У племени Акомбаки был уже готовый кандидат в пиаи, выдержавший все испытания, кроме последнего, окончательного. Вследствие этого было необходимо отложить похороны до восьмого дня, после чего новый пиаи должен был вступить в свою должность.
Все это очень не нравилось Бенуа, но он скрепя сердце должен был покориться.
Глава VII
Итак, предстояли индейские похороны.
Рекой будут литься спиртные напитки — каншри, вику, воюпая; их сменят сперва обильная трапеза, потом пляски, показательные сражения. Местной хронике должно надолго хватить тем для рассказов о подвигах, совершенных во время поминок.
Торжество открылось под председательством Акомбаки. Временно исполняющий должность пиаи составил церемониал празднества. Так как смерть произошла не в деревне, то останки покойного предстояло в свое время перенести туда. А те события, которые разворачивались теперь, были лишь, так сказать, предварительными похоронами.
У индейцев не бывает кладбищ. Покойника зарывают в его хижине по прошествии установленных восьми дней. Друзья и родные, пьяные с утра до вечера, воют наперегонки над телом и ожесточенно колотят в барабаны. Стон, шум, гам стоит такой, что не выдерживают даже самые крепкие уши.
На восьмой день под хижиной вырывают глубокую яму, в которую наконец и опускают страшно разложившееся тело. С телом закапывают оружие и одежду покойного, затем все племя поочередно подходит к могиле с земным поклоном; выпивается последняя круговая чаша, и похороны кончаются; хижину покидают навсегда.
Некоторые индейцы и, между прочим, рукуйенны, сжигают своих мертвецов, и тоже на восьмой день после смерти. Сожжение сгнивших останков составляет в некотором роде гигиеническую, хотя и несколько запоздалую, меру. У других индейских племен тело умершего высушивают на огне, и оно превращается в мумию.
Огненное погребение
Наконец, если индеец умирает слишком далеко от своей деревни, так что нет возможности отнести тело на его родину, то хоронят там, где он умер, и домой относят лишь его волосы. Для этого снятый с покойника скальп кладут в пагару, завязанную лианами, надевают на палку и торжественно несут за оба конца палки домой для сдачи родственникам. Волосы погребаются точно с такими же церемониями, как и тело.
Для нас в настоящее время не важно, будет ли тело умершего пиаи племени Акомбаки просто схоронено или сожжено, или высушено. Обратимся пока к предварительным действиям погребающих.
Поспешно выстроили хижину из листьев, к потолку привязали гамак и в гамак положили тело покойника. Кругом расставили кувшины. Все это было совершено с необычной для индейцев быстротой, порожденной желанием поскорее приступить к попойке, которая для них составляет самую суть церемонии.
Бенуа скрепя сердце пожертвовал от себя несколько бутылок водки, чтобы ослабить нетерпение, с которым его союзники дожидались, когда поспеет кашири — любимый их напиток, употребляемый во всех торжественных случаях.
Нелегкое дело — приготовить этот напиток, до безумия любимый во всех экваториальных странах. Чтобы только напиться кашири, индейцы рады любому поводу: рождению, смерти, похоронам, свадьбе, посеву, охоте, рыбной ловле, спуску новой лодки, сбору маниока — одним словом, всему. Кашири — необходимый элемент всякого индейского праздника.
Приготовление этого напитка — весьма длительная процедура, а храниться долго он не может, поэтому его готовят сразу в огромном количестве и в огромном же количестве истребляют.
Кашири делается из корней маниока, которые настаивают на воде, потом настой кипятят, разливают в особые глиняные сосуды (канари) и подвергают брожению. Через полутора суток напиток бывает готов. Он довольно приятен на вкус и обладает сильно опьяняющими свойствами.
Таким образом, нашим индейцам пришлось бы скучать, дожидаясь полутора суток, пока не поспеет кашири, если бы они не были настолько запасливы и не захватили с собой вику.
Вику — это засушенное квашеное тесто из маниока, которое индейцы берут всегда с собой в дорогу. Достаточно отрезать кусок этого теста и положить в сосуд с водой, чтобы, когда оно растворится в ней, получился напиток, вкусом и свойствами почти не уступающий кашири.
Воины Акомбаки, сам Акомбака и новый пиаи имели с собой большое количество вику, так что им не приходилось ждать тридцать шесть часов, пока поспеет кашири, и они могли немедленно начать торжество — то есть приступить к попойке. Белые тоже приняли участие в тризне и даже, как я уже говорил, внесли свою лепту в виде нескольких бутылок водки.
Все имеет конец на земле — и радость и горе; прошла и неделя поминок, и притом благополучно и довольно весело. Не обошлось, конечно, без драк и ссор, без помятых ребер и синяков, но уж совсем без этого нельзя же, да к тому же все такие синяки и повреждения в конце концов заживают.
Совершилось и последнее испытание нового пиаи. Об этой мерзости мы уже упоминали вскользь в предыдущей главе и больше останавливаться на ней не будем: слишком противно…
Скажем только, что кандидат выдержал экзамен блистательно и был торжественно возведен в сан пиаи вождем Акомбакой, старейшинами племени и самозваным колдуном Бенуа.
Процессия тронулась в путь. Впереди шел бывший сен-лоранский надзиратель со своими товарищами, за ним несли мертвеца в гамаке, привешенном к палке, которую взяли на плечи за концы два индейца, выписывавшие ногами вензеля. За телом следовал Акомбака и, наконец, гуськом все остальные индейцы.
Желание Бенуа исполнилось: он был на пути к скорому осуществлению своих надежд. Он шел вперед победителем, рубил направо-налево тесаком ветви и лианы и то и дело поглядывал на компас. Индейцы следовали за ним и, вопреки своему обыкновению, не роптали на то, что им приходится идти. Южноамериканские индейцы вообще очень ленивы, но тут они считали, что выполняют благочестивое дело, и шли охотно.
Золотые горы (такими, по крайней мере, считал их Бенуа) были недалеко. Он вычертил себе дорогу с точностью циркуля и мог достаточно точно определять направление, которого следовало придерживаться. Он уже с торжеством подумывал о той минуте, когда вступит в пещеры, наполненные золотом, золотом, золотом…
Вдруг его обоняние поразил сильный и крепкий запах мускуса.
Бенуа остановился и проворчал на ухо Бонне:
— Остерегайтесь. Тут где-то близко змея.
— Змея! — с испугом произнес тот. — Где? Где?
— В том-то и дело, что я не вижу ее, а если б видел, то выстрелил бы в нее без разговоров.
— Змея, — бормотал Бонне, вспоминая ужасный эпизод со змеями. — Я не сделаю дальше ни шагу.
— Ты глуп. Стоять на месте, пожалуй, даже опаснее, чем идти. А, вот она, вот она. Это удав, и очень большой.
— Где ты его видишь?
— Его самого я не вижу, но вот его след в траве. Он прополз тут минуты две назад, не больше — это ясно по запаху.
Индейцы, несмотря на вонь от разложившегося трупа, тоже почуяли запах мускуса и остановились в молчаливом ожидании.
Вдруг неподалеку послышался треск ветвей и тяжелый топот. Бенуа взвел курок. Акомбака натянул лук и приготовил стрелу.
Треск сучьев продолжался. По лесу без оглядки бежало какое-то крупное животное.
— Майпури![10] — прошептал индейский вождь на ухо бандиту.
— Ну что же мы стоим? Идемте.
Шествие тронулось дальше. Майпури, по-видимому, испугалась людей и убежала в сторону, пролагая дорогу сквозь чащу. По проложенному ею следу людям было легче идти, к тому же он вполне совпадал с принятым ими направлением.
— Вот тебе раз! — сказал Бенуа. — Неужели змея решилась охотиться на майпури? Это очень любопытно.
— Эта майпури — самка, с нею ее детеныш, — отвечал Акомбака. — Змея хочет съесть детеныша.
— Ну, это другое дело, а то где же змее проглотить целого тапира?
Местность вдруг разом изменилась. Появились скалы, и сквозь просвет в зелени показались горы на расстоянии одного километра.
Бенуа подавил готовый сорваться с губ крик радости и, указывая своим товарищам на скалистые высоты, тихо проговорил:
— Здесь.
Едва он успел произнести это слово, в густой траве на поляне послышался треск как бы ломающихся костей и затем мирные удары о землю чьих-то копыт.
Из чащи выскочила огромная, бесформенная масса, она сделала прыжок вперед, потом отпрянула назад и исчезла, но в нее все-таки успела вонзиться меткая стрела, пущенная Акомбакой, который беззвучно рассмеялся.
— Что это такое? — спросил Бенуа на индейском языке.
— Майпури убила змею, а я убил майпури. Мы будем ее есть.
— Откуда тебе известно, что она убила змею?
— Пойдем со мною. Ты убедишься, что Акомбака никогда не говорит неправды.
Они прошли несколько шагов и увидели на скале огромного удава, лежавшего без движения. Из ноздрей змеи текла кровь, раздвоенный язык был безжизненно высунут. То, что змея мертва, не вызывало сомнений.
Бенуа стал искать на змее хоть какую-нибудь рану, но не нашел. Очевидно, тапир не кусал удава и ногами не топтал. Заметно было только, что тело змеи несколько сплюснулось и совершенно лишено упругости, точно сделано из тряпок.
Бандит вопросительно поглядел на индейца. Тот покровительственно улыбнулся и объяснил:
— Акомбака сказал верно. Удав напал на майпури, собираясь съесть ее детеныша. Он думал ее задушить, как душит тигра, которому никогда не удается вырваться из его колец, но майпури хитра и сильна. Это самое сильное и большое животное в наших лесах. Почувствовав, что змея обвивается вокруг нее, она затаила дыхание, вобрала в себя живот, съежилась, сжалась. Змея обвилась еще плотнее; тогда майпури разом распустила грудь и живот, надулась и сделалась большая-большая; змея не успела расслабиться, кости ее затрещали — ты слышал этот треск — и она умерла. Майпури освободилась, убежала, а я догнал ее своею стрелой. Мы будем есть ее, — закончил Акомбака с довольной улыбкой.