те с запасной туалетной бумагой. В кухонном шкафу, вместе с хлопьями к завтраку. Как-то раз Лорин папа приехал к ней в гости и чуть не свалился с сердечным приступом – когда полез в шкаф в поисках фильтров для кофеварки.
Единственный целый манекен во всем доме – это женщина, которую Лори зовет Констанс. Конни сделана так, что она может только сидеть – с ногами, вытянутыми вперед и чуть согнутыми в коленях. Это продукт для портлендского рынка: бледная, с маленькой грудью, в парике цвета бурых помоев. Лори одевает ее в розовое шифоновое платье из секонд-хенда «St. Vincent de Paul», что на бульваре Пауэлл. Ярды и ярды летящего розового шифона ниспадают подобно ангельским крыльям. На спине платья – отчетливый отпечаток протектора шины, наводящий на мысли об очень зловещем конце изумительной ночи на студенческом балу.
В ту субботу, перед тем как идти смотреть Парад под звездным небом, мы с Лори основательно залились джин-тоником. Парад под звездным небом – это такое красочное шествие, открывающее ежегодный Фестиваль роз, с подсвеченными платформами на колесах, марширующими оркестрами и прочими обязательными атрибутами больших уличных шествий. Он начинается в сумерках и проходит по городу в темноте.
Там также представлен годовой «урожай» принцесс Фестиваля роз. Они все стоят на большой движущейся платформе – все как одна в розовых бальных платьях – и машут зрителям. Чем больше мы с Лори пьем, тем яснее проявляется идея о необходимости выступить с политическим заявлением. Ну, в смысле, выразить категорическое несогласие с мыслью о том, что женщин можно использовать в качестве выставочных экспонатов. Мы решаем посадить Констанс на багажник Лориной MG с откидным верхом и протащить ее на парад. И раскрыть, таким образом, подлую сущность Фестиваля роз как института дремучего женофобства и шовинизма.
На самом деле нам просто хочется обратить на себя внимание.
На Норд-Парк-Блокс, где собираются участники парада, мы сообщаем тамошним распорядителям, что мы – члены местного автоклуба, но из-за пробок на улицах мы опоздали к назначенному времени сбора. Живые принцессы недобро косятся с платформы на наш манекен с черным следом протектора на спине.
Всякому ясно, что мы тут – главные смутьяны и вопиющие «нарушители безобразий». Но нас почему-то встречают вполне любезно, и везде пропускают, и объясняют, куда ехать дальше, и выдают нам подробности об автоклубе, в котором мы якобы состоим, и о порядке участия в параде, и мы бессовестно используем эти подробности для дальнейших переговоров. На каждом очередном «контрольно-пропускном пункте» наша история становится все более весомой. Все более обоснованной. Да, объясняем мы распорядителям, мы из автоклуба «Колумбия Годж». Да, мы заплатили вступительный взнос в 200$. В качестве доказательства мы предъявляем карту маршрута парада, которую нам дал кто-то из распорядителей на первых этапах.
Каждый наш вздох – это наглая ложь.
И вот мы уже подъезжаем к колонне. Последний кордон. Нас пропускают. Все, мы проникли во вражий стан. Мы готовы. Сейчас мы им покажем. И тут нам сообщают, что через пару кварталов будет судейская трибуна, и если у нас нет официального пропуска на парад, нам придется заплатить штраф, по 1000$ с носа. А потом нас арестуют за противоправное вторжение на закрытую территорию.
Наш подпитанный джин-тоником политический энтузиазм к тому времени поиссяк. Конечно, риск – благородное дело, но у нас просто нет лишних двух тысяч. Но людям наша Констанс очень нравится, они подходят, чтобы потрогать ее окостеневшие руки из стеклопластика. Живые принцессы сердито морщатся. Эти добровольные инструменты дремучего шовинизма. В двух кварталах отсюда полиция ждет не дождется, чтобы нас повязать, но сейчас, в эти считанные минуты, люди машут нам с Лори и улыбаются. Незнакомые люди смеются и аплодируют нам. Несмотря на все наши извраты, нам, похоже, здесь рады.
Сувениры: где чего прикупить
Если вам вдруг захочется заиметь собственный манекен, зайдите в grand & benedict’s «used annex» на Моррисон-стрит (ЮВ), 122. Обычно у них большой выбор голых подержанных манекенов – более чем достаточно для того, чтобы устроить жутковатую вечеринку в Сумеречной Зоне. За недорогими приятными безделушками и сувенирами из портлендской истории – мы все подвержены этим безумным порывам приобретать совершенно ненужные вещи – отправляйтесь по указанным адресам, в мои любимые магазинчики, где всегда можно найти что-то действительно необычное за вполне подходящую цену.
На самом деле магазин называется «Goodwill Outlet Store», но местные уже навсегда окрестили его «помойкой». Если порыться в тамошних баках с несортированными, не стиранными вещами, можно очень даже неплохо обновить гардероб всего за пять баксов. Адрес: МакЛохлин-бульвар (ЮВ), 8300. Телефон: 503-230-2076.
Самый большой в мире магазин старых журналов находится в Портленде, на Хаутон-бульвар (ЮВ), 3315. Здесь есть все: от эротических изданий до каталогов Sears. Очень приятное место, чтобы провести здесь дождливый день. Телефон: 503-234-6003.
Здесь очень недорого продается разрозненное имущество, «спасенное» из портлендских зданий, подвергшихся капитальной реконструкции. Двери, люстры, куски каменной кладки с орнаментом, железные изделия, мебель и сантехника – в общем, есть от чего захлебнуться слюной. Адрес: Миссисипи-авеню (С), 3625. Телефон: 503-332-1877.
Местные точно меня прибьют, что я раскрываю секрет их любимого магазина подержанных вещей. Но вот адрес: МакЛохлин-бульвар (ЮВ), 19239. Телефон: 503-655-3444. И удачи с парковкой.
Постоянно обновляющийся ассортимент инструментов и медицинского оборудования, электроники, игрушек, спортивных товаров и прочих полезных вещей. Может быть, именно после похода сюда состоится ваш следующий грандиозный арт-проект. Вот адреса: Вогн-стрит (СЗ), 2374, и Корнелий-Пасс-роуд (ЮЗ), 2900. Телефон: 503-525-9211.
(открытка из 1989-го)
Август на верфи Сван-Айленд, Лебяжий остров – и я исследую недра старого круизного судна, что стоит в сухом доке.
Это пароход «Монтерей», позаброшенный и позабытый пассажирский лайнер. Сперва он «пылился» без дела на пристани в Аламиде, в заливе Сан-Франциско, где-то с начала 1960-х, а потом «Мэтсон Лайнс» отбуксировала его в Портленд для ремонта корпуса. Ремонт будет очень поверхностным – ровно настолько, чтобы зарегистрировать судно в США, – после чего его отбуксируют в Финляндию, где его окончательно распотрошат и переоборудуют под роскошный круизный лайнер, который будет ходить на Гавайи.
Человека, который показывает мне корабль, зовут Марк. Он морской архитектор. Я познакомился с ним совершенно случайно, и он рассказал мне о том, как ему живется на пустом корабле, пришвартованном к дамбе вдоль Франт-авеню (СЗ) в ожидании своей очереди в сухом доке. Без пассажиров и топлива, говорит Марк, посадка у судна очень высокая – такая высокая, что, когда мимо проходит баржа или даже легкая лодка, корабль сильно качает. Белый корпус покрыт пятнами ржавчины и птичьим пометом. В каютах жарко и пыльно.
Когда корабль качается, говорит Марк, двери хлопают по всему судну. Когда его ставили на прикол, на столах в ресторане осталась посуда. На плитах в кухне – кастрюли и сковородки. Сейчас все это валится на пол от качки посреди ночи. Марк живет на корабле совсем один. Он спит в помещении, где раньше была детская комната и стены расписаны танцующими слонами Бабарами. Дверь в свою комнату Марк всегда запирает. На судне нет электричества, и когда Марку надо в сортир, он зажигает фонарик, чтобы пройти по темным – хоть глаз выколи – коридорам и выйти на палубу, где рядом с еле заметной, поистершейся разметкой для игры в шаффлборд оборудован биотуалет.
К началу августа эта глыба железа и стали впитала в себя весь жар лета. Корпус не остывает даже по ночам, а внутри там – настоящее пекло, так что пот, перемешанный с пылью, спекается в корку на коже.
Марк, морской архитектор, считает, что я настолько люблю старые корабли, что соглашусь лечь с ним в постель. В этом смысле его ждет большое разочарование, но он пока что об этом не знает – и проводит меня в сухой док через пост охраны. Он мне рассказывает о своих болезнях. Говорит, у него СПИД. Говорит, у него в крови осталось всего два последних белых кровяных тельца, которые он называет «Хьюи и Дьюи». На вид ему двадцать с чем-то. Он выглядит вполне здоровым.
Мы проходим, согнувшись, под днищем рядом с деревянными кильблоками, что удерживают в равновесии гигантский горячий, как печка, корпус. Марк подмигивает и спрашивает, может, мне хочется посмотреть «корабельные яйца»?
Вместо того чтобы ответить, я спрашиваю, зачем нужны эти огромные вентиляторы и полотнища целлофановой пленки, развешенные внутри. Марк говорит, что для сбора и удаления асбестовой пыли. Там столько пыли, что воздух как будто подернут дымкой. Слой серой пыли покрывает иллюминаторы и перила на лестницах.
В танцевальном зале стулья и столики стоят по периметру деревянного танцпола, покоробившегося от жары. Паркет как будто вздымается волнами. В кадках вдоль стен – высохшие пальмы, живые растения, мумифицированные за несколько десятилетий калифорнийской жары. Земля под ними сухая, как тальк. Под ногами хрустят осколки фарфора и винных бокалов. В кухне, где все отделано нержавеющей сталью, остались кастрюли с присохшей едой как минимум тридцатилетней давности. Освещая дорогу фонариком, мы исследуем помещение, где раньше был театр, и находим рояль, перевернутый вверх ногами.
На капитанском мостике Марк показывает мне корабельные яйца. Два чугунных шара по обеим сторонам от компаса. Они нейтрализуют магнитное притяжение массы судна, чтобы показания компаса не сбивались.