— О, друзья мои, мои благодетели! — продолжал волноваться индеец. — Берегитесь золота! Тому, кто проникнет в тайну золота, грозит смерть!
Голос бедняги был глухой, хриплый…
Глава VI
— Я знаю этого человека! — вскричал Бенуа, взобравшись на холм и увидев оттуда обработанную засеку.
Да, бывший надзиратель узнал Робена, свою бывшую жертву, узнал и пришел в ярость. Он думал, что беглый каторжник давно умер, что его кости белеют где-нибудь в голодной пустыне, и вдруг увидел его — где же? в каком положении? — в довольстве, в изобилии, царем маленького, но прелестного эдема!
Не сон ли это? То был действительно Робен, бывший сен-лоранский каторжник, бежавший из острога и приводивший в бешенство Бенуа и ему подобных своей гордой манерой держаться, постоянным отстаиванием своего человеческого достоинства даже в цепях, в уничижении, в одежде каторжника.
И он, Бенуа, как на грех, теперь уже не представитель власти, он ничего не может сделать Робену на законном основании, он не может сказать ему: «Арестовываю тебя именем закона!»
Быть может, тут в первый раз Бенуа пожалел, что больше не служит, пожалел о мундире острожного надзирателя, о нашивках на нем, о своих прежних правах государственного служителя. И вдруг им овладела острая ненасытная жажда мести.
Сомнений быть не могло. Да, там, на засеке, он видел Робена, бегство которого так сильно навредило Бенуа в глазах начальства. Да, это его глубокий, проницательный взгляд, его строгие черты, которые, бывало, исказятся от тяжкой обиды, но не затуманятся ни от какого страдания. Да, это его атлетическая рука, одним взмахом своим некогда уложившая разъяренного тигра.
Черт возьми! Да, это он, он самый.
Бенуа скрежетал зубами. В нем проснулся прежний мучитель каторжников, прежний лютый зверь Сен-Лоранского острога.
Что же мешает? Ведь он встретился один на один в глухом лесу со своим врагом… Да, конечно, Робен — его враг. У этого врага нет никакого оружия, а он, Бенуа, вооружен винтовкой. Что же мешает ему уложить Робена на месте и раз навсегда утолить свою жажду мщения? Пуля в сердце — и вопрос навеки решен.
— Хорошо, каналья, я убью тебя, — глухо проворчал бандит. — Что ты здесь делаешь? Зачем ты сюда попал? Я не искал тебя, ты сам мне подвернулся, так и пеняй на самого себя.
Злодею не пришло в голову, что он совершает гнусное убийство, нападая из-за угла на человека, который не чувствует грозящей ему опасности. Он медленно опустил ружье и прицелился в грудь Робену.
Палец злодея уже готовился нажать курок, но вдруг Бенуа услыхал шорох и невольно остановился.
Робен, оказывается, был не один. К нему подходил легкой походкой юноша, вооруженный индейским луком и стрелами.
«Вот я попался бы! — сказал про себя бандит. — Если б даже я убил эту каналью с первого выстрела, тот, другой, расправился бы со мной прежде, чем я успел выстрелить вновь… Эти индейские стрелы не шутят, они довольно опасные игрушки. Уходи-ка, друг Бенуа, подобру-поздорову, нечего тебе пока здесь больше делать. На первый раз ты разузнал достаточно, рисковать же без надобности не следует. Но откуда у Робена этот юноша? Все нужно основательно разведать, сообразить, а потом увидим».
Бенуа пошел назад, но как ни был он искусен в ходьбе по лесам, все-таки несколько сбился с той дороги, которая довела его до плантации гвианских беглецов, и свернул в другую сторону, заметив свою ошибку лишь после того, как вдруг увидел прямо пред собою крутой утес, стоявший посередине бесплодной поляны.
— Такие высокие скалы здесь очень редки, — сказал он с удивлением. — И этот утес какой-то странный с виду. Не взобраться ли на него? С его вершины, наверное, далеко видно. Ну, Бенуа, живо, полезай!
Взбираться было очень трудно, но Бенуа был человеком настойчивым. Несмотря на страшный солнечный зной, опаливший ему лицо, невзирая на бесчисленные ссадины на руках и на ногах, на то, что подъем стоил ему нечеловеческих усилий, он все-таки взобрался на утес.
Тяжело отдуваясь, весь измученный, сел он на раскаленный солнцем камень, и тут взгляд его случайно упал на широкий просвет в лесу, открывшийся перед ним. И тут его осенило, и он вскочил, как на пружине.
Подъем стоил ему нечеловеческих усилий
— Не может быть! — вскричал он. — Но нет, это так, я не ошибаюсь. Раз… два… три… четыре… пять… шесть… Где же седьмая? Должно быть, она скрыта за другими. Индеец говорил доктору и коменданту: «Потом будет семь гор… Это золотые горы». Вот они, эти горы. Я вижу их, они отчетливо выделяются на сером небе. Пройти восемь километров лесом — это довольно трудно, но это можно сделать за два дня, а там, в этих горах, — богатство, миллионы…
Бывший острожный надзиратель даже побледнел от охватившего его волнения. Чтобы вернуть себе обычное спокойствие, он должен был сделать над собой страшное усилие.
— Успокойся, дружище Бенуа, — сказал он себе. — Это прежде всего. А теперь взглянем на компас, что он скажет. Так. Направление: запад, 22°, северо-запад. Дело сделано. Однако как трудно мне удерживаться. Хочется от радости петь, кричать, выть. Чего доброго, еще расплачусь от умиления. В конце концов, я очень доволен. Все это золото — мое. Я богат, я владею тайной золота! Ну, довольно. Это очень глупо — приходить в такой телячий восторг. Надо сойти вниз, вернуться к своим, поделиться с ними новостью. Это довольно грустно, но не следует быть жадным; золота тут много, хватит с избытком на всех… А чудесное, право, дело — случай. Если бы я не увидел Робена, то не забрался бы сюда и не сделал бы открытия. Таким образом, я обязан этим Робену… Хорошо же, я при случае заплачу ему оба долга — и старый, и этот новый.
Авантюрист кинул последний жадный взгляд на горы и медленно, как бы с сожалением, спустился со скалы.
— Но ведь тут везде золото, — говорил он, рассматривая внимательно несколько образцов белого с синими жилками кварца. — Как жаль, что у меня нет с собой ни лопаты, ни заступа.
Он ударил по краю скалы тесаком и отсек кусочек. В изломе показались заметные для простого глаза блестки.
— Индеец сказал правду. Мы не потеряли время даром. Теперь я понимаю, отчего здешние жители так упорно преграждают доступ в свои земли. Неудивительно, что и стрелы у них с золотыми остриями. Очевидно, здесь золота больше, чем железа. Придется, конечно, повоевать, но я наверняка выиграю дело с помощью своей краснокожей армии, которую воодушевлю хорошей порцией водки.
Бенуа пробирался лесом, рубя ветви направо и налево, поплутал еще немного и наконец вышел к своим товарищам, которые уже начинали беспокоиться, что он долго не идет.
— Ну, что нового? — вскричали они в один голос.
— Победа, дети мои! Полная победа! Клад наш. Подробности расскажу после, а пока вам достаточно знать, что я отыскал семь гор, о которых говорил индеец. Мы можем дойти до них самое большее за пятнадцать часов.
— Не может быть! Ты, наверное, ошибся.
— Не прикидывайтесь дураками. Лучше взгляните на это. Что скажете?
С этими словами Бенуа показал принесенный с собою кусок кварца.
— Золото! — взревели не своим голосом бандиты. — Золото!
Этому крику ответил другой — яростный, дикий.
— Это что такое? — спросил встревоженный Бенуа.
— Ах, уж лучше и не говори, — отвечал Бонне. — Сущая беда. Наши краснокожие друзья словно с ума сошли, взбесились.
— Что с ними?
— Вот увидишь. С их пиаи[9] случилось несчастье.
— Большое?
— Очень большое: он умер.
Бывший надзиратель отвратительно выругался.
— Если он издох, нам беда.
— Ну, до беды еще далеко.
— Вот и видно, что ты их совсем не знаешь. Тебе неизвестно, что индейцы не считают смерть делом вполне естественным, даже если причина им совершенно ясна и понятна. Они не допускают и мысли, что человек может отправиться к праотцам, если на него не напустят какого-нибудь колдовства, которое обыкновенно приписывается или врагу, или соседу, или даже чужестранцу, которому племя оказало гостеприимство.
— Если это так, то мы крепко влипли.
Крики и вопли индейцев становились все громче и громче. Воины Акомбаки бегали, как безумные, резали себе ножами лица и грудь, кровь текла по их телам и падала на землю обильным алым дождем.
— Они непременно привяжутся к нам. Надо на всякий случай приготовить оружие.
— Да расскажи, но крайней мере, в чем у вас тут дело! Надо же мне знать, как быть дальше.
— Случилось вот что, — сказал Бонне. — Часа два тому назад, не более, приходит к нам пиаи и просит табаку и водки. Отказать было, конечно, неловко: эти скоты нам еще нужны пока.
— Это верно. Продолжай.
— Ну, дали мы ему пачку табаку и бутылку водки. Пиаи отправился к вождю, и они вдвоем начали возлияния, не заботясь о своих товарищах.
— Да ну же, рассказывай скорее, не тяни. Ты просто поджариваешь меня на медленном огне.
— Если ты меня будешь перебивать и торопить, собьешь с толку, и я потеряю нить рассказа. На чем, бишь, я остановился? Да. Ну, пили они вдвоем и курили. Пиаи передал бутылку вождю и с раскрытым ртом дожидался, когда тот напьется и настанет его очередь, как вдруг упал на землю, перевернулся волчком, закатил глаза и, похрипев несколько секунд, скончался.
— И только?
— И только. Но ведь он умер, умер, понимаешь ты это? Тогда вождь допил один всю водку, разбил бутылку и принялся выть, как дюжина волков. Сбежались остальные индейцы, подняли колдуна, начали его трясти, растирать, но все было напрасно. Голова его безобразно раздулась, губы распухли — в жизни я не видел ничего отвратительнее.
— Они вам ничего не сказали?
— Ни слова. Они только выли и царапали себе лица, совершенно позабыв о нашем существовании.
— Это странно и, по правде сказать, нисколько не утешительно. Будем держаться все вместе, не отходя друг от друга ни на шаг, и смотреть в оба.
Они вдвоем начали возлияния, не заботясь о своих товарищах