А найдешь, паче чаянья, пустое место – что тогда делать? Кричать караул. Если спросят, что за шум, посетовать на утрату. А в то же время – гора с плеч: будто избавили тебя от старых недоразумений и обязательств.
Мистер Трэверс построил этот дом (то бишь организовал строительство) в качестве свадебного сюрприза для миссис Трэверс. К тому времени, как здесь оказалась Грейс, дом простоял, наверное, лет тридцать. У детей миссис Трэверс была значительная разница в возрасте: Гретчен тогда исполнилось лет двадцать восемь или двадцать девять, она уже сама стала женой и матерью, а Мори двадцать один – перешел на последний курс колледжа. И еще был Нил, лет, наверное, тридцати пяти. Только он не носил фамилию Трэверс. Звали его Нил Борроу. Миссис Трэверс уже была один раз замужем, но овдовела. Она зарабатывала на жизнь себе и сыну преподаванием делопроизводства на секретарских курсах. Послушать мистера Трэверса – так до знакомства с ним жизнь ее была сплошной каторгой, что с трудом удавалось компенсировать даже полным благополучием, которое он с радостью ей обеспечивал.
Впрочем, сама миссис Трэверс отзывалась о том времени совершенно иначе. Они с Нилом жили в городке Пембрук, в большом старом доходном доме у железнодорожных путей, и за обеденным столом она рассказывала о разных событиях той поры, о соседях-квартиросъемщиках, а также пародировала грубый французский и ломаный английский хозяина, франкоговорящего канадца. У некоторых ее историй даже были названия, как у рассказов Тэрбера из библиотечной «Антологии американского юмора», которой зачитывалась Грейс. (На той же полке у них в десятом классе стояли «Последний барон»[27] и «Два года на палубе»[28].)
«Как старушка Кромарти ночью вылезла на крышу». «Как почтальон ухаживал за мисс Флауэрс». «Собака, которая любила сардины».
Мистер Трэверс никаких историй не рассказывал и вообще за столом говорил мало, но если замечал, что ты, к примеру, разглядываешь облицованный бутом камин, то мог спросить: «Интересуешься камнями?» – и поведать, где он приобрел тот или иной отделочный камень и как без устали искал особый розовый гранит, потому что миссис Трэверс, однажды увидев такой в дорожном раскопе, вскрикнула от восторга. Или же мог продемонстрировать не столь уж необычные усовершенствования, которые сам добавил в интерьер: угловой кухонный шкафчик с выдвижными полками, небольшие емкости для хранения разных мелочей под сиденьями табуретов. Он был высок ростом, сутулился, разговаривал негромко и распределял жидкие волосы по всему черепу. Купался он непременно в резиновых тапках и, хотя в обычной одежде не выглядел толстяком, на пляже не мог скрыть нависавшую над плавками белую жировую складку.
Тем летом Грейс работала в гостинице городка Бейлис-Фоллс, что к северу от озера Литтл-Сэбот. В начале туристического сезона Трэверсы всем семейством заехали туда поужинать. Она приметила их не сразу: они сидели не за ее столиком, а народу было полно. Когда она готовила стол для очередных посетителей, до нее дошло, что кто-то пытается с ней заговорить.
Это был Мори. Он спросил:
– Можно будет вас куда-нибудь пригласить?
Не отрывая взгляда от столовых приборов, она бросила:
– Поспорил, что ли?
А все потому, что у него нервно срывался голос, да и сам он стоял как вкопанный, будто делал над собой усилие. Ни для кого не было секретом, что парни-дачники на спор частенько назначали свидания официанткам. Не совсем в шутку: заручившись согласием, парни действительно появлялись в назначенном месте, хотя обычно планировали только пообжиматься в машине – даже не предлагали сходить в кино или хотя бы попить кофе. Так что девушки считали зазорным соглашаться на такие свидания и приходили только за неимением лучшего.
– Ну так как? – страдальчески выдавил он, и тут Грейс остановилась, чтобы на него посмотреть.
Ей показалось, что она сразу же увидела его насквозь, увидела настоящего Мори. Робеющего, пылкого, невинного, целеустремленного.
– Ладно, – быстро ответила она.
Вполне возможно, она имела в виду: «Ладно, успокойся, вижу, что не на спор, вижу, что ты не такой». Или: «Ладно, так и быть». Она и сама точно не знала. Но он воспринял это как знак согласия и сразу же заявил, не понижая голоса и не замечая косых взглядов, что зайдет за ней после работы, прямо завтра.
Он сводил ее в кино. Тогда шел фильм «Отец невесты». Грейс он жутко не понравился. Она ненавидела таких, как героиня Элизабет Тейлор, ненавидела избалованных богатых девчонок, от которых не требуется ничего, кроме как интриговать и приказывать. Мори возразил: это же комедия, но она ответила, что дело не в этом. А в чем – толком определить не сумела. Естественно было предположить, что она, работая официанткой, не может оплачивать учебу в колледже, а если захочет для себя отдаленного подобия такой свадьбы, ей придется много лет копить и самой нести все расходы. (Так решил и Мори, который проникся к ней уважением, почти благоговейным.)
У нее не получилось объяснить, даже себе самой, что ее переполняет не зависть, а гнев. И не оттого, что ей не по карману дорогие магазины и дорогие наряды. А оттого, что девушкам положено быть именно такими. Мужчины… окружающие, все остальные… желают их видеть именно такими. Обожаемыми красотками, избалованными эгоистками с куриными мозгами. В таких влюбляются. Такие становятся матерями и пестуют своих отпрысков. Эгоизм уходит, а мозги все равно куриные. Навсегда.
Грейс распиналась на сей счет, сидя рядом с юношей, который в нее влюбился, потому что поверил – мгновенно – в чистоту и уникальность ее ума и души, а бедность, в его глазах, только добавляла ей романтического флера. (О бедности девушки он судил не только по ее профессии, но и по сильному долинному акценту, которого она до поры до времени у себя не замечала.)
Ее мнение о фильме он воспринял всерьез. Более того, слушая ее неудачные попытки объяснить свою злость, он и сам выжал из себя кое-что в ответ. Сказал, что понимает: причина не сводится к такому примитивному, такому женскому чувству, как зависть. Это понятно. Причина в том, что она не приемлет ветрености, не соглашается быть как все. Она – особенная.
Грейс запомнила, как была одета в тот вечер. Пышная синяя юбочка, белая блузка с прошивками, сквозь которые проглядывал верх груди, и широкий розовый пояс из эластичного материала. Несомненно, между ее внешностью и притязаниями наблюдалось противоречие. Но в ней не было ни грации, ни задиристости, ни лоска, диктуемых тогдашней модой. В ее облике чувствовалось нечто шероховатое, нарочито цыганское – от самых дешевых побрякушек, раскрашенных под серебро, до длинных, будто бы немного растрепанных волос, которые она убирала в сеточку, когда выходила на работу.
Особенная.
Мори рассказал о ней матери, и та велела:
– Непременно приведи эту свою Грейс к нам на ужин.
Все было ей в диковинку, все вызывало восторг. Она даже влюбилась в миссис Трэверс, как Мори влюбился в нее. Хотя, конечно, ее природа не позволяла ей проявлять свое потрясение, свое преклонение так явно, как это делал он.
Грейс воспитали дядя с тетей, точнее, двоюродная бабка и двоюродный дед. В три года она осталась без матери, а отец вскоре переехал в Саскачеван, где завел другую семью. Заменившие отца с матерью родственники ее не обижали, даже гордились ею, хотя зачастую недоумевали и больше помалкивали. Ее дядя изготавливал плетеные кресла и обучил этому ремеслу Грейс, чтобы она ему помогала, а впоследствии, когда у него совсем ослабнет зрение, смогла бы пойти по его стопам. Но она нашла работу в Бейлис-Фоллс, и хотя ему – да и тете тоже – не хотелось ее отпускать, они считали, что ей нужно узнать жизнь, а уж потом остепениться.
В свои двадцать лет Грейс только что окончила школу. Это должно было произойти годом раньше, но она сделала странный выбор. Жила она в крошечном городке (неподалеку от Пембрука, где обитала миссис Трэверс), но тем не менее там была гимназия, которая предлагала пять направлений подготовки к государственным экзаменам, дающим право на зачисление в высшее учебное заведение. Все предлагаемые предметы изучать не требовалось, и Грейс решила в конце первого года обучения (в тринадцатом классе, который должен был стать для нее выпускным) сдавать экзамены по истории, ботанике, зоологии, английскому, латыни и французскому – и получила неслыханно высокие баллы. Но вот наступил сентябрь, и она вернулась в гимназию, выбрав физику, химию, тригонометрию, геометрию и алгебру, хотя девушкам, как принято было считать, эти предметы давались особенно тяжело. К концу учебного года она планировала изучить все предлагаемые в тринадцатом классе предметы, кроме греческого, итальянского, испанского и немецкого, которые у них в средней школе было просто некому преподавать. Она достаточно хорошо сдала все три раздела математики и естественные науки, но не так блестяще, как прошлогодние экзамены. Потом у нее возникла мысль самостоятельно изучить греческий, испанский, итальянский и немецкий, чтобы сдать их через год. Но директор гимназии вызвал ее для беседы и сказал, что это ни к чему, поскольку она не сможет позволить себе учебу в колледже, да к тому же ни один колледж не требует полного набора дисциплин. Зачем же так усердствовать? У нее были особые планы?
Нет, ответила Грейс, просто хотелось выучить все, что можно выучить бесплатно. Перед тем как заняться плетением мебели.
Директор был знаком с управляющим гостиницы и пообещал замолвить за нее словечко, если она захочет летом поработать официанткой. Он тоже сказал, что ей надо узнать жизнь.
Выходило, что даже человек, ответственный за образование у них в городке, не верил, что образование так или иначе пригодится в жизни. И все, кому Грейс рассказывала о своем поступке (нужно же было объяснить, почему она так поздно окончила школу), твердили: «Вот сумасшедшая» или еще что-нибудь похлеще.