— Я английский подданный! — сказал индеец, коверкая французские слова на совершенно английский лад. — Я вам приказываю оставить меня в покое. Я хочу беспрепятственно продолжать свое плаванье.
Глава XIII
Мистер Браун из Шеффилда, когда от него убежали негры-лодочники, бросив его одного с семейством на голландском берегу Марони, долго бесновался с пеной у рта, кричал, бушевал, грозя кулаком кому-то в пространство.
— Фрегат!.. Два фрегата!.. Броненосец!.. Я скажу консулу — он вызовет целую эскадру ее величества, и вас накажут. Я английский подданный. Британское правительство никогда не оставляет безнаказанными обид, наносимых британцам…
Обыкновенно во время плаванья Питер Браун бывал очень молчалив, но кроток и безобиден, как человек, который замкнулся в своем крошечном «я» и которому нет никакого дела до окружающих. Жил он исключительно утробными интересами и, кроме своего пищеварения, не интересовался никем и ничем, даже своим семейством.
Миссис Браун, мисс Люси и мисс Мэри, напротив, о себе не заботились нисколько, и единственным их желанием было, чтобы внутренности мистера Брауна пребывали в должном порядке. Мистер Браун был непоколебимо убежден в преданности своего семейства и потому, не стесняясь, таскал с собой жену и дочерей по всем морям земного шара.
Бедные дамы подчинялись всем мучениям этого безостановочного странствования. За такие мучения они старались вознаградить себя тем, что всячески заботились друг о друге и трогательной взаимной привязанностью поддерживали друг в друге бодрость духа.
Миссис Браун была молодая, хорошо сохранившаяся красивая женщина и казалась скорое старшей сестрой, чем матерью своих дочерей. Она, хотя и была замужем за маньяком, тем не менее была женщина умная, добродетельная и отлично образованная.
Со времени превращения ее мужа в какого-то меланхолического, или, вернее, катарального, Вечного жида она в условиях подневольных странствий сама постаралась дополнить образование дочерей и много читала с ними. Мисс Люси и мисс Мэри были вполне развиты в нравственном отношении и вдобавок прелестны по наружности. Одной было девятнадцать лет, другой — восемнадцать. Обе были белокурые, с прелестными светло-пепельными волосами, но при этом у обеих были темно-карие глаза, что делало их красоту в высшей степени оригинальной. Руки у них были маленькие, ноги тоже, что у англичанок встречается крайне редко.
И мать, и дочери от беспрерывного путешествия сильно похудели и побледнели; впрочем, для того чтобы поправиться, им стоило бы лишь немного отдохнуть. Они объехали столько разных стран и испытали столько всевозможных приключений, что теперешнее их положение казалось им не особенно ужасным. Они смотрели на него, как на самое обыкновенное дорожное приключение.
Другие женщины на их месте пришли бы в отчаяние, но они готовы были, пожалуй, даже радоваться приключению, избавлявшему их от качки, если бы только не боялись, что оно вредно отзовется на мистере Брауне. Здоровье главы семейства было для них делом священным. Они скорее умерли бы от страданий, но никогда не произнесли ни одной жалобы.
Убежавшие негры были все-таки настолько честны, что не тронули ни вещей, ни провизии англичан. Эти взрослые дети честны на свой лад. При случае они не считают бесчестным нарушить данное обязательство, если оно вдруг покажется им слишком тяжелым, но зато никогда ничего не украдут. Не было случая, чтобы негр-бони или негр-боши украл у кого-нибудь деньги. Редко бывало и то, чтобы они воспользовались чужой провизией, разве уж совсем в крайнем случае, когда им больше негде взять.
В конце концов, у Питера Брауна была хижина, совершенно достаточная для убежища ему и его семейству, были гамаки и провизия. Так как дождливый сезон кончился, то опасаться дурной погоды не приходилось. Но мистер Браун об этом и не думал вовсе, его заботило совсем другое. С тех пор как ему пришлось высадиться на берег, как только он перестал чувствовать в желудке приятное щекотание вследствие корабельной качки, он сделался злобным, как бульдог. Ни кроткие увещевания миссис Браун, ни нежные ласки дочерей не могли укротить англичанина, в котором желудок вытеснил собою сердце.
Итак, мистеру Брауну, как он ни бился, приходилось отказаться от «нэвигейшен», от плаванья, и это его бесило.
Если б ему были известны нравы жителей верховьев Марони, он отнесся бы к своему приключению терпеливее. Он знал бы тогда, что его вынужденная остановка не будет слишком продолжительной.
Уважение местных жителей к европейцам так велико, что они никогда не согласятся допустить, чтобы с европейцем случилось по их вине какое-нибудь несчастье. Чувство это у них какое-то врожденное, и, кроме того, оно усиливается благодарностью за добрые услуги, которые нередко им оказывают европейцы, а также и страхом наказания. Они знают, что колониальная администрация никогда не шутит, и потому местные жители всегда избегают причинять неприятности путешественникам.
Вследствие всего этого мистер Питер мог бы быть вполне уверенным, что самое большое дней через десять дезертиры пришлют ему лодку, хотя, конечно, с другими гребцами. Вероятно, к мистеру Брауну явился бы даже сам Великий Ман с извинениями и доставил бы ему все средства к продолжению путешествия.
Побушевав около часу, Питер Браун немного поутих. Меланхолически откупорив жестяной ящик с мясными консервами, он предложил по куску жене и дочерям и затем принялся за обе щеки уписывать сушеное мясо.
Утоляя свой волчий аппетит, мистер Браун испускал глубокие вздохи. Не думайте, чтобы он вздыхал о печальной участи жены и дочерей, вовсе нет. Он вздыхал по поводу того, что у него нет аппетита, и завидовал даже небольшому аппетиту миссис Браун и обеих мисс, которые едва прикасались к жесткому кушанью…
При этом мозг мистера Брауна усиленно работал. Ему хотелось что-нибудь придумать такое… этакое…
Не выдолбить ли лодку?
Неудобно. На это потребуется, по крайней мере, месяц, да к тому же у мистера Брауна не было никаких инструментов. Как глупо он сделал, что не взял с собой несколько стальных шеффилдских инструментов!
— А-о! — воскликнул он наконец. — Не построить ли плот? Very well, я построю плот.
В эту самую минуту он увидел, что по реке плывут два каймана. У мистера Брауна разом пропала всякая охота приводить свою затею в исполнение.
— Успокойся, дорогой Питер, — говорила ему жена на превосходном французском языке. — Незачем терять мужество. Поверь мне, наше несчастье скоро кончится. И потом — мы все тебя так любим… Не правда ли, Мэри? Не правда ли, Люси?
— О да, мама, — отвечали молоденькие мисс, которые подошли к отцу и нежно его поцеловали.
— А-о! — возразил по-английски мистер Браун, — I am lost!..[16] Я чувствую, что умираю… Солонина — такое скверное мясо… Неподвижность меня убьет.
Если мистер Питер Браун говорил по-английски, это значит, что он считал свое положение из рук вон плохим.
Однако прошла благополучно целая неделя, и мистер Браун не умер, хотя положение его не изменилось ни на йоту. Все время мистер Браун заботился о том, чтобы на его бивуаке не переставал гореть костер. Он думал этим привлечь внимание каких-нибудь лодочников. Между делом мистер Браун уписывал консервы и бранился, что они очень невкусны. Говорил он теперь все время на родном языке и уже не коверкал французского. Меланхолия его, следовательно, не проходила.
Утром на девятый день своих мучений, подбрасывая дрова в костер, он взглянул на реку и вдруг громко вскрикнул.
По реке плыли три пироги, переполненные пассажирами, кирпично-красные торсы которых резко выделялись на фоне темных кузовов лодок.
Лодки плыли прямо к бивуаку мистера Брауна.
Лицо чудака просияло от радости, и он во все горло закричал — на этот раз по-французски:
— Арабелла! Иди сюда! Люси, Мэри! Поглядите! Лодки! Лодки! На них краснокожие!.. О, я теперь вернусь на пароход.
Он замахал своими длинными руками, крича при этом, как сумасшедший: «Ура! Ура!»
Краснокожие причалили к берегу. На их лицах не замечалось удивления, хотя они, конечно, были удивлены.
Вдруг мистер Браун словно поперхнулся и перестал кричать «ура».
— А-о! — сказал он своим дамам. — Мэри! Люси! Арабелла! Спрячьтесь скорее! Эти краснокожие в высшей степени неприличны… Very shocking![17] Их нагота просто омерзительна!
В самом деле, костюм приехавших индейцев должен был непременно оскорбить английскую чопорность.
Все они — и мужчины, и женщины, и дети — были совершенно наги и наивно приближались к европейцам, ярко освещенные солнцем. Дамы были украшены ножными и ручными браслетами, а у кавалеров в волосах были перья. Только на одном из них была надета сорочка; кроме того, на голове он имел серую поярковую шляпу, а в руках палку — знак власти. Это был, очевидно, вождь.
Он подошел к мистеру Брауну, подал ему руку и сказал:
— Boujou, mouche! — что означало bonjour, monsieur[18].
Так как миссис Браун и обе барышни ушли в хижину, то мистер Браун, не желавший обижать индейцев, потому что имел на них виды, пересилил свое отвращение и, пожимая руку краснокожему вождю, сказал ему на своем англо-французском жаргоне:
— Честь имею приветствовать вас!
— Я капитан Вемпи.
— А-о! — сказал в сторону мистер Браун. — Этот джентльмен знает приличия. Он отрекомендовался как следует…
— Капитан Вемпи, — произнес он вслух, — я мистер Питер Браун из Шеффилда.
— Гм! Гм, — произнес индейский капитан, ровно ничего не поняв.
— Позвольте мне, капитан, сделать вам маленькое замечание. Костюм ваших солдат и ваших дам слишком уж легок. Я не могу представить вас в таком виде миссис Браун.
Индеец не понял и этой фразы англичанина, но так как она сопровождалась очень выразительным жестом, то капитан Вемпи отвечал: