконец, не в силах больше'выдерживать его медленный такт, заспешила, оставив его далеко позади резкими конвульсивными содроганиями и вздохом удовольствия.
Немного позже, поднявшись над ней, он увидел, что они почти съехали с кровати, ее голова, откинутая назад, повисла над самым краем, тюрбан свалился, и ее влажные рыжеватые волосы достают до пола. Глядя на нее сверху, он видел, как дрожит ее горло, слышал, как она тяжело дышит от жары, и его наполняло чувство нежности и победы. Я увезу ее от него, думал он.
— Это не сон? — спросил он с нежной, дразнящей улыбкой. — Я не ослышался, ты говорила, что не в форме?