— Я надеюсь, сын мой, что нам общими усилиями удастся отстоять неприкосновенность нашего убежища. Впрочем, почему ты думаешь, что их заинтересует наша плантация?
— Кто знает, всего невозможно предвидеть… Скажу одно, что у меня зародилось невольное предубеждение против этих четырех европейцев; я уверен, что эти негодяи при случае готовы будут причинить нам всякий вред.
— Я совершенно согласен с Анри, — заметил Андрэ, — и со своей стороны высказываюсь за быстрое принятие самых энергичных мер.
— Я ничего не имею против принятия мер к ограждению плантации, — сказал Робен, — и предлагаю следующее. Завтра утром мы вчетвером, то есть я, Анри, Эжен и Эдмонд, отправимся на рекогносцировку. Шарль останется с матерью, Андрэ и Казимиром в доме, и они будут дожидаться нашего возвращения. Кэт тоже останется стеречь дом.
— А если эти люди без нас проникнут на плантацию? — возразил Анри.
— Я предвидел твое возражение, сын мой, и на этот случай придумал вот что: недалеко от бухты мы построим хижину в совершенно уединенном месте, снабдим ее припасами, и пусть наш резервный отряд поселится в ней. Следы своего пребывания мы постараемся уничтожить, и жилище Доброй Матери будет иметь такой вид, будто в нем давно никто не живет. Может быть, плантацию разграбят, но это куда ни шло, мы сможем все восстановить потом вновь.
План был очень простой и исполнимый.
Хижину построили недалеко от того места, где десять лет назад происходила борьба между тигром и муравьедом, результатом которой явилось приручение Кэт и Мишо.
Госпожа Робен без тревоги отпустила мужа и сыновей в экспедицию. Она верила в их опытность и неустрашимость. Андрэ сначала пороптал немного, что ему приходится оставаться дома, но потом смирился со своей участью, успокоив себя тем, что охранять жену благодетеля для него — священный долг.
Робен ушел с тремя сыновьями по направлению следов, обнаруженных Анри.
Шли они гуськом, не чувствуя зноя и не производя ни малейшего шороха среди безмолвия пустыни. Гамаки, съестные припасы и оружие они несли на своих могучих плечах.
Днем они сделали получасовой привал для обеда и пошли дальше.
Вот уж и солнце начало склоняться к западу. Приближалась пора ночлега. В другое время наши робинзоны ограничились бы тем, что привязали свои гамаки к деревьям и легли бы спать, держа оружие поближе к себе, но теперь они поступили иначе. Стояла пора тропических ливней, а ночью попасть под такой ливень — не приведи бог: человек промокнет насквозь и не просохнет до утра, вследствие чего рискует заболеть смертельной лихорадкой. Поэтому путники решили соорудить себе в лесу хижину для ночлега.
Хижину в гвианском лесу построить очень легко и недолго, и она всегда выйдет прочной и непромокаемой. Стоит лишь вбить в землю четыре столба, связать их лианами и сделать крышу из толстых ветвей. Боковых стен не нужно, потому что тропический дождик никогда не бывает косым. Надо только ставить хижину подальше от сухих деревьев, так как ветер, повалив их, может раздавить хижину вместе со строителями.
Наши друзья приняли все меры предосторожности, продиктованные опытом, построили хижину и улеглись спать.
Спустя час поднялся страшный ураган, полил дождь, разразилась гроза. Деревья-великаны неподвижно стояли, как бы совершенно не чувствительные к буйству стихий, а верхушки их озарялись огнем молний.
Путники, оглушенные грозой, терпеливо дожидались конца бури, как вдруг над самыми их головами раздался особенно громкий громовой удар.
Путники решили соорудить себе в лесу хижину для ночлега
Земля задрожала. Деревья, к которым была прислонена хижина, дрогнули, подались в стороны, и хижина рухнула. Затем послышался страшный треск, целая группа деревьев обрушилась на привал наших друзей и погребла его под грудой ветвей, листьев и лиан.
Глава XI
Бешенству Бенуа не было границ, когда он увидел себя запертым в пещере.
Читатель уже знает, что кротость не входила в число добродетелей почтенного надзирателя, и потому, конечно, не удивится, если мы скажем, что тот предался такому неистовству, на которое только была способна его злобная и необузданная натура.
Бешенству Бенуа не было границ
Даже индейцы, сами большие мастера на всевозможные дикие проявления гнева и скорби, даже они удивились количеству и разнообразию ругательств, произнесенных их белокожим союзником. Дикари даже прониклись к нему за это некоторым особенным уважением, тем более что остальные трое белых молчали, как бы в оцепенении. Такой сильный гнев, по мнению дикарей, мог позволить себе только великий вождь.
С четверть часа бесновался Бенуа, наконец замолчал, охрипший, с пеною у рта. Он кончил тем, с чего ему следовало бы начать, то есть приступил к поискам способа выбраться из пещеры.
Повертевшись, точно зверь в клетке, обшарив в пещере все уголки, сделав даже попытку сдвинуть с места камень, которым был завален вход, он в бессилии опустился на землю.
В пещере воцарилось гробовое молчание.
Долго сидел бандит в полном отчаянии, не зная, что ему придумать для спасения себя и своих товарищей. Из задумчивости его вывел ропот индейцев, сначала негромкий, но постепенно усилившийся до зловещего гула.
Бенуа поднял голову.
Индейцы чего-то громко требовали у своего вождя, бросая на Бенуа недобрые взгляды.
Акомбака подошел к своему белокожему союзнику:
— Мой брат завел нас в такое место, откуда нет выхода. Мой брат — великий пиаи, пусть он покажет свое искусство и выведет нас.
Бенуа встрепенулся.
— И выведу, — сказал он, — только пусть краснокожие воины мне помогут.
— Что должны делать краснокожие воины?
— Пусть они изо всех сил налягут на камень, заграждающий выход, и попробуют сдвинуть его с места. Я же тем временем осмотрю примыкающие к пещере галереи и поищу там другого выхода.
Акомбака подошел к своим воинам и, поговорив с ними, вернулся к Бенуа.
— Мои воины рассержены, — объявил он. — Они говорят, что белый вождь требует от них непосильного, что им уже надоело исполнять его прихоти, которые, кроме гибели, не несут ничего. Они требуют…
— Чего еще?
— Они требуют «огненной воды», без чего ни в коем случае не примутся за работу.
— Хорошо, они получат водку… Тенги, угости их, а я тем временем схожу, куда хотел.
Бенуа взял факел и углубился в галерею. Индейцы, получив щедрую порцию водки, ободрились, оживились и принялись за работу, которой потребовал от них бандит.
Изо всех сил навалились они на огромную каменную глыбу, но их усилия остались безуспешными.
Тогда они попытались подрыть под камнем землю своими тесаками. Первое время работа шла успешно, земля оказалась довольно мягкой и легко поддавалась их усилиям. Но вот тесаки наткнулись на твердую каменистую почву — и дальше индейцы ничего уже не могли сделать. Для успешной работы здесь требовались уже не тесаки, а более твердые инструменты, употребляемые для ломки камня.
Бенуа вернулся из галерей. Он не нашел там никакого выхода. Узнав, что индейцам тоже не удалось добиться результата, он почувствовал, что у него на голове волосы становятся дыбом. Холодный пот выступил на лбу, по спине забегали мурашки.
Темный коридор, ведший в пещеру, был не что иное, как трещина в скале, геологический разлом. Он имел вид эллиптической трубы длиной метров в пять, а высотой — метра в полтора. Ко входу он расширялся, и загромоздивший его обломок камня оказывался как бы вложенным в воронку.
Вытолкнуть камень вон из коридора было невозможно, потому что там было что-то нагромождено, что и мешало сдвинуть камень с места; втащить его в пещеру тоже не представлялось возможности, так как он был больше отверстия, которым труба открывалась в пещеру.
— Никакого средства нет! — бормотал Бенуа. — Никакого! Неужели мы должны умереть здесь? О, это ужасная мука — быть погребенными заживо. Нет, уж лучше разбить себе череп о камень.
На Бонне отчаяние «вождя» произвело совершенно особое впечатление. Он не заразился унынием, а, напротив, почувствовал какой-то необыкновенный прилив энергии.
— Мокрая курица! — вскричал он, стараясь ободрить Бенуа. — Стыдись! Нашел, от чего приходить в отчаяние!
— Так, по-твоему, не от чего?
— По-моему, не от чего и, во всяком случае, еще рано. Я, по крайней мере, еще не намерен отказываться от борьбы, не намерен малодушно складывать руки.
— Какое же средство можешь ты придумать?
— Покуда продолжать работу над камнем.
— Но индейцы уж и так начинают роптать. В деле они ровно ничего не смыслят. Кончится тем, что они нас всех перережут.
— Дай им еще водки.
— Очень умно придумано, нечего сказать.
— А чем не умно?
— Тем, что это будет из огня да в полымя.
— То есть это как же?..
— А так, что они от водки окончательно взбесятся.
— Поссорь их, пусть они передерутся между собой и друг друга перережут.
— Если ты так говоришь, значит, и у тебя тоже нет надежды.
— В настоящее время пока никакой.
— Только пока? А потом что будет?
— Появится.
— С неба?
— Вот что, я с тобой и говорить больше не хочу. Ты совсем раскис, превратился в бабу. Сейчас возьму факел и пойду сам осматривать галереи.
— Я тоже пойду с тобой, а то мне не сидится на месте. Наконец, меня просто тошнит от запаха трупа, который эти дураки непременно пожелали притащить сюда с собой. Тенги и Матье собираются опять поить их водкой, у меня сердце не на месте… Как хочешь, а я пойду.
— Иди, пожалуй. Я даже, если хочешь, найду тебе дело.
— Какое?
— Так как ты больше ни на что не годен, то вот неси факел.
Бонне и Бенуа отправились.
Осторожно пробираясь по галереям, они дошли до высохшего потока.
Пристально разглядывая дно темной впадины, Бонне бормотал себе под нос:
— Если у нас есть какая-нибудь возможность спастись, то только этим путем. Ведь вода наверняка проникала сюда через какое-то отверстие. Было, конечно, и второе отверстие, через которое она уходила. Деться они никуда не могли, наверняка они и теперь существуют. Ты что на это скажешь, вождь? Как ты полагаешь?