— Ты поступил очень умно, дорогое дитя мое. Что касается дальнейшего нашего образа действий, то мы еще успеем решить, какой версии нам придерживаться. От индейца мы узнаем, что за люди его преследовали и зачем они сюда явились. До поры до времени будем все говорить между собою по-английски. Что же касается авантюристов, то надо их прогнать, так как намерения у них, очевидно, дурные. Дадим им хороший урок… Казимир, сделай-ка то, о чем мы уговорились.
Негр, весело захлопав в ладоши, сказал:
— Хорошо, кум. Я с удовольствием направлю всех моих змей на этих злых людей. Пусть Шарль идет со мной.
Младший мальчик подошел к своему отцу.
— Ты позволишь мне идти с Казимиром, папа?
— Ступай, мой дорогой, Казимир тебя довольно хорошо выучил очаровывать змей, и ты можешь теперь применить свое уменье на практике.
Старик и мальчик взяли по длинной бамбуковой флейте и ушли на северо-восток.
Тем временем белокурый мужчина, не проронивший ни одного слова во время разговора Анри с отцом, в свою очередь, подал голос.
— Вы знаете, мистер Робен, — сказал он, — что я человек незлой и некровожадный.
— Я, напротив, знаю тебя как человека в высшей степени доброго и гуманного, Андрэ, — отвечал пожилой. — А к чему ты это спрашиваешь?
— Вот к чему. Эти четыре авантюриста, должно быть, большие негодяи, жизнь которых не стоит ни гроша. Наверное, они сюда явились для того, чтобы воровать, грабить, жечь и убивать. На вашем месте я не стал бы долго раздумывать. Анри и его братья умеют стрелять из лука лучше всяких индейцев. Их четверо, следовательно, если каждый выпустит по стреле… Одним словом, тогда вопрос будет разрешен разом… Вы понимаете, конечно, что я хочу сказать…
— Понимаю, Андрэ, и нахожу, что, в принципе, ты совершенно прав, но только я ни за что не соглашусь на такую крайнюю меру, разве только в случае личной обороны. Я не хочу, чтобы наша мирная плантация обагрялась без крайней надобности кровью, и не думаю, чтоб эти люди решились на нас напасть. Вернее всего, что они отступят, напуганные таинственными стрелами, а главное — той страшной армией, которую ведет против них Казимир… Слышишь флейту? Вот уже он начал свою музыку, и скоро змеи заставят авантюристов повернуть назад.
— Вы правы, мистер Робен, боюсь, что я слишком увлекся, — сказал белокурый.
— И, наконец, чего нам бояться их в будущем? — продолжал пожилой. — Они не знают, ни кто мы такие, ни сколько нас. Окружающая нас таинственность должна пугать их даже больше, чем открытое нападение. Они подумают, что здесь живет какое-нибудь сильное туземное племя, никого не допускающее на свою территорию.
Вот уже он начал свою музыку, и скоро змеи заставят авантюристов повернуть назад
Между тем звуки флейты слышались все ближе и ближе. Казимир играл по очереди с Шарлем. Сквозь просветы в лесной чаще европейцы и индеец уже могли видеть страшную флотилию, плывшую по течению реки. Стук тесаков и топоров прекратился. Послышались крики ужаса. Разбойники пустились прочь от страшной армии, повернув в затопленную саванну.
— Видел? — спросил Робен белокурого. — Все произошло так, как я говорил. Разбойники удалились, и мы теперь, вероятно, надолго избавлены от нового нашествия, если только они не сделают попытки проникнуть к нам сухим путем. Но в таком случае им опять-таки придется наткнуться на ядовитый гарнизон, охраняющий подступ к нам с суши. Теперь мы можем допросить индейца. Пусть он расскажет нам, какими судьбами он очутился в нашей земле, до сей поры никому не доступной и не известной.
Жак, разумеется, рассказал все подробно и без утайки. Робен особенно тщательно расспрашивал его о личности старшего бандита, но индеец ничего не мог сказать. Он сам недавно лишь появился в Сен-Лоране и не знал прежней жизни Бенуа.
— Как, по крайней мере, его зовут? — спрашивал Робен.
— Не знаю, — отвечал индеец. — Товарищи звали его «вождь».
— «Вождь»… — задумчиво повторил Робен. — В остроге так зовут надзирателей.
— Этого я тоже не знаю, — наивно заметил индеец, — но только они больше никак его не называли.
— Ну, да это не важно. Какой-нибудь беглый каторжник… Ну, Жак, ты теперь на собственном опыте убедился, что значит нарушить клятву. И охота тебе была открывать своему благодетелю тайну золота? Как будто золото приносит счастье!
— О, да, я знаю, что этого не следовало делать… Я говорил это моему отцу… но он непременно желал… а он такой добрый…
— Я понимаю, что тобой руководило чувство благодарности, но впредь будь умнее и никогда не выдавай чужих тайн… Вот еще что хотел я сказать тебе, Жак. Мы вырвали тебя из рук мучителей. Ты теперь свободен и можешь, если хочешь, возвратиться домой, но можешь и оставаться у нас сколько тебе вздумается. О нас же самих я тебе скажу, что мы скрываемся от людей. Никто не должен знать нашего жилища.
Робен указал рукой на своих сыновей и продолжал:
— Вот это все мои сыновья, сейчас ты увидишь и жену мою, их мать. Вот это (Робен указал на Андрэ) мой приемный сын, а этот старый негр — мой друг, которого я люблю, как отца.
Индеец стоял и слушал, растроганный всем виденным.
— Ты, я думаю, сам понял, что мы не злодеи, что если мы и прячемся от людей, то совсем не в преступных целях. Поклянись же мне жизнью твоего приемного отца и твоей жены, что ты никогда и никому не выдашь тайны нашего местопребывания.
Молодой индеец с минуту помолчал, как бы собираясь с мыслями, потом взял изгнанника за обе руки и медленно, торжественно произнес следующие слова:
— Пусть хоть сейчас умрет мой благодетель, пусть смерть похитит мою жену Алепсу, пусть самого меня возьмет йолок[8], если когда-нибудь уста мои выдадут тайну вашего убежища. Я все сказал, и дух отцов моих слышал мои слова.
— Хорошо. Я верю тебе. Милые дети, нам больше здесь нечего делать. Пойдемте домой, в жилище Доброй Матери.
Ягуар лениво потянулся и двинулся вперед. Гвианские беглецы пошли за ним гуськом, шествие замыкал индеец.
Сделаем небольшое отступление, чтобы восстановить для читателя связь в нашем рассказе.
Читатель помнит, конечно, как Робен, Андрэ и Казимир укрепили подступы к своему жилищу со стороны Кокосовой бухты. Близ этой бухты был узкий проход между двумя болотами, по которому только и можно было пройти к Дому Доброй Матери. Этот проход засадили кактусами и алоэ, которые в течение последующего времени сильно разрослись и заселились ядовитыми змеями. Единственное слабое место оставалось теперь со стороны рукава реки, и гвианские робинзоны задумались над его укреплением и вскоре действительно придумали средство.
Они подпилили деревья, росшие на берегу реки, употребив для этого описанный нами в первой части рассказа способ, то есть разложив под деревьями огонь, который подпалил их снизу. Деревья не упали, а остались стоять, но при надобности их можно было легко повалить; засохнув, они простояли несколько лет. Когда потребовалось преградить доступ к уединенной плантации, гвианские беглецы повалили деревья и преградили авантюристам путь.
Это случилось после того, как Анри своим зорким глазом лесного жителя разглядел издали лагерь бандитов и донес об этом отцу. Молодого человека послали на разведку. Он ловко и незаметно прокрался к лагерю, подслушал обрывки разбойничьей беседы и успел заметить, как бандиты обращались с пленником. Когда он вернулся домой с новым донесением, решено было дать энергичный отпор незваным гостям.
Деревья были повалены, а покуда авантюристы занимались расчисткой себе прохода, беглецы соорудили плот из листьев муку-муку и, положив на них очень любимую змеями траву, привлекли ядовитых гадин игрой на флейте. Средство подействовало, и мы уже видели, как бандиты обратились в бегство от этой грозной флотилии.
А теперь вернемся к рассказу.
Через несколько часов ходьбы беглецы и их гость подошли к хижине, в дверях которой стояла женщина, ласково глядевшая на свою приближающуюся семью.
— Мама! — вскричал Анри. — Я веду к тебе нового робинзона.
— Добро пожаловать, — сказала госпожа Робен индейцу, который стоял и краснел, стесняясь своей почти полной наготы.
— Вот что, дружище Жак, — сказал Эжен, резвый подросток лет семнадцати, — пойдем-ка со мной. Я дам тебе свою одежду, она будет тебе как раз впору. С моего любезного Анри наряды тебе не годятся — сам видишь, какой он великан, а мои — ничего, ведь я дохленький.
Эжен, конечно, шутил. Он был вовсе не дохленький, а, напротив, настоящий великан для своих лет, сильный и стройный. Он увел Жака, а Эдмонд, юноша лет восемнадцати или девятнадцати, остался рассказывать матери приключение с индейцем.
Вскоре Жак вернулся, одетый, как и все прочие робинзоны. Сели за стол. Индеец все время поражался обстановке гвианских беглецов. Его удивлял и ягуар, скромно грызший какую-то кость, как благовоспитанная, но хитрая кошка, и прирученные обезьяны, и попугаи, и хокко… Удивляли его и изысканные кушанья, и посуда разнообразная, хоть и выполненная из грубой глины, а главное — ножи, вилки и ложки. Хозяева добродушно подтрунивали над изумлением гостя и наперебой объясняли, откуда взялась у них такая обстановка в глуши гвианских дебрей.
После обеда был подан кофе (дальше читатель увидит, что наши робинзоны умели готовить даже шоколад), а Андрэ дружески угостил индейца папиросой.
Закурив, Жак вдруг обратил внимание на кофейник и вскрикнул от изумления.
— Что с тобой, друг? — спросил его Андрэ.
— О! — произнес тот, указывая дрожащею рукою на кофейник. — Ведь он золотой.
— Что ж такого, что золотой? Правда, золотых кофейников почти не бывает, но кофе в них можно варить такой же вкусный, как и в любом жестяном.
— Вы открыли тайну золота, — в испуге прошептал индеец.
— Эка важность! Да открыть-то ее было не ахти как трудно… Больно уж много его здесь, золота-то этого самого! Мы добываем его прямо из жил, расплавляем и делаем из него всю необходимую утварь… Да это что! Вот если бы железо у нас здесь было, тогда другое дело, мы бы его ценили…