Лорен не удивило столь явное желание этой женщины с ней подружиться. Ее воспитывали в духе равенства детей и взрослых, хотя она и замечала, что для многих взрослых такое непривычно и лучше бы на них в этом вопросе не давить. Дельфина же, судя по всему, слегка нервничала. Новая знакомая говорила без умолку, смеялась невпопад и, пытаясь скрыть неловкость, дотянулась до ящика конторки, откуда извлекла плитку шоколада.
– Угощайся. Глядишь, еще разок ко мне в гости забежишь, а?
Теперь смутилась Лорен, хотя шоколад был очень кстати. Дома ей не давали сладкое.
– Меня не надо подкупать, – сказала она. – Я в другой раз просто так приду.
– Ох ты! Это надо же. Чудо что за ребенок. А ну, давай обратно.
Дельфина потянулась за шоколадкой, и Лорен от смеха согнулась пополам, прижимая угощение к себе.
– Я же говорю: в другой раз. В другой раз меня не нужно будет подкупать.
– Значит, разок можно и подкупить. Так?
– Мне заняться нечем, – призналась Лорен, – неохота сразу после уроков домой идти.
– А к подружкам в гости не заходишь?
– У меня нет подруг. Я в этой школе только с сентября.
– Если у тебя в школе все такие, как та компашка, что тут околачивалась, то лучше уж наособицу ходить. Как тебе городок?
– Маленький. Но кое-что мне нравится.
– Да это ж помойка. Все маленькие городишки такие. Я за свою жизнь столько помоек повидала, что удивляюсь, как мне до сих пор крысы нос не отгрызли.
Буфетчица ощупала свой нос. Лак на ногтях был того же цвета, что и тени.
– На месте вроде, – с сомнением объявила она.
Помойка. Словцо было вполне в духе Дельфины. Рассуждала она без обиняков – не беседовала, а рубила сплеча, суждения выносила резкие, непредсказуемые. О себе – о своих пристрастиях, о физических состояниях – рассказывала будто о великой тайне, неповторимой в своем роде и непостижимой.
У нее была аллергия на свеклу. Всего лишь одна капля свекольного сока могла вызвать у нее отек горла, и тогда ее пришлось бы везти в больницу на срочную операцию, чтобы спасти от удушья.
– А у тебя есть на что-нибудь аллергия? Нет? Ну и славно.
Она считала, что у женщины, независимо от рода занятий, должны быть ухоженные руки. Лак она предпочитала синий или фиолетовый. А еще любила массивные звенящие серьги и носила их даже на работе. Маленькие серьги-гвоздики ей не нравились.
Она не боялась змей, но зато рядом с кошками чувствовала себя неуютно. Не иначе как из-за того, считала она, что в младенчестве ее напугала кошка, которая запрыгнула к ней в кроватку, привлеченная запахом молока.
– А ты? – обратилась она к Лорен. – У тебя есть страхи? Какой у тебя любимый цвет? Ты когда-нибудь ходила во сне? У тебя от солнца кожа загорает или краснеет? А волосы быстро растут или медленно?
Лорен не впервые приходилось встречаться с таким проявлением интереса. Гарри и Айлин (особенно Гарри) допытывались о ее мнениях, мыслях и чувствах по самым разным вопросам. Иногда подобное любопытство вызывало у нее досаду. Но раньше она и подумать не могла, что людей способно заинтересовать нечто другое, что второстепенные подробности кому-то могут показаться столь важными. И она не опасалась, как это бывало дома, что у таких вопросов есть двойное дно, что отвечать нужно с оглядкой, чтобы из тебя не вытянули душу.
Дельфина учила ее разным анекдотам. Говорила, что знает их сотни, но Лорен расскажет только приличные. Гарри не счел бы приличными анекдоты, в которых высмеивались жители Ньюфаундленда («ньюфи»), но Лорен вежливо смеялась.
Гарри с Айлин она говорила, что после школы зайдет к подруге. В каком-то смысле это было правдой. Судя по всему, они только радовались. Но из-за них она не взяла цепочку со своим именем, когда Дельфина предложила ее забрать. Лорен изобразила уверенность, что настоящая владелица все-таки найдется.
Дельфина была знакома с Гарри; она обслуживала его столик за завтраком и вполне могла рассказать ему о визитах Лорен, но, похоже, этого не сделала.
Иногда она выставляла табличку с надписью: «Звоните, вас обслужат» – и звала Лорен составить ей компанию. В гостиницу изредка наезжали постояльцы: нужно было застилать кровати, драить ванные комнаты, пылесосить ковры. Дельфина никогда не разрешала Лорен помогать.
– Просто посиди, поговори со мной, – говорила она, – а то меня уже тоска заела.
При этом больше разговаривала она сама. Рассказывала о своей жизни, даже не пытаясь выстроить последовательность событий. Действующие лица появлялись и исчезали, а Лорен должна была держать их в голове, не задавая вопросов. Мистер такой-то и миссис такая-то были добрыми хозяевами. А злые хозяева носили имена Старый Боров и Старая Лошадиная Задница (Не вздумай за мной повторять!). Дельфина работала в больницах (Медсестрой? Смеешься, что ли?!), на табачных плантациях, в приличных ресторанах и дешевых забегаловках, а еще поварихой на лесозаготовках, уборщицей в автопарке, где творились такие гадости, что и рассказать стыдно, и продавщицей в круглосуточном магазине, куда однажды ворвались налетчики, после чего она уволилась.
Тусовалась она с двумя подружками: то с Лоррейн, то с Фил. Фил вечно хватала без спросу чужую одежду и однажды пошла на танцы в блузке Дельфины, да так пропотела, что блузка под мышками истлела. Лоррейн окончила школу, но допустила огромную ошибку, выйдя замуж за одного кретина, и теперь наверняка локти кусала.
У Дельфины тоже были возможности выйти замуж. Кто-то из ее ухажеров неплохо устроился в жизни, кто-то совсем опустился, а про иных она знать ничего не знала. В свое время ей очень нравился парень по имени Тони Килбрайд, но тот был католиком.
– Ты, поди, не догадываешься, что это значит для женщины.
– Это значит, что нельзя предохраняться, – отчеканила Лорен. – Айлин была католичкой, но потом отреклась, потому что ее это не устраивало. Айлин – это моя мама.
– Мама твоя напрасно волновалась – вон как оно вышло.
Лорен не поняла этих слов. Она решила, что Дельфина имеет в виду отсутствие у Лорен братьев и сестер. Должно быть, Дельфина думала, что Гарри с Айлин и хотели бы еще детей, но Айлин не смогла больше забеременеть. По сведениям Лорен, все обстояло совсем не так.
– Они могли бы завести еще детей, только не захотели.
– А ты почем знаешь? – шутливым тоном спросила Дельфина. – Вдруг не смогли. Вдруг и тебя они удочерили.
– Нет. Не удочерили. Я точно знаю.
Она чуть не выболтала, что произошло с Айлин во время беременности, но сдержалась, ведь Гарри требовал хранить это в тайне. Лорен была суеверной и считала, что нарушать обещания не к добру, хотя давно заметила, что взрослые идут на это с большой легкостью.
– Чего нахмурилась? – Дельфина легонько пробежала по щекам Лорен ногтями цвета ежевики. – Уж и пошутить нельзя.
Сушилка в гостиничной прачечной барахлила, и Дельфине пришлось развешивать мокрое белье, а поскольку на улице шел дождь, лучшим местом для сушки оказалась бывшая конюшня. Лорен помогла отнести корзины с чистым бельем в пустую каменную постройку позади усыпанного гравием двора. Пол в конюшне забетонировали, но в помещение все равно просачивался запах – не то из-под бетона, не то из-под штукатурки каменных стен. Пахло там сырой землей, лошадьми, кожей, мочой. В конюшне было пусто, если не считать бельевых веревок, пары колченогих стульев и комодов. Шаги отдавались гулким эхом.
– Крикни свое имя, – предложила Дельфина.
– Дельфи-и-и-и-н-а-а-а! – прокричала Лорен.
– Да не мое, а твое! На что тебе мое имя?
– С ним эхо лучше получается, – ответила Лорен и снова крикнула: – Дельфи-и-и-и-н-а-а-а!
– Терпеть не могу свое имя, – сказала Дельфина. – Свое имя все терпеть не могут.
– А я свое могу.
– «Лорен» приятно звучит. Красиво. Хорошее имя они для тебя выбрали.
Дельфина скрылась за простыней, которую развешивала на веревке. Лорен бродила по конюшне и насвистывала.
– Здесь петь хорошо, – сказала Дельфина. – Спой свою любимую песню.
Но у нее не было любимых песен. Казалось, это удивило Дельфину не меньше, чем то, что Лорен не знала анекдотов.
– А у меня их куча, – сказала Дельфина и завела: – «Лунная река, в милю шириной…»[31]
Иногда эту песню запевал Гарри, и всякий раз несерьезно, будто подшучивая над словами или над самим собой. Дельфина же ее пела совсем иначе. Лорен чувствовала, как голос волнами тихой грусти притягивает ее к женщине за колышущимися простынями. И казалось, что сами простыни вокруг Дельфины – нет, вокруг нее и Дельфины – вот-вот растают, и от этого приятно щемило в груди. Пение Дельфины было похоже на широко раскрытые объятия, готовые тебя принять. Но почему-то от этого обнаженного чувства у Лорен скрутило живот, а к горлу подступила дурнота.
– «…Вот и поворот, черничный друг мой ждет…»
Чтобы только прервать эту песню, Лорен схватила стул без сиденья и начала скрести ножкой по полу.
– Я хотела у вас кое-что спросить, – решительно обратилась Лорен к Гарри с Айлин за ужином. – Может быть такое, что меня удочерили?
– С чего ты взяла? – удивленно спросила Айлин.
Гарри оторвался от еды, посмотрел на Лорен, предостерегающе вздернув брови, и попытался отшутиться:
– Надумай мы взять приемного ребенка, уж наверное, не выбрали бы такого, который вечно пристает с расспросами, как ты считаешь?
Айлин встала из-за стола, пытаясь расстегнуть неподдающуюся молнию на юбке. Юбка упала на пол, и тогда Айлин приспустила колготки и резинку трусов.
– Взгляни, – сказала она, – и все поймешь.
Ее живот, который под одеждой выглядел плоским, оказался слегка заплывшим и дряблым. На коже, еще хранившей следы загара до линии бикини, выделялись мертвенно-бледные полоски, поблескивавшие при свете кухонной лампы. Лорен видела их и раньше, но не обращала внимания: они были для нее всего лишь характерной приметой тела Айлин, как парные родинки на ключице.