Кроме птиц, на птичнике проживало еще несколько сухопутных черепах, которых Казимир называл Tati-Ca-Te; из них предполагалось варить впоследствии очень вкусный и питательный суп.
Во время скучного дождливого сезона беглецы рассчитывали коротать время, возобновляя свой гардероб при помощи собранного заранее хлопка. Наконец был также сделан большой запас бумаги из маго для упражнений в науках. Таким образом, скучные дни зимы предполагалось провести далеко не без пользы.
Маленькие дети Робена имели возможность учиться. Они не вырастут белыми дикарями, а сделают со временем честь французской Гвиане…
Часть втораяТайна золота
Глава I
— Давай мне сюда краснокожего.
— Подожди минутку.
— По крайней мере, хорошо ли ты его связал?
— Боюсь, что слишком даже хорошо: он не двигается.
— Надеюсь, он не умер?
— Гм… Как тебе сказать?
— Не дури, послушай. Ведь этот индеец — целый капитал. В нем для нас заключаются миллионы…
— Развязать его, что ли?
— Н… нет, а вдруг он убежит?
— А вдруг задохнется?
— Ну, если так… В таком случае ослабь немного веревку. Не следует убивать курицу, которая может нести нам золотые яйца. Только поскорее, мешкать нельзя… Идем, что ли?
Индейца подняли, точно мертвое тело.
— Готово.
— Ну, что?
— Не шевелится.
— Гром и молния!.. Хороши мы будем, нечего сказать, если он откинет копыта.
— Черт возьми!
— Что «черт возьми»?.. Слышишь, я поручаю этого индейца тебе. Ты мне за него отвечаешь. Тебе известна его ценность. Не спускай с него глаз и при малейшем…
— Чего же лучше — я его скрутил веревкой так, что он не развяжется.
— Но все-таки нельзя же дать ему задохнуться.
— Рассказывай!.. Не свяжи я его так крепко, задал бы он нам…
— Ну, раз, два, три… Жив он или мертв?..
— Если он мертв, то не стоит ни гроша, а мы остались с носом.
— И тайна золота тю-тю! Однако вот что, мой милый! Ты мне за индейца дорого заплатишь. Я тебя разорву на куски…
— Ты глуп. Ну, разве краснокожие умирают от таких пустяков? Они живучи, как черви. Да вот постой, я тебе сейчас докажу!
Второй собеседник вынул из кармана холщовых шаровар небольшое огниво и длинный желтый фитиль, какие употребляют курильщики, и зажег его, предварительно добыв огонь, затем ослабил несколько веревку на руках индейца, сблизил его ладони и вставил эту горящую нить между ними! Послышался запах горелого мяса… Грудь индейца всколыхнулась, и он застонал и начал приходить в чувство.
— Видишь — жив, — засмеялся отвратительным смехом гнусный палач, радуясь своей выдумке.
— Ну, и отлично. Теперь бери его и тащи.
— Готово.
— Смотри не урони в воду.
Несчастного индейца втащили на голый утес и положили там.
— Ну, теперь вы, остальные. Да осторожнее у меня!
Четыре человека приготовились перелезть через одну из тех скалистых преград, которые нередко заграждают течение гвианских рек и называются порогами. Силач, тащивший на себе индейца, уже взобрался первым наверх. Он стоял на круглом гранитном островке, имеющем три метра в поперечнике. Кругом бурлил и клокотал водопад.
Среди волн покачивалась пирога, причаленная к скале. Пирога была нагружена съестными и всякими иными припасами.
Сначала на скалу взобрались люди, потом на круглую площадку втащили и пирогу.
Индеец лежал на скале неподвижно под горячими лучами солнца. Он был в обмороке, только грудь его слегка поднималась и опускалась. Он был жив, он дышал и временами тихо стонал.
Он еще был молод — ему можно было дать года двадцать два, среднего роста, хорошо сложен, и лицо его еще не было испорчено татуировкой.
Люди, взявшие его в плен, — европейцы. Трое из них были в коротких панталонах, рукава их рубах были засучены выше локтя… Лица зверские, бледные, худые, на головах плоские шляпы из грубой соломы. Возраст их трудно было определить, но ни один из них на вид не выглядел старше тридцати лет.
Четвертый, по-видимому, был у них старшим. Телосложением — настоящий атлет, на вид ему можно было дать лет сорок пять. У него густая, длинная борода. Несмотря на то, что он отдавал приказания и его слушались, все четверо друг с другом держались на равных.
Что их связывало — легко можно было понять из их обращения с несчастным индейцем: уж, конечно, не сознание доблестного долга, а жадность, овладевшая всеми четырьмя.
Стоило на них поглядеть — и невольно можно быть подумать: «Какая прекрасная коллекция негодяев!»
Солнце так и обжигало их горячими лучами, но им от этого ровным счетом ничего не делалось; им это — только удовольствие, они уже привыкли к знойному климату Гвианы. Работой себя они тоже не затрудняли — видно, что они — народ, привычный к такой жизни.
— Послушай-ка, вождь, не позавтракать ли нам? — спросил один из них.
— Вот как переправим лодку, так и позавтракаем.
Перенесенную пирогу спустили по другую сторону скалы, привязали ее веревкой и принялись завтракать. Завтрак был умеренный: горсть маниока, разведенного в воде, да по ломтю солонины на брата — и всё.
«Какая прекрасная коллекция негодяев!»
Молодой индеец лежал связанный и делал вид, что не обращает ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг него. Впрочем, и ему дали поесть. Он машинально, бесстрастно проглотил несколько кусков.
Вдруг раздался странный, резкий крик, похожий на скрип несмазанной телеги. Впрочем, кроме индейца, никто не обратил на него внимания. Лицо молодого краснокожего озарилось мимолетным лучом надежды, который промелькнул и сейчас же угас, уступив место прежнему бесстрастному выражению.
На первый крик отозвался второй — полнозвучный, точно голос оперного баритона, взявшего четыре ноты: «до-ми-соль-до!»
Индеец встрепенулся и едва не выдал себя.
— Что с тобой, душа моя? — спросил бородатый. — Неужели эта музыка так сильно действует на твои нервы? Это просто забавляется тукан-перцеед, а ему вторит оноре. Замечательная птица: она издает четыре полные ноты: невольно подумаешь, что это человек.
Снова заскрипел тукан. «До-ми-соль-до!» — отозвалась опять птица оноре.
Затем лес вновь погрузился в тишину.
— Странно, что эти птицы распелись среди белого дня. В первый раз мне приходится быть свидетелем такого.
— А может быть, это сигнал? — заметил один из младших товарищей бородатого.
— Чей сигнал, дурак? Кому сигнал?
— А почем я знаю? Разве таких сигналов не бывает? И, наконец, ты сам сказал сейчас, что днем тукан и оноре никогда не поют.
Перекличка птиц возобновилась. На сей раз первой подала голос птица оноре, а тукан лишь отвечал.
Все четверо, словно сговорившись, разом уставились на индейца, но тот был по-прежнему бесстрастен.
— Если б я был уверен, что этот сигнал подается ему, уж угостил бы я его! — сказал бородатый.
— Вот уж было бы умно, нечего сказать. Много бы ты выиграл, как же!
— И, наконец, эти краснокожие так упрямы, что, если не захотят говорить, из них слова не выбьешь.
— Ладно, рассказывай! Вот мы скоро приедем в такое место, откуда дальнейшая дорога нам не известна. Знает ее один индеец, а если он не захочет говорить, я изжарю его на огне… Слышишь, индеец?
Индеец даже не удостоил говорящего взглядом.
— Ну, ребята, в путь! Трогай! — грубым голосом скомандовал бородатый.
Все четверо сели в лодку, положив между собою связанного индейца, и принялись энергично грести.
Река становилась все шире и шире.
— Держись левого берега, ребята! — сказал старший. — Что это там за черное пятно — гора или туча?
— Гора.
— Я буду править на нее. Кажется, мы скоро приедем.
Опять раздался крик тукана, на этот раз особенно громкий и резкий, так что все четверо подняли головы. Им показалось, что птица сидит за деревьями, где-то близко над ними.
Бородатый произнес какое-то ругательство, схватил ружье и взвел курок.
В ветвях леса послышался тихий шорох. Бородач спустил курок. Грянул пущенный наугад выстрел, но в ответ крик испуганного тукана не раздался.
— Да, — сказал бородатый, — ты прав. Это сигнал. Теперь мы предупреждены. По всей вероятности, нам сейчас придется немножко повоевать. Надо по-прежнему плыть вдоль берега, а потом мы выберем удобное место и причалим.
Не пришлось, однако, лодке плыть дальше. В воду с берега вдруг повалилось огромное, совершенно сухое дерево, все обвитое лианами. Во все стороны полетели брызги.
К счастью для наших авантюристов, падение произошло довольно далеко от лодки — метров на сто впереди, а то быть бы ей потопленной. Пришлось отдалиться от этого берега на середину реки, а временами даже плыть вдоль другого берега.
— Будь дерево подлиннее на два метра, уж не знаю, как бы мы поплыли дальше, — сказал бородатый. — Надо теперь держать ухо востро, а то, пожалуй, опять будут падать деревья.
— Ну вот! Я думаю, это уж больше не повторится.
— Гром и молния! А это что?
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, ребята! Плывите себе к берегу. Да за индейцем приглядывайте.
Раздался страшный треск, похожий на гром, и произошло нечто совершенно необыкновенное: целый ряд деревьев, составлявших часть леса, обрушился в воду. Точно невидимая рука подрезала эти лесные гиганты, и они запрудили реку своими стволами, ветвями и листьями.
Бледные, охваченные ужасом авантюристы молчали, не зная, чем и объяснить такое грозное, непонятное явление. Поднявшееся на реке волнение раскачивало лодку, грозя потопить ее.
Что же это такое? Неужели сама природа возмутилась против пришельцев и приняла меры, чтобы остановить их вторжение? Ведь не люди же, в самом деле, повалили эти деревья, ибо для такого подвига нужно быть титанами.
Русло реки было полностью загромождено. Авантюристы не могли плыть дальше. Нужно было сильно поработать топором, чтобы прорубить себе дорогу.
— Ну, вождь, что ты на это скажешь? — спросил один из младших.