— Все, я готов! — едва не выкрикнул Камерон и, не в силах больше сдерживаться, привлек к губам ее лицо. Пространство вокруг взорвалось мириадами сверкающих звезд.
Камерон медленно приходил в себя. Поразительно, но все это время он думал о Нине, она завладела его мыслями, да что там мыслями — всем его существом. Это было похоже на муку, сладостную, но все-таки извращенную. Лежать в объятиях одной и думать о другой — это же богохульство, так нельзя.
Он неподвижно лежал на кушетке, пытаясь прогнать от себя образ Нины. Что за наваждение, в конце концов? Он же с Денизой, черт побери, и она, Дениза, только что доставила ему неземное наслаждение.
Где же она? Камерон огляделся по сторонам. Девушка сидела на корточках возле двери в соседнюю комнату и с увлечением смотрела в замочную скважину, из которой слабый лучик света падал на ее лицо.
Камерон поднялся с кушетки и босиком тихонько подошел к ней. Когда это она успела раздеться, подумал он, дотронувшись до ее обнаженного плеча. Не отрываясь от замочной скважины, она вздрогнула от его прикосновения. Он опустился рядом с ней на колени и стал гладить ее шею, руки, спину, все больше возбуждаясь от ее близости. Дениза задрожала всем телом и, оторвавшись, наконец, от созерцания происходящего за дверью, каким-то томным, кошачьим движением опустилась на пол. Камерона уже не надо было «подогревать». Он уверенно и властно лег на нее, упираясь кулаками в пол. Странно, но о больной коленке он уже не думал.
Прямо перед его глазами оказалась пресловутая замочная скважина. А все-таки интересно, чем же они там занимаются. Отбросив предрассудки, он заглянул в нее. Будто на экране в каком-то порнографическом фильме, перед ним возникла ярко освещенная комната горничной и она сама, стоящая на коленях перед почему-то привязанным к стулу, абсолютно голым сборщиком налога, а сзади нее пристроился тоже совершенный обнаженный да Фэ. Все трое явно получали удовольствие друг от друга.
Дениза глубоко вздохнула и закинула ноги на плечи Камерона, полностью подчиняясь его ритму. Ее волосы метались по полу. Камерон задышал часто и глубоко. В это время из комнаты горничной послышались стоны, но он уже слышал только голос Денизы, захлебывающийся от страсти.
— Трюкач, — хрипло повторяла она, — трюкач. Трюкач!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В столовой, как обычно, вовсю наяривало радио, беспрерывно передающее последние известия. На какую программу ни переключи, всюду изложение последних событий и комментарии по этому поводу, словно владельцы радиокомпаний вступили друг с другом в спор, кто из них лучше осведомлен, кто больше в курсе дела.
Снова и снова объявляли о третьем по счету прекращении бомбардировок. На фоне этого злободневного сообщения торжественно звучали вести от корреспондентов о реакции различных государств мира, при этом большинство журналистов подчеркивало, что крупнейшие столицы предпочитают хранить молчание.
Американской нации предлагалось готовиться к затяжной фазе мучительных и довольно щепетильных переговоров. Президент призывал население не только к терпению, но и к решимости твердо стоять на мирных позициях, но особо подчеркивал, что эта миролюбивая позиция государства не должна быть воспринята противной стороной как проявление слабости.
Ну вот, подумал Камерон, теперь угрозы начнут сменяться увещеваниями. Это уже всем знакомо, это мы проходили. Он приветливо кивнул Дэлтону Роту, поставившему поднос с завтраком на стол, за которым он так уютно устроился, а сам плюхнулся на стул рядом с Камероном. Его усы свисают как-то очень печально, отметил Камерон.
— Что нового? — поинтересовался он.
— Абсолютно ничего, все по-старому. Слушай, ты часом не знаешь, куда она делась?
— Если ты о Денизе, то она только что меня гримировала. А что?
— Тебя она гримирует, а мне натягивает нос, вот что. Вчера все было на мази, и вдруг она исчезла прямо у меня из-под носа.
— Надо же, не повезло тебе, приятель, — проговорил Камерон, разбивая ложечкой яичную скорлупу.
— Тебя, между прочим, тоже искали вечером, дружок. Хотели поздравить с успешными съемками, — воодушевился он. — Ты был прекрасен, ей-богу. Никогда в жизни не видел ничего подобного!
Камерон потянулся за солонкой.
— Я решил прогуляться перед сном, наверное, слишком разволновался на этой мельнице. Прошелся немного по берегу.
— Все вчера куда-то исчезли, — констатировал
Рот и угрюмо усмехнулся. — Прямо казаки-разбойники какие-то, право слово. Я с ног сбился, нигде ни ее, ни тебя. Потом поднялся наверх и стал колотить в ее дверь, но ее не было всю ночь. Понимаешь, она не ночевала дома! Уж я-то понимаю, что это значит!
Камерон молча пожал плечами. Избегая встретиться взглядом со сценаристом, он вплотную занялся тостами.
— Эти женщины. — протянул Рот. — Они так загадочны, правда?
— Угу, — хмыкнул Камерон, — особенно в ночное время.
— Да нет, не только. Сутки напролет, если хочешь знать мое мнение. Кстати, о загадках. Наш режиссер только что подкинул мне первоклассную идейку. Он думает, что с самого начала беглец должен сделать нечто такое, что напрочь отрежет ему все пути к возвращению в нормальный мир.
— Интересно, что, например?
— Как что? Убийство. Это же элементарно. Естественно, в целях самозащиты. Тогда симпатии наших зрителей будут на его стороне.
У Камерона перехватило дыхание.
— Убийство? — переспросил он. — И кого же он, по-вашему, должен убить?
Сценарист с видимым отвращением взглянул на тарелку с извечной овсянкой и дернул плечом.
— Ну, я предложил в жертву полицейского, но у нашего режиссера, как всегда, имеется наготове более сложная версия. Ему видится, что это должен быть не полицейский, а кто-нибудь, кого дезертир считает таковым, понимаешь?
— Действительно, лихо закрученная мысль, — пробормотал Камерон. Но это было скорее по инерции — он вдруг отключился от действительности. В глубине его сознания возник неясный, отдаленный пока шепоток, подсказывающий нужную дверь, которую следует открыть, чтобы все, наконец, стало на свои места… Только тронь ее, и…
Шепоток этот был едва различим, а проблеск интуиции столь призрачен… Камерон прикрыл глаза в попытке удержать в мозгу нечаянную подсказку свыше. Но тщетно. Тут же нахлынули какие-то новые мысли, всплыли старые переживания. Они с легкостью вытеснили догадку, загнали ее обратно в темноту подсознания, откуда он, сколько бы ни старался, не смог бы ее вытащить, какие бы силы ни прикладывал. В мгновение ока все поросло сном-травой.
Словно во сне, ему припомнилось, с какой благодарностью, с какой надеждой он принял тогда, в самый первый день, протянутую режиссером руку. Уже тогда он, видимо, чувствовал, что этот непостижимый человек знает, чем закончатся его похождения. Пусть не сразу, пусть через целый ряд проб и ошибок, но Готтшалк придет к логической развязке. А значит, на него можно опереться, из всех возможных вариантов он найдет единственный верный.
Камерон медленно открыл глаза и увидел, что Рот внимательно изучает его, откинувшись на стуле. Искусство повторяет себя, и только оно, подумал он, и так все время, постоянно, беспрерывно…
— Значит, — тихо проговорил он, — наш герой должен погибнуть в автокатастрофе, так?
— Что? С чего это ты взял? — воскликнул сценарист. — Он же еще должен кого-нибудь прикончить.
— Да нет, это я так, немного забегаю вперед, — проговорил Камерон и поднялся из-за стола.
— Старик, может, я тебя чем-то обидел или ты меня не так понял?
Камерон составил на свой поднос пустые тарелки, поднял его и с мимолетной улыбкой посмотрел на Рота.
— Все я правильно понял, это же старо, как мир. Если в кино человек убивает кого-нибудь в начале фильма, в конце он неизбежно должен за это расплатиться. Не так ли, старина?
В вестибюле уже по-утреннему были раздвинуты шторы, и в окна бился яркий солнечный свет. И вот в этом-то свете он увидел Готтшалка и Нину, сидящих рядышком на небольшим диване, чуть в стороне от главного входа.
Теперь или никогда, решил он, пора выяснить, что у режиссера на уме и покончить с этим раз и навсегда. Но что-то в наклоне головы Готтшалка и в напряженной позе застывшей актрисы, внимающей его словам, остановило его порыв. Он немного помедлил, но вместо того, чтобы подойти к ним и выяснить отношения, плюхнулся в кресло позади их дивана, стараясь разобраться в собственных мыслях.
— Для него это будет слишком трудно, — донеслось до него. Говорила Нина. — Это спутает его карты. Ты ставишь его в очень суровые рамки, заставляешь работать по своему плану, но не сообщаешь, по какому именно. Немного нечестно, ты не находишь?
— Дорогая, если он будет знать, о чем я думаю, это волей-неволей принудит его совершенствоваться, подделываться под мои замыслы. Понимаешь? Он мне нужен свеженьким, не подвластным ничьему влиянию. Именно поэтому я не посвящаю его в мои замыслы. Неужели неясно? Ведь только тогда он будет полностью отдавать всю свою энергию ежесекундной жизни на съемочной площадке, более уверенно чувствовать себя. Видишь ли, я специально не говорю о том, какой должен быть конечный результат, просто намекаю на то, что хотел бы видеть, переключаю его на мою волну видения, так сказать. А это, в свою очередь, дает ему свободу действия, которую он черпает из своего собственного опыта.
— Тем самым ты убираешь с дороги конкурента.
— Чушь, я выдвигаю Рота на передний план, перемещаю фокус на него.
— Ну, понятно, — тихим голосом произнесла Нина, — ты привык всех перемещать и тасовать, как карты в колоде.
— Может быть, но тебя это не касается. Ты — особая статья, все остальные, для меня — технический персонал, орудия производства. Ты играешь главную роль в моем мировоззрении. В этой картине все мои мысли будут изливаться на зрителя через тебя, ты будешь трансформировать и аккумулировать мои идеи и замыслы. Ясно?
— Женское сердце более чувствительно.