Айрин, уже на кухне, круто развернулась и крикнула:
– Нечего про меня песни заводить.
– Как это про тебя? – Сэм изобразил удивление. – Кто это про тебя песни заводит?
– Да вы. Только что пели.
– А, эту. Про Айрин? Про девушку по имени Айрин? Ну надо же, я и забыл, что тебя тоже так зовут.
Он запел снова – но теперь совсем тихонько, себе под нос. Айрин вслушивалась, раскрасневшись и тяжело дыша, готовая наброситься на Сэма, если различит хоть слово.
– Не смейте про меня петь. Ежели в песне мое имя, значит она про меня.
Внезапно Сэм залился громкой руладой:
Женился я субботним вечерком.
Вдвоем с женой построили мы дом.
– Прекратите. Кому сказано, прекратите! – взвизгнула Айрин, вытаращив глаза и вспыхнув. – Не замолчите – так я возьму да окачу вас из шланга.
Днем Сэму предстояло развозить джем по всевозможным бакалейным лавкам и паре сувенирных магазинов, откуда поступили заказы. Он предложил Джулиет составить ему компанию. Даже сходил в хозяйственный магазин и купил Пенелопе автомобильное креслице.
– Вот чего-чего, а этого у нас на чердаке нет, – объявил он. – Наверное, когда ты была маленькая, таких еще не придумали. Да это и не важно. У нас все равно машины не было.
– Какая прелесть, – сказала Джулиет. – Надеюсь, ты не слишком потратился.
– О, что ты, пустяки, – отозвался Сэм, наклоняясь, чтобы усадить ее в машину.
Айрин осталась в огороде – собирать малину. Эти ягоды планировалось пустить на пироги. Трогаясь с места, Сэм дважды посигналил и помахал; Айрин соизволила ответить: подняла руку, словно отгоняя мух.
– Славная девушка, – произнес Сэм. – Не знаю, что бы мы без нее делали. Но сдается мне, ты считаешь ее грубоватой.
– Я ее почти не знаю.
– И правда не знаешь. Она тебя боится до одури.
– Быть не может.
Пытаясь придумать, что бы такое сказать об Айрин, что-нибудь доброжелательное или, по крайней мере, нейтральное, Джулиет спросила у отца, как погиб на птицеферме ее муж.
– Не знаю, были у него какие-то преступные наклонности или просто ветер в голове. Короче говоря, связался он с кучкой жуликов, которые собирались наладить торговлю крадеными курами. Пошли на дело, тут, конечно, сработала сигнализация, выскочил фермер с ружьем; а уж прицельно стрелял или нет…
– О боже.
– Айрин и родственники мужа подали в суд, но фермера оправдали. Как и следовало ожидать. Только ей, наверное, трудно было с этим смириться. Притом что муж у нее, судя по всему, был не подарок.
Джулиет согласилась – да, смириться, конечно, трудно, – а потом спросила, училась ли Айрин у него в школе.
– О нет, нет, нет. Насколько я знаю, она и в школу-то почти не ходила.
Сэм объяснил, что родители Айрин были с севера, из-под Хантсвилля. Да. Откуда-то из тех краев. И в один прекрасный день появились в городе. Отец, мать, дети. Отец сказал родным, что сбегает по делам и скоро за ними вернется. Назначил место. Время. Побродили они по городу без гроша в кармане и в назначенный час стали его поджидать. А он не вернулся.
– И не собирался возвращаться. Бросил их на произвол судьбы. Жили они на пособие. В какой-то убогой хибарке за городом, где подешевле. Старшая сестра Айрин, которая кормила всю семью, – как я слышал, дети полагались на нее больше, чем на мать, – умерла от аппендицита. Ее не смогли отправить в больницу: поднялась метель, а телефона в доме не было. И тогда Айрин бросила школу, потому что сестра, как бы это сказать, защищала ее от других детей, которые их дразнили. Сейчас она, может, и выглядит толстокожей, но, мне кажется, так было не всегда. Может, и теперь это всего лишь маска… И вот, – продолжал Сэм, – мать Айрин присматривает за внуками, но тут, ты не поверишь, после стольких лет вдруг объявляется пропавший отец семейства, уговаривает жену перейти к нему жить, и, если она согласится, Айрин окажется в пиковом положении, потому что не намерена и близко подпускать детей к деду. А ребятишки у нее славные. У девочки какой-то недуг – вроде бы волчья пасть; одну операцию уже сделали, но вскоре потребуется вторая. Обещают, что все будет хорошо. Но это лишь одна проблема из многих.
Одна проблема из многих.
Что творилось с Джулиет? Она не испытывала ни капли искреннего сочувствия. Напротив, этот длинный перечень невзгод вызывал у нее внутренний протест. Это уже перебор. Когда в рассказе всплыла волчья пасть, у Джулиет в мыслях было лишь возмущение. Перебор.
Она знала, что так нельзя, но не могла отогнать эти мысли. Боялась поддерживать разговор, чтобы не выдать свое бессердечие. Боялась выпалить: «Что в ней такого особенного – невзгоды сделали из нее святую, так, что ли?» Или еще хлестче: «Надеюсь, ты не умышленно пускаешь к нам в дом таких людей».
– Говорю тебе, – продолжал как ни в чем не бывало Сэм, – к тому времени, как Айрин стала помогать нам по хозяйству, у меня просто опустились руки. Прошлой осенью с твоей мамой не стало сладу. Причем нельзя сказать, что она забросила дом. Нет. Но лучше бы забросила. Лучше бы совсем ничего не делала. А она… она бралась за какую-нибудь работу – и бросала на полпути. Снова и снова. Правда, мне это было не внове. В том смысле, что я и прежде за ней убирал, ухаживал, по дому помогал. Да и ты тоже – помнишь? Она всегда была прелестной, милой девочкой со слабым сердцем; привыкла, что ее обслуживают. А с годами мне стало приходить в голову, что ей просто-напросто недостает трудолюбия. Но в какой-то момент все резко полетело под откос, – горестно признался он. – Бывало, прихожу домой и вижу: посреди кухни стоит стиральная машина, а вокруг разбросано мокрое белье. В духовке – сгоревший дотла пирог, который она поставила печься и сожгла. Я боялся, что она и себя сожжет. Или дом спалит. Постоянно твердил ей: лежи в постели. Но она ни в какую: устроит очередную заваруху, в потом в слезы. Я пару раз нанимал домработниц, но те не могли с ней справиться. И тут появилась Айрин. Айрин, – повторил Сэм с глубоким вздохом. – Благословен будь тот день. Я серьезно. Благословен будь тот день.
А потом добавил, что все хорошее когда-нибудь кончается. Айрин собралась замуж. Присмотрела себе вдовца лет сорока-пятидесяти. Фермера. По слухам, с деньгами, и Сэм – ради Айрин – надеялся, что это правда. Потому что ничем другим жених похвастать не мог.
– Богом клянусь, ничем. Видел я его – один зуб во рту торчит. По-моему, это плохой признак. Не хочет вставную челюсть: либо слишком гордый, либо слишком жадный. Подумать только, такая симпатичная девушка.
– Когда свадьба?
– Кажется, осенью. Осенью.
Пенелопа всю дорогу спала в своем креслице; как только машина тронулась с места, у нее сами собой закрылись глазки. Стекла передних окон были опущены, и до Джулиет долетал запах сена, только что скошенного и спрессованного в брикеты – рулоны уже никто не скатывал. На лугу оставалось несколько еще не срубленных вязов, одиноких, словно не от мира сего.
Сэм остановил машину в деревушке, которая состояла всего из одной улицы, сбегавшей по узкой лощине. Из каменистых склонов выпирали куски породы – это было единственное место на много миль вокруг, где высились такие огромные скалы. Джулиет вспомнила, что когда-то здесь был парк с платным входом. А в парке – фонтан, чайная, где подавали мороженое, корзиночки с земляникой и наверняка еще много другого, что уже забылось. Пещеры носили имена гномов из мультфильма про Белоснежку. Сэм и Сара устроились на травке у фонтана и ели мороженое, а маленькая Джулиет побежала исследовать гроты. (Которые, кстати, оказались мелкими, неинтересными.) Она звала с собой родителей, но Сэм отказался:
– Ты же знаешь, мама не может лазать по камням.
– Беги, беги, – сказала Сара. – Вернешься – и нам расскажешь.
В тот раз она принарядилась и теперь расправила по траве юбку из черной тафты. Такие юбки назывались «балеринками».
Наверное, день был праздничный.
Когда Сэм вышел из магазина, Джулиет спросила у него про парк. Он даже не сразу понял, что к чему. Но потом сообразил. Назвал парк «обдираловкой». Не смог сказать, когда точно его закрыли.
Фонтан и чайная тоже исчезли без следа.
– Хранительница мира и порядка, – проговорил Сэм; до Джулиет не сразу дошло, что он вернулся к разговору об Айрин. – Не чурается никакой работы. Скосить траву, полить огород. Что бы ни делала, старается изо всех сил и держится так, словно это для нее честь. Вот что не перестает меня удивлять.
Что они в тот день отмечали в парке? День рождения, годовщину свадьбы?
Сэм вел свой рассказ настойчиво, почти торжественно, перекрикивая шум двигателя, с трудом одолевавшего крутой подъем.
– Она вернула мне веру в женский пол.
Обещая управиться за минуту, он вбегал в один магазин за другим, но возвращался намного позже и начинал оправдываться за очередную задержку. Все хотели с ним поболтать, рассказать какой-нибудь специально припасенный анекдот. Кое-кто подходил к машине вместе с Сэмом, чтобы посмотреть на его дочь и внучку.
– Так вот она – умница, которая по-латыни шпарит, – сказала одна женщина.
– Сейчас уже не так бойко, – отозвался Сэм. – Слишком занята.
– Оно и понятно, – согласилась женщина, вытягивая шею, чтобы разглядеть Пенелопу. – Только они ведь – дар свыше, правда? Дитятки.
Джулиет подумывала обсудить с Сэмом диссертацию, к которой собиралась вернуться – пока, правда, только в мечтах. Раньше такие темы всплывали в разговорах естественным образом. В разговорах с Сэмом, но не с Сарой. Та обычно говорила: «Ну-ка, расскажи мне все-все, чему тебя там учат», и Джулиет вкратце объясняла ей, чем занимается; иногда Сара спрашивала у дочери, как только она не путается во всех этих греческих терминах. А Сэм всегда смотрел в корень. Как-то в колледже Джулиет обмолвилась, что лет в двенадцать-тринадцать наткнулась на слово «тауматургия» и отец с ходу объяснил его значение. У нее спросили: «Твой отец – ученый?»