На поляне все стихло. Валлон взял ружье на изготовку и несколько раз обошел вокруг дерева, пристально вглядываясь в темноту, которая была, однако, так густа, что он ничего не мог различить, кроме смутных очертаний кустов и ветвей.
Валлон взял ружье на изготовку
Так прошло с четверть часа. Прежние звуки возобновились, вызывая в пустынных окрестностях гулкое эхо. Тщетно Валлон бегал вокруг дерева, точно лошадь на корде, — таинственные удары слышались опять так же явственно, а между тем никого не было видно.
Но вот удары прекратились, и вслед за тем со стороны плотины послышалось какое-то пыхтенье, потом жалобный стон.
— Кто там? — окликнул управляющий.
Ответа не было, только послышался плеск как бы кинувшегося в воду грузного тела.
В темноте блеснули две неподвижные светлые точки.
Валлон прицелился. Прогремел выстрел, затем послышалось громкое рыдание. Свет выстрела осветил поляну, как днем. Валлону показалось, что над его головой пронеслась какая-то темная масса; она, по-видимому, скользнула по лиане, протянутой по дереву от ветви к ветви.
Управляющий не успел отшатнуться. Он упал на землю, как чурбан, не вскрикнув и даже не простонав.
На другой день его помощник, обеспокоенный отсутствием своего патрона, не возвратившегося из ночной экспедиции, пошел его искать в сопровождении десятников.
Они нашли Валлона лежащим без чувств, возле дерева панакоко; в груди его была глубокая рана. Он дышал, но очень слабо. Положение его было, по-видимому, безнадежным.
Над его телом висела на дереве челюсть аймары с воткнутым повыше ее цветком Victoria Regia.
На плотине были найдены следы крови. Но на земле, кроме следов самого Валлона, не видно было ничьих следов.
— А ведь мы идем не по той дороге.
— Не может быть.
— Как «не может быть»?.. Что значит молодость!.. Как она всегда самоуверенна.
— Я положительно утверждаю, что мы идем по той дороге, по которой нужно.
— А на каком основании ты это утверждаешь, позволь тебя спросить?
— Потому что ошибка тут совершенно невозможна.
— Нет, возможна!
— На каком же основании ты полагаешь, что она возможна?
— Твой способ возражать не из новых: ты отвечаешь вопросами на вопросы. Это старо, как мир, мой милый. Я прекращаю спор, потому что он все равно ни к чему не приведет.
— И очень хорошо делаешь, что прекращаешь. Я вовсе не считаю себя непогрешимым, но в том, что мы не сбились с дороги, меня убеждают две вещи: во-первых, секстант, который никогда не обманывает, а во-вторых, математические формулы.
— Следовательно, ты утверждаешь…
— Я утверждаю на основании показаний секстанта и своих вычислений, что мы находимся под 56°45′ западной долготы.
— Дальше?
— И под 5°15′ широты. Есть кое-какие дроби, но они так незначительны, что я их отбрасываю.
— Это когда было?
— Вчера вечером.
— Но ведь мы с тех пор сколько-то еще прошли?
— Очень немного. Мы продвинулись на запад самое большее километров на десять.
— А это тебе откуда известно?
— Вот Фома неверующий! Это я чувствую по своим ногам. Они у меня замечательно верно измеряют расстояние.
— Ах ты, счетчик! Все-то он считает да высчитывает. При чем же, однако, тут твои ноги?
— Я знаю, что они сделали тридцать тысяч и тридцать три шага. Каждый мой шаг равняется в среднем пяти дециметрам — следовательно, мы прошли к западу около 10 000 метров, то есть около десяти километров.
— В таком случае у меня неладно с глазами.
— Почему?
— Потому, дитя мое, что я совсем запутался и не узнаю местности. Ведь мы ожидали найти здесь никем не обработанное пространство, не так ли?
— Совершенно верно.
— А между тем оглянись кругом — везде следы труда человеческих рук.
— Это правда. Здесь какой-то прииск.
— Наконец-то ты согласился со мной, что я прав. Значит, и моя седая борода что-нибудь да стоит.
— Повторяю тебе, ты совершенно прав, но мы все-таки пришли туда, куда хотели. Это наша земля.
— Но в таком случае…
— В таком случае выходит, что эту землю кто-то занял. Но мы докажем, что она — отнюдь не собственность того, кто ее занял. Право первого владения у нас не признается. Мы поспорим с захватчиком земли и, по всей вероятности, придем к какому-нибудь соглашению. Не беспокойся, дело окончится обоюдным согласием, ты сам увидишь.
— Я и не беспокоюсь, я во всем полагаюсь на тебя, дитя мое. Пойдем берегом вот этой речки, мы тут, наверное, куда-нибудь придем.
— Иди, дорогой друг, я пойду сзади…
Читатель, вероятно, догадался по дружескому тону беседы, что она шла между искренними друзьями, что спор между ними велся безо всякого раздражения и был совершенно далек от чего-либо, похожего на ссору.
Старший из собеседников, тот, который упоминал о своей седой бороде, был мужчина лет сорока двух или трех, с живыми серыми глазами и русыми волосами. Он жадно вдыхал своей широкой грудью горячий воздух гвианского леса, не испытывая ни малейшего неудобства. Пот градом лил с его лица, но шел он быстро, как человек, давно привыкший к ходьбе по гвианским дебрям. На нем была куртка и панталоны из грубого холста, а ноги были обуты в сапоги из желтой кожи. За плечами у него болталось охотничье ружье, а в руке он держал тесак с коротким лезвием. Голову покрывала белая шляпа. Выговор у него был чисто парижский.
Другой собеседник был молодой человек лет двадцати двух, тоже белый и, по-видимому, не креол. Он был высок ростом, черноглазый; молодые черные усики шелковым пушком покрывали его верхнюю губу. У него была приятная добрая улыбка, ослепительной белизны зубы, ясный взор его свидетельствовал об отваге и доброте.
Одет он был примерно так же, как и его спутник, но с некоторым щегольством. Так, например, рубашка у него была фуляровая, обувь на стройных, сильных ногах — элегантная, даже заказная гинаровская винтовка носила отпечаток изысканности. В руке юноши не было тесака; он нес его в ножнах за поясом, за которым, кроме того, был еще засунут револьвер.
Он легко и быстро шел по хаосу ям и рытвин, которыми был почти сплошь изрыт весь прииск. Приятно было видеть, с какой ловкостью он перепрыгивал через них.
Двоих белых сопровождали еще шесть человек — четыре негра и два китайца, тяжело нагруженных провизией и землеройными инструментами.
По знаку старшего белого они остановились на поляне и принялись готовить пищу.
Европейцы прошли вперед еще несколько шагов и в удивлении остановились при виде человека, лежавшего неподвижно в луже крови.
Их волнение было, однако, непродолжительным. Как люди, привыкшие ко всяким случайностям, они тотчас же оправились, взвели курки своих ружей и тихо пошли вперед, приближаясь к неподвижно лежащему человеку.
Вокруг не было заметно ничего подозрительного. Тогда они наклонились к телу и увидели у него на груди, около соска, глубокую зияющую рану.
— Он умер или жив? — спросил старший.
— Жив, но, вероятно, скоро умрет, — отвечал младший.
— Несчастный.
— Тут его оставлять нельзя. Дерево, под которым он лежит, совершенно сухое и не дает тени. Скоро сюда придет солнце, и с раненым сделается солнечный удар.
— Он умер или жив?
— Как же быть?
— Надо его перенести куда-нибудь в тень… Взгляни-ка, взгляни! К дереву приколот цветок Victoria Regia. Что это значит?
— Совершенно не понимаю. Этот человек — белый. Кто его убийцы — трудно сказать; судя по знаку, привешенному к дереву, — кто-то из туземцев, хотя, впрочем, я не решусь это утверждать категорически.
— Надо, однако, ему помочь чем-нибудь. Не перенести ли его в дом?.. Тут, наверное, есть где-нибудь дом.
— Да, но сперва нужно перевязать рану. Судя по тому, что кровь течет при всяком его вздохе, следует думать, что легкое у него задето. Эй! — крикнул он своим неграм. — Идите сюда кто-нибудь с гамаком. Тому, кто отнесет раненого в хижину, я выдам двойную плату.
Глава IV
— Неужели рана его так опасна? — говорил между тем младший.
— Очень опасна. Я тебе говорю, что он едва ли выживет… Эй вы, что ж никто из вас не идет? — крикнул он опять неграм.
Вторичный зов подействовал. Подбежали два рослых молодца атлетического сложения.
— Денег не нужно, — сказал один из них, — мы и так перенесем этого несчастного, куда укажете.
— Он очень плох, — сказал другой, — мы рады послужить ему от всего сердца.
— Хорошо, друзья мои, — сказал молодой человек, в то время как его товарищ молча открывал маленькую походную аптечку. — Вы славные ребята, и я вам очень благодарен.
— Довольно странно, — говорил доморощенный хирург. — Видал я всякие раны, но такой — не случалось ни разу.
— А что? Разве что-нибудь особенное?
— Да как же не особенное: рана эта не сделана ни ножом, ни пулей, ни стрелой. Стрела пробивает и разрывает, нож правильно режет, пуля сильно ударяет о тело, поражая ткани вокруг раны, но эта рана не похожа ни на одну. Скорее можно подумать, что она нанесена клыком какого-нибудь животного.
— Но ты, конечно, знаешь, что в Америке нет животных с бивнями или клыками, кроме американского кабана?
— Как знать…
Разговаривая со своим младшим товарищем, путешественник не сидел без дела. Он проворно приложил к ране щепотку корпии, на нее — мокрый компресс и крепко замотал бинтами.
К носу раненого он поднес пузырек с нашатырным спиртом. Тот открыл глаза и пошевелил губами, но не мог произнести ни звука.
Когда негры укладывали его в гамак, он жалобно застонал, хотя поднимали его с чрезвычайными предосторожностями.
Сильные носильщики понесли раненого; за ними пошли европейцы. Пройдя вдоль речки несколько минут, они вскоре увидели поселок, о котором говорилось в первой главе.
В этом поселке, как известно, жили рабочие прииска. Насколько за сутки до этого они были мрачны и тихи, настолько теперь они шумели и кричали. Всеми ими (особенно индусами) точно овладело безумие. Китайцы пищали и визжали, словно испуганные птицы.