– Не сравнить с городской водой, – сказала она, передавая кружку Олли. – Колодезная. Вкуснотища!
Нэнси была из тех девушек, которые, глазом не моргнув, станут пить некипяченую воду из старой жестяной кружки, висящей у колодца. (Олли же, наученный горьким опытом, осознавал всю рискованность таких поступков лучше любого другого молодого человека.) Конечно, Нэнси рисовалась. Но, безрассудная от природы, искренне верила, что застрахована от любых напастей.
Сказать того же о себе Олли не мог. Однако была у него мысль – которой он, разумеется, не мог поделиться из страха быть осмеянным, – что ему уготована судьбой особая миссия, что его существование несет в себе тайный смысл. Может, потому их и тянуло друг к другу. Разница была лишь в том, что он намеревался идти до конца, а не довольствоваться малым. Как сделала бы она – вернее, уже сделала, ведь для девушки это был предел. Подумав о том, что у него-то возможностей куда больше, чем у любой девушки, Олли внезапно расслабился и даже проникся к Нэнси сожалением; на него накатило веселье. Порой он даже не задумывался, что́ связывает его с этой девушкой, – за пикировкой время пролетало незаметно.
Вода и вправду оказалась вкусной – и божественно холодной.
– К Тессе приезжает масса народу, – сказала Нэнси, садясь напротив него. – Никогда не знаешь, удастся ли застать ее одну.
– Правда? – переспросил он.
Ему в голову пришла дикая мысль: вдруг Нэнси настолько развращена и своевольна, что водит дружбу с какой-нибудь полупроституткой, безотказной деревенской шлюшкой. Вернее, продолжает водить дружбу с девчонкой, которая пошла по рукам.
Нэнси прочла его мысли (иногда у нее прорезалась сообразительность).
– Да ты что! – воскликнула она. – Я ничего такого не имела в виду. Как вообще можно было такое подумать! Тесса бы никогда… это отвратительно. Как тебе не стыдно! Она бы никогда… о, да ты сам все увидишь, – Нэнси покраснела до корней волос.
Дверь открылась, и без обычных затяжных прощаний – по правде говоря, вообще без каких-либо слышимых прощаний – на дорожку вышли мужчина и женщина, видавшие виды, но еще крепкие (прямо как их автомобиль); они покосились в сторону качелей, на Нэнси и Олли, но ничего не сказали. Как ни странно, Нэнси тоже промолчала, даже не стала выкрикивать какое-нибудь веселое приветствие. Те двое подошли к автомобилю с разных сторон, сели на переднее сиденье и укатили.
Затем кто-то появился из тени дверного проема, и в этот раз Нэнси заговорила:
– Привет, Тесса.
Телосложением эта девушка напоминала плотно сбитого ребенка. Большая голова с россыпью темных кудрей, широкие плечи, короткие сильные ноги, которые оставлял открытыми ее странный наряд: блуза-гардемарин и юбка. Странным он был хотя бы потому, что не подходил для такого жаркого дня, а к тому же она давно вышла из школьного возраста. Скорее всего, некогда это была школьная форма, и теперь, из практических соображений, Тесса носила ее дома. Такой одежде не было сносу; по мнению Олли, она выставляла женскую фигуру в невыгодном свете. Тесса выглядела неуклюжей – и впрямь как школьница.
Нэнси подвела его к хозяйке дома, представила, и Олли сказал Тессе – тем двусмысленным тоном, который обычно допустим с девушками, – что наслышан о ней.
– Неправда, – сказала Нэнси. – Не верь ни единому его слову. Если честно, я взяла его с собой лишь потому, что не знала, чем его занять.
Глаза у Тессы были небольшие, с тяжелыми веками, но поразительно мягкого и насыщенного голубого цвета. Когда она посмотрела на Олли, в ее взгляде не было ни особой приветливости, ни враждебности, ни даже любопытства. Но была в нем такая глубина и уверенность, что Олли тут же оставил свой дурацкий вежливый треп.
– Проходите, – сказала она и вошла в дом. – Надеюсь, вы не против – я тут масло взбиваю. Когда перед вами зашли люди, я прервалась, но если не продолжить сейчас, все труды будут впустую.
– Работаешь в воскресенье, плохая девочка, – сказала Нэнси. – Смотри, Олли. Вот как делают масло. Ты, наверное, думал, что оно выходит из коровы уже готовое и расфасованное, хоть сейчас на прилавки. Продолжай, – обернулась она к Тессе. – А устанешь – я тебя сменю, если получится. Честно говоря, я зашла пригласить тебя на свадьбу.
– Что-то я такое слышала, – ответила Тесса.
– Я могла бы прислать тебе приглашение по почте, но боялась, что ты не станешь читать. Вот я и решила зайти и выкручивать тебе руки, пока ты не пообещаешь прийти.
Они прошли прямиком на кухню. Жалюзи были опущены, под потолком крутился вентилятор. В воздухе пахло стряпней, плошками отравы для мух, керосином и кухонными полотенцами. Должно быть, за долгие годы все эти запахи уже въелись в стены и пол. Но чья-то рука – без сомнения, вот этой одышливой, чуть не кряхтящей девушки за маслобойкой – не поленилась выкрасить шкафчики и двери в небесно-голубой цвет.
Пол вокруг маслобойки был застелен газетами, а из-за регулярных переходов от стола к плите иные половицы протерлись до дыр. Любой другой сельской девице Олли галантно предложил бы свою помощь, однако тут ему не хватило уверенности. Эта Тесса выглядела не замкнутой, а просто старше своих лет, да еще обезоруживала прямолинейностью и самостоятельностью. В ее присутствии даже Нэнси вскоре притихла.
Масло было готово. Нэнси вскочила посмотреть и предложила Олли сделать то же самое. Его удивило, какого бледного оно получилось цвета, совсем не желтого, но ни словом не обмолвился, боясь, что Нэнси поднимет его на смех. Затем девушки положили липкий бледный комок масла на расстеленную на столе тряпочку, прибили сверху деревянными лопатками и завернули. Тесса подняла люк погреба, и девушки снесли масло вниз по ступенькам, о существовании которых Олли ни за что бы не догадался. Чуть не оступившись, Нэнси взвизгнула. Он подумал, что Тесса куда лучше справилась бы одна, но решила потрафить Нэнси как докучливому, но очаровательному ребенку. Тесса позволила ей собрать с пола газеты, а сама взялась откупоривать принесенные из погреба бутылки лимонада. Затем достала из углового морозильника большой кусок льда, обтерла с него опилки и разбила в раковине молотком на мелкие кусочки, чтобы кинуть в стаканы. И снова Олли не предложил помочь.
– Давай, Тесса, – сказала Нэнси, отпив лимонада. – Пора. Сделай одолжение. Пожалуйста!
Тесса молча пила лимонад.
– Скажи ему, – настаивала Нэнси. – Скажи Олли, что у него в карманах! Начни с правого.
Тесса ответила, не поднимая головы:
– Ну, скорее всего бумажник.
– Что еще? – поторопила Нэнси.
– Да, верно, – сказал Олли. – Бумажник. Что ж, теперь пусть угадает, сколько в нем денег. Сразу скажу: не густо.
– Это не важно, – сказала Нэнси. – Скажи, что там еще, Тесса. В правом кармане.
– К чему ты клонишь? – спросил Олли.
– Тесса, – льстиво протянула Нэнси. – Тесса, миленькая, ты же меня знаешь. Вспомни, мы старые подруги, с первых школьных дней. Сделай это ради меня.
– Это какая-то игра? – спросил Олли. – Вы вдвоем меня разыгрываете?
Нэнси рассмеялась.
– А в чем дело? – спросила она. – Есть чего стыдиться? Там у тебя старый вонючий носок?
– Карандаш, – едва слышно выдавила Тесса. – Немного денег. Монеты. Не знаю, какого достоинства. Листок бумаги с написанным текстом? Нет, с напечатанным?
– Выворачивай карман, Олли, – потребовала Нэнси. – Выворачивай!
– Да, и пластинка жвачки, – добавила Тесса. – Кажется, пластинка жвачки. Это все.
Жевательная резинка оказалась без обертки, вся в крошках.
– Я и сам уже не помню, что там, – соврал Олли.
На свет показались огрызок карандаша, пара монет разного достоинства и сложенная, истертая на сгибах газетная вырезка.
– Это мне кто-то дал, – поспешно добавил он, когда Нэнси вырвала ее у него из рук и развернула.
– «К рассмотрению принимаются оригинальные рукописи высокого уровня, как проза, так и поэзия, – зачитала она вслух. – С особым вниманием мы подходим…»
Олли отобрал у нее вырезку:
– Это мне кто-то дал! Чтобы я сказал, можно ли верить такому объявлению.
– Брось, Олли.
– Я даже не знал, что она до сих пор у меня в кармане. Как и жвачка.
– Ты не удивлен?
– Конечно нет. Я забыл.
– Не удивлен способностями Тессы? Что она знала?
Олли через силу улыбнулся Тессе, хотя был крайне смущен. Она не виновата.
– Да у любого парня в карманах может такое найтись, – ответил он. – Монеты? Конечно. Карандаш…
– А жвачка? – настаивала Нэнси.
– Возможно.
– И бумажка с напечатанным текстом. Она же так и сказала – с напечатанным!
– Она сказала «листок бумаги». И не знала, что на нем. Ведь не знала, правда? – повернулся он к Тессе.
Она помотала головой. Посмотрела на дверь, прислушалась.
– Кажется, машина едет.
И она была права. Теперь они тоже услышали. Нэнси подошла к окну выглянуть из-за занавески, и в этот миг Тесса внезапно улыбнулась Олли. Не было в этой улыбке ничего заговорщического или виноватого, как не было и обычного девичьего кокетства. Такой улыбкой можно приветствовать, но без особого приглашения. Скорее, она просто выражала душевную теплоту и добродушие Тессы. И в то же время девушка так расслабленно повела широкими плечами, будто улыбка эта разлилась по всему ее телу.
– Вот черт, – сказала Нэнси; но ей пришлось сдержать свое возбуждение, а Олли – свой внезапный интерес и удивление.
Тесса открыла дверь как раз в тот момент, когда из машины выбрался какой-то мужчина. Он подождал у ворот, пока Нэнси и Олли пройдут по дорожке. На вид ему было около шестидесяти; крепкие плечи, серьезное лицо, светлый летний костюм и шляпа с полями. Машина – купе последней модели. Мужчина кивнул Нэнси и Олли с тем равнодушным уважением и нарочитым отсутствием интереса, с каким кивают, когда придерживают для вас дверь на выходе от врача.
Вскоре после того, как мужчина зашел в дом, на дороге показалась еще одна машина.
– Сплошной поток, – сказала Нэнси. – Воскресными вечерами всегда полно народу. По крайней мере, летом. Люди отовсюду к ней съезжаются.