В 186… году, то есть около того времени, к которому относится пролог драмы, при которой мы присутствуем, разработка гвианских золотых приисков ограничивалась пространством между реками Аппруагом и Маной. Бассейн Марони еще не был исследован, и потому, разумеется, о предполагаемом богатстве его ходили баснословные россказни. Многие прямо намекали, что Эльдорадо, вероятно, находится там.
Смутным слухам явилось неожиданное подтверждение.
За двадцать два года перед тем доктор В., живший в городе Мане, встретил на берегу реки индейца, несшего на руках умирающего ребенка. Доктор подошел к индейцу и спросил его, куда он идет.
— Хочу бросить в воду этого ребенка, — отвечал краснокожий. — Он мне только руки связывает.
Доктор начал бранить и упрекать индейца. Тот возразил:
— Мать его умерла, а ведь у меня нет молока, чтобы кормить его. Что же мне делать? Для него самого будет гораздо лучше, если я его утоплю. Иначе что за жизнь его ждет?
— Отдай его мне. Я выращу его.
— Хорошо, возьми.
Индеец ушел. Доктор поручил ребенка одной негритянке. Ребенок вырос, и приемный отец научил его всему, что оказалось под силу маленькому дикарю. Спустя пятнадцать лет к доктору явился отец мальчика и потребовал своего сына обратно. Юноша охотно пошел с отцом, так как природа брала свое и его тянула к себе кочевая жизнь; но все-таки мальчик очень любил своего благодетеля, и не проходило трех месяцев, чтобы он не побывал в Мане и не навестил его.
— Хочу бросить в воду этого ребенка, — отвечал краснокожий. — Он мне только руки связывает
Двадцати лет отроду молодой индеец женился на дочери вождя своего племени, который, как полагали, знал тайну золота. Тем временем доктор В. уехал из Маны и поселился в Сен-Лоране. Жак (так назвал доктор своего приемыша), желая чем-нибудь отблагодарить своего благодетеля, в одно из своих посещений в 187… году сообщил доктору, что узнал наконец тайну золота.
Доктор принял это известие довольно холодно и пожелал поделиться известием со своим другом, комендантом острога. Он взял с собой и Жака, тот, как некогда индеец господина Паризе, сначала попытался увильнуть. Комендант назвал его лгуном и попросил показать хоть частичку того золота, о котором он говорит.
— Нет, я не лгу! — вскричал Жак, обиженный, что его считают лжецом. — Вы знаете, господин комендант, как я уважаю своего приемного отца. Клянусь же вам его головой, что не позже, чем через месяц я отведу вас туда, где находится золото.
При последних словах голос индейца задрожал.
— Чего же ты боишься, дитя мое? — ласково спросил доктор.
— Видишь ли, отец, я из любви к тебе сделался клятвопреступником. Я открыл тебе тайну золота… Эта тайна несет смерть. Она убивает тех, кто ее открывает другим. Дьявол погубит меня.
Голос индейца сделался хриплым, лицо исказилось, глаза выпучились. Очевидно, в душе юноши шла тяжелая борьба. Но вот он успокоился немного и продолжал:
— Ты спас мне жизнь, когда я был мал. Моя жизнь вся принадлежит тебе, о, мой отец!.. Впрочем, я сам туда не пойду. Пойдете только вы двое — ты и комендант. Наш дьявол боится белых людей. Мы отправимся в путь через месяц… Вы возьмите с собой заступы и молотки.
— Молотки-то зачем?
— Видишь ли, отец, золото там не в земле, как в других местах, а в скале.
— В скале?! — вскричали изумленные доктор и комендант. — Мы и не знали, что в Гвиане есть золотоносные жилы.
— Не знаю, что вы называете жилами, но только там есть белые скалы, в которых находят крупные зерна золота. Есть там еще черные скалы, в которых куски золота сверкают, точно глаза тигра. Кроме того, там есть большая пещера, в которой постоянно слышен гул, точно гром, только без молнии… В этой пещере живет дьявол, убивающий тех, кто открывает его тайну.
— А много там золота? — спросил доктор.
— Много. Так много, отец, что ты можешь сделать из него все те вещи, на которые обычно идет железо и чугун, можешь, одним словом, снабдить золотым оружием целый полк солдат, да и то еще останется.
Европейцы с улыбкой слушали этот восторженный рассказ.
— А в какую сторону мы пойдем к этим пещерам?
— Это я тебе скажу, когда вернусь.
— А куда же ты идешь?
— К жене. Она со своим отцом и моим семейством находится в настоящее время недалеко от Пещеры Золотого Демона. Я привезу ее сюда.
— Долго ли ты проходишь?
Индеец стал считать.
— Шесть дней плыть по Марони да два по рукаву ее. Три дня ходьбы лесом. Потом семь гор… это золотые горы… Прощайте, — сказал он вдруг, круто обрывая свои вычисления. — Я вернусь через месяц вместе с женой.
— Подожди, по крайней мере, хоть до рассвета. Ведь теперь темная ночь.
Жак улыбнулся.
— Индеец видит в темноте. Он не боится ее. День — предатель, а ночь хранит тайну. Никто не пойдет за мной по следу… Прощайте.
— До свиданья, дитя мое, до скорого, — сказал доктор, обнимая его.
Комендант проводил индейца до будки часового, так как иначе Жака не выпустили бы из острога, и скоро индеец исчез в темноте.
В остроге все было в порядке. Каторжники спали. Часовые были на своих местах, дозорные ходили кругом и перекликались. Казалось бы, никто не мог подслушать разговора коменданта, доктора и индейца.
На самом деле случилось иначе. Один человек, спрятавшись в кустах (ведь дело происходило в саду), подслушал разговор.
По окончании его, когда индейца провожали до будки, этот человек, пользуясь темнотой, быстро побежал вперед и значительно опередил индейца, который шел к своей лодке, привязанной у берега. Затем подслушивавший остановился и тихо свистнул сквозь зубы. Из-за манговых деревьев вышли два человека.
— Тише! — скомандовал он им. — Вот он, берите его, только без малейшего шума. Речь идет о нашей жизни.
Только что бедный индеец сказал: «День — предатель, а ночь хранит тайну», как стечение обстоятельств уже приготовило ему суровое опровержение.
Будь он в лесу, он остерегся бы, и, наверное, его не смогли бы захватить врасплох. Но мог ли он опасаться засады так близко от острога, на ровном месте?
Таким образом, прежде чем он успел вскрикнуть, чья-то железная рука схватила его за горло, так что он захрипел. В один миг его связали и заткнули ему рот. Кто-то взвалил пленника на плечи и быстро понес по тропинке, которая шла по берегу Марони и терялась в лесу.
Убедившись, что их никто не преследует, злоумышленники пошли тише и вскоре прибыли к реке, не произнеся за все время ни единого слова.
— Где лодка? — спросил тот человек, который нес индейца.
— Вот она, — отвечал один из двух его товарищей, схватив за лиану, к которой была привязана лодка.
Из-за густых водорослей показался темный контур пироги.
Индейца положили в лодку.
— Ну, живее, за весла! Готово?
— Готово.
— В путь!
Лодка тихо отплыла от французского берега и направилась к голландскому, к которому вскоре приблизилась, но не причалила, а остановилась на некотором расстоянии и стала как будто чего-то ждать.
Один из злоумышленников несколько раз резко свистнул и стал ждать ответа на свой сигнал. Прошло несколько минут, а ответа не было. Тогда он свистнул еще раз и опять терпеливо подождал. Через четверть часа послышался чей-то грубый голос, словно исходивший из-под земли:
— Кто идет?
— Беглые каторжники! — был ответ.
— Причаливай.
Свистевший причалил пирогу, взвалил индейца себе на плечи и вышел из лодки на маленькую, узкую косу. Сообщники молча последовали за ним.
— Кто ты такой? — произнес опять прежний грубый голос, и при слабом свете звезд сверкнуло дуло ружья.
— Это я, Бенуа, Тенги, слуга коменданта, со мной Бонне и Матье.
— Держал бы ты лучше язык за зубами и не называл бы меня по имени.
— Что верно, то верно, вождь. Не буду.
— В добрый час. Ступай в хижину.
Неужели этот отшельник, живший в уединенной хижине, точно хищный зверь в берлоге, был тот Бенуа, которого десять лет тому назад мы видели в остроге в мундире надзирателя? Неужели это тот самый Бенуа, грубый палочник, мучитель Робена? Каким образом он сделался теперь сообщником каторжников? Отчего он с ними запанибрата?
При слабом свете звезд сверкнуло дуло ружья
Вот уже четыре года, как Бенуа выгнали со службы. За что — говорить излишне. Читатель уже знаком с характером деятельности этого господина и легко поймет, что он давно заслуживал своей участи.
С позором вынужден был он оставить Сен-Лоранский острог и в одно прекрасное утро скрылся совсем из Сен-Лорана, объявив, что отправляется искать счастье в Суринам.
Он переехал на другой берег Марони, выстроил в лесу хижину и занялся деятельностью самого сомнительного характера. Самым легким преступлением Бенуа была контрабанда.
Втихомолку поговаривали, что он помогал побегам каторжников, что каторжники получали от него оружие и припасы, что, наконец, он сделался их банкиром. Пусть читатель не удивляется этому названию — «банкир каторжников». У всех каторжников есть деньги, а у некоторых даже немалые, по большей части наворованные. Эти деньги пересылаются каторжникам разными таинственными путями; они прячут их в землю или отдают на хранение своим освободившимся товарищам. Редко случается, чтобы каторжники обворовывали друг друга.
Так как быть банкиром воров очень выгодно, то дела Бенуа шли прекрасно. Окружил он себя такой таинственностью, что к нему невозможно было подступиться, и убежище его не было известно никому, кроме сообщников. Днем он никогда не показывался, только ночью.
Приход трех беглецов обрадовал его чрезвычайно. Он сразу понял и оценил всю важность поимки индейца, как только узнал, при каких обстоятельствах и по какому случаю она была сделана.
— Да ведь это находка! — говорил он, заливаясь своим зловещим смехом. — Это целое состояние. Ты молодец, Тенги. Надо по этому случаю выпить по чарочке. Пригубите, господа!
— За твое здоровье, вождь!