И он указал на пораженного изумлением мистера Брауна, который не только не спешил навстречу своим дочерям, но даже как будто подумывал скрыться.
Отшатнувшись назад, он нечаянно стряхнул с лица повязку, и у него обнаружился совершенно здоровый глаз.
Молодые девушки обе разом вскрикнули от ужаса.
— Это не он! — проговорили они. — Это не наш папа!.. Это лжепастор.
— Лжекапитан и мой грабитель! — не своим голосом заревел Гонде, входивший в эту минуту на веранду.
Обманщик не растерялся. Схватив тяжелый стул, он поставил его между собой и робинзонами как баррикаду, отскочил назад и схватил забытый кем-то на столе тесак. Размахивая им, он сбежал с веранды и скрылся в лесу, прежде чем присутствующие успели опомниться.
Все кинулись за ним в погоню, но Робен остановил их:
— Останьтесь! Этот человек, наверное, не один. Он заведет вас в засаду и погубит.
В то же время было обнаружено, что и оба индейца, сопровождавшие обманщика, скрылись вместе с ним.
Глава XXIII
Робинзоны спаслись от страшной смерти. Нужно было принять меры к тому, чтобы это не повторилось. Присутствие таинственной личности, являвшейся под видом то пастора, то офицера, то англичанина, заставляло опасаться дальнейших сюрпризов.
Человек, так искусно переодевавшийся и обнаруживший столько энергии и ловкости, не мог быть заурядным преступником. Ясно было, что он стремится овладеть прииском и не отступит ни перед чем ради достижения своей цели. Последний его поступок — то, что он ухитрился проникнуть в самый центр неприятельского лагеря — доказывал, что этот человек искусен во всевозможных хитростях и что он в своих коварных выдумках неистощим.
Европейцы невольно содрогались при мысли о том, что через несколько часов могли очутиться в полной власти злодея, который, подсыпав им чего-нибудь усыпительного, перерезал бы со своими помощниками их, абсолютно беззащитных.
Такое положение не могло далее продолжаться. Надо было положить всему этому конец.
Робинзоны устроили нечто вроде военного совета, на котором было решено собрать всех людей, на которых можно положиться, и, сформировав несколько отрядов, идти походом на неприятеля.
Немедленно приступили к исполнению задуманного и первым делом вызвали с плантации индейцев-эмерильонов, которые с большой охотой откликнулись на призыв. Поход доставлял им неожиданное развлечение.
На следующий день с прииска сбежало двадцать или тридцать рабочих, преимущественно негров, перед бегством испортивших машину. Робен распорядился отправить за ними в погоню своих индейцев, из которых составлен был первый отряд для задуманной экспедиции.
Индейцы настигли негодяев в лесу, и между ними произошла кровопролитная битва, в которой эмерильоны остались полными победителями и вернулись к Робену с обычными своими трофеями: скальпами и отрубленными головами.
После такой решительной меры рабочие на прииске притихли, тем более что подозрительных элементов между ними уже почти не оставалось. На другой день Робен предполагал выступить в поход против виновника всех смут, но тут случилось событие, которое ускорило развязку само собой, без участия робинзонов.
Настала ночь. Было около одиннадцати часов. Вдруг со стороны приисковой плотины показались какие-то ярко-красные огни, заревом осветившие деревья по краям золотого поля.
Две сторожевые собаки робинзонов, Боб и Матаао, подняли зловещий вой. Робинзоны, уже улегшиеся было спать, поспешно вскочили, вооружились и выбежали на веранду, готовые отразить всякое нападение.
Валлон пошел в хижины рабочих, расставил часовых, выставил впереди три пикета и объявил рабочим, чтобы они готовились к выступлению.
Зарево между тем становилось все ярче и ярче. Очевидно, горели смолистые вещества. Окрестность осветилась, как днем.
Послышались три громких удара и гулко разнеслись по прииску. Затем раздался такой ужасный крик, от которого замолчали даже ягуары, завывавшие в лесу. Затем опять три удара и опять такой же крик, крик совершенно нечеловеческий.
Нужно было иметь бесстрашие робинзонов, чтоб не испугаться этих ужасных звуков.
Первым заговорил Робен:
— Нас сближает с нашими врагами неожиданный случай, быть может, единственный в своем роде, — сказал он. — Рабочие, которые у нас остались, народ вполне благонадежный, на них можно положиться. Поэтому я предлагаю следующее. Пятьдесят человек под командой Андрэ и Шарля пусть охраняют дом, а я с господином Валлоном, Анри, Эдмондом и Эженом, а также Ломи, Башелико и еще пятьюдесятью рабочими выступлю в поход. Мы пойдем осторожно, тихо; дорогу будет нам показывать Матаао, а Боб останется дома. Экспедиция будет вполне безопасной ввиду нашей многочисленности и превосходства нашего вооружения.
Действительно, у европейцев были превосходные винтовки Ваттерли-Гинара, самозаряжающиеся коническими пулями. Шарль привез их из Европы больше десятка.
Отряд выступил под командой Робена, следуя знакомой дорогой, освещенной теперь, как днем, таинственным заревом.
Через полчаса отряд дошел до леса и спрятался за деревьями на опушке.
Робен и его люди увидели на лесной поляне зрелище, которое потрясло их до глубины души.
На поляне, сразу же за опушкой, были симметрично расположены квадратом четыре костра из древесных ветвей. Костры горели ярким пламенем. В центре квадрата, на небольшом возвышении, стоял старик-индеец громадного роста, совершенно седой. Его длинные белые волосы падали на плечи и резко обрамляли энергичное, свирепое лицо, искаженное в эту минуту нечеловеческим гневом. Его богатырское восьмидесятилетнее тело с упругими, выдающимися мускулами блестело на огне, точно позолоченное. Старик был совершенно гол. У ног его неподвижно, как трупы, лежали пятеро индейцев, таких же голых, как он, и с таким же золоченым телом. Шестой индеец стоял перед стариком, низко опустив голову, в глубоко почтительной позе.
— Панаолине умрет тоже
Чуть дальше к двум деревьям было крепко привязано по европейцу. К каждому дереву была прикреплена голова аймары и цветок Victoria Regia. Европейцы стояли на горячих углях и корчились от нестерпимой боли.
— Выслушай меня, сын мой! — говорил старик, обращаясь к стоявшему перед ним индейцу. — Выслушай меня, младший из арамихо! Ты должен умереть тоже. Белые победили нас. Лес нам больше не принадлежит. Тайна золота нарушена, осквернена. Наше племя должно исчезнуть с лица земли. Наши боги покинули нас. Умри же! Умри от рук твоего отца Панаолине и ты, последний из арамихо!
Индеец поднял опущенную голову. Старик дотронулся пальцем до его правого глаза. Молодой человек тяжело, как подкошенный, упал на землю рядом со своими товарищами, уже лежавшими у ног старика.
— Теперь поговорим с тобой, — продолжал старик, обращаясь к одному из европейцев, привязанных к дереву и сжигаемых заживо. — Белый! Ты меня обманул. Я нашел тебя умирающим с голода, когда ты спасался от людей из Сен-Лорана. Тело твое было покрыто кровавыми ранами, лихорадка сотрясала твои руки и ноги. Ты хотел отомстить белым людям, которые были твоими мучителями. Нас с тобой соединила общая ненависть. Я сделался твоим другом и союзником. Я позвал к тебе на помощь Водяную Мать, посвятил тебя в наши таинства. Ты клялся мне, что у тебя есть пиаи, который убивает белых людей, как у меня есть пиаи, убивающий краснокожих… Ты мне солгал, потому что белые из Долины золота преспокойно роют землю огненными машинами и похищают золото краснокожих, первых и законных хозяев девственного леса.
Белый, ты меня предал. Я побежден. Но кураре, наш священный яд, спасает меня от позора. Кураре убил последнего арамихо. Водяная Мать умерла. Панаолине умрет тоже. Но прежде чем он прикоснется к тебе пальцем, намазанным священным ядом, он вырвет у тебя язык, который так бессовестно солгал.
Изумленные робинзоны не успели мигнуть, как старик подскочил к своему пленнику, открыл ему ножом рот и быстрым движением вырвал окровавленный язык, который и бросил тут же в огонь.
Робинзоны выбежали на поляну в ту минуту, когда Панаолине направлялся к другому пленнику.
Страшный старик увидел их, остановился и крикнул им с непримиримой злобой и ненавистью:
— И вы! Я вас тоже ненавижу! Проклятые люди, срубившие мой лес, похитившие тайну золота! Я ненавижу вас — и умираю.
Он быстро поднес к своему лицу палец и тут же упал бездыханным на груду трупов.
Робен и Анри успели при свете костра разглядеть черты оставшегося в живых европейца. Этот несчастный с обгорелыми ногами был не кто иной, как таинственный незнакомец, под видом мистера Брауна посетивший недавно жилой дом на прииске.
Забыв всякое враждебное чувство, видя в этом человеке только несчастного страдальца, преданного невыносимым мукам, робинзоны подбежали к нему, перерезали веревки, которыми он был привязан к дереву, положили его на сделанные тут же наскоро носилки и перенесли в дом.
В амбарах прииска было много только что собранного, свежего, мягкого хлопка, которым несчастному обернули обугленные ноги. Боль утихла, страдалец перестал стонать.
Это был человек в цветущем возрасте, с живыми глазами и энергичным лицом. На висках его кое-где пробивалась седина.
На первый взгляд, лицо его казалось самым обыкновенным, но при внимательном рассмотрении оказывалось, что это лицо обладает замечательной подвижностью и способно быстро принимать самые разнообразные выражения. Это было лицо актера. Оно нисколько не было похоже ни на одно из тех трех лиц, которые так искусно изображал таинственный незнакомец.
Даже и теперь, уже будучи самим собой, казалось, он инстинктивно, бессознательно старался изобразить на своем лице что-то постороннее, чуждое его настоящей индивидуальности.
Временами рот его сардонически улыбался, возле глаз ложились насмешливые складки. Это случалось тогда, когда он поглядывал на робинзонов, участливо толпившихся около него.
По-видимому, он сделал над собой усилие и проговорил глухим голосом: