— Борисенок, ты как до Витебска добираться собрался? — спросил он, закручивая колпачок авторучки.
Я потрогал пальцами три хрустящих рубля суточных.
— Пешком до аэропорта, товарищ капитан. Разомнусь немного.
Капитан хмыкнул:
— С твоим диагнозом — это оригинально. Дойдёшь до первого гаишника — тебя обратно на «скорой» привезут.
В коридоре у окошка комендатуры уже выстроилась очередь таких же, как я — выписывающихся «долечиваться». Когда подошла моя очередь, я с удивлением увидел, что документы принимает не привычный старшина с вечно недовольным лицом, а девушка в форме с погонами прапорщика.
— Ефрейтор Борисенок? — она подняла на меня глаза. Карие, с золотистыми крапинками. — Вы же в Витебск?
— Так точно, товарищ прапорщик.
— Вы что, и правда собрались пешком? — она вдруг улыбнулась, и в уголках её глаз собрались смешные лучики. — Через пятнадцать минут от КПП отходит служебный автобус. Маршрут как раз через штаб округа в аэропорт.
Я невольно покосился на часы — «Полёт», подарок отца на мое восемнадцатилетие.
— Я, может, не положено…
— Вам как раз положено, — она понизила голос, — по приказу №120. Раненые с выпиской имеют приоритет.
Автобус ПАЗ-672, выкрашенный в защитный цвет, уже стоял у КПП, выпуская сизый дымок из выхлопной трубы. Водитель — ефрейтор как и я, но с петлицами автомобильных войск — лениво курил, прислонившись к борту.
— Садись, ефрейтор, места хватит, — буркнул он, увидев мои документы.
Салон пахло бензином, табаком и чем-то ещё — возможно, дезинфекцией. Я устроился у окна, положив РД на соседнее сиденье. Через минуту в автобус вошла та самая девушка-прапорщик, сбросила пилотку на колени и вздохнула:
— Уф, еле успела.
— Вы… тоже едете?
— В отпуск. До Орши, — она достала из сумки книгу. — А вы в часть?
— В полк ВДВ.
Автобус дёрнулся и заурчал, выезжая на проспект. За окном проплывали незнакомые места — парк с уже жёлтыми клёнами, стройка, раздолбанные троллейбусы на перекрёстке.
— Первый раз летите? — она отложила книгу.
— На «Аэрофлоте» — да, а так у меня 11 прыжков.
— Не бойтесь, это надёжная машина. Летала на практике из Витебска в Ленинград.
Я вдруг осознал, что разговариваю с девушкой, как со старым знакомым.
Аэропорт «Минск-1» встретил нас сизым дымком из труб буфета. Девушка — она представилась Ольгой — помогла найти военную кассу.
— Ваш рейс через сорок минут, — сказала она, глядя на расписание. — Успеете?
Я кивнул.
— Спасибо. За всё.
— Не за что. Выздоравливайте, ефрейтор.
Когда я поднимался по трапу Ан-24, то обернулся. Она стояла у окна терминала и махала мне рукой.
А через два часа, самолёт уже заходил на посадку в Витебске.
Ан-24 тряхнуло на посадке, и я невольно вцепился в подлокотник. За иллюминатором проплыли пожухлые берёзы аэродрома «Витебск-Северный».
Здание аэропорта — бетонная коробка с выцветшей вывеской. У сержант в комбинезоне авиатехника лениво ковырялся спичкой в зубах.
— В часть? — Он кивнул на грузовик ЗИЛ-130. — Садись, через двадцать минут как раз в Улановичи поедем.
В кузове пахло соляркой и картошкой — видимо, машина загружалась на аэродромной базе. Я пристроился на деревянной лавке рядом с мешками, подложив РД под спину.
ЗИЛок выбрался на трассу, и Витебск начал медленно растворяться в осенней дымке.
Пахло уже прелой листвой, гарью от сжигаемых листьев где-то в частном секторе, ветерком подтягивало сладковатый дымок из трубы хлебозавода.
Тянулось поле с недоубранной кукурузой, полуразобранные «Катюши» на обочине — военный памятник, и старуха у дороги, продающая клюкву в берестяных корзинках.
Шофёр, крикнул через окно кабины:
— До части полчаса, ефрейтор! Не засыпай!
У КПП 103-й дивизии ЗИЛ тормознул у шлагбаума. Дежурный, знакомый сержант Петренко, щёлкнул затвором АКМС:
— Борисенок? А мы тебя уже списали!
За его спиной желтели тополя плаца, а из открытых окон казармы неслась музыка — кто-то крутил магнитофонную запись с популярной песней.
— Рота в тире до обеда, — Петренко протянул мне пропуск. — Иди в санчасть, потом к ротному.
Я шагнул на плац, вдыхая знакомый коктейль запахов гарнизона: машинное масло с автопарка, хлорка из столовой, дешёвый одеколон «Саша» из солдатского ларька.
На крыльце медпункта стояла сестричка Лида — та самая, что прошлой весной делала мне уколы перед прыжками.
— О, наш камикадзе вернулся! — засмеялась она. — Иди к капитану, он тебя ждёт, из госпиталя уже звонили.
Я потрогал нашивку с парашютами на рукаве — вроде дома.
Глава 8
На следующее утро я проснулся за два часа до подъёма. На тумбочке часы показывали 4:30. Рядом лежала потрёпанная дембельская форма, которую мы с ребятами тайком перешивали ночами в подсобке.
Тишину казармы нарушал только храп Шевченко с соседней койки и писк мышей за стеной. Пахло гуталином, махоркой и дешёвым одеколоном «Тройной», которым я вчера поливал воротник гимнастёрки, чтобы хоть как-то убить запах двухлетней носки.
В 6:00 дежурный сержант Осадчий пнул мою койку:
— Встаёшь, дембель! Сегодня твой звёздный час!
Медкомиссия прошла в рекордные двадцать минут. Военврач капитан Козлов, не глядя, тыкал печатью в мою медкнижку:
— Годен… Годен… О, Борисенок! Ну, счастливо, орёл!
В канцелярии роты, старшина выдал мне предписание и проездные документы. Его кабинет пах типографской краской и перегаром.
— Запомни, ефрейтор, — он понизил голос, — если милиция задержит — говоришь, что едешь из части. Понял?
В столовой повар дядя Ваня, ветеран Кореи, сунул мне свёрток:
— Возьми, сынок. Сало, хлеб, две банки тушёнки. На дорогу.
Рота строилась на плацу. Командир, капитан Петренко, тот самый что влепил мне строгача за утерю рации, зачитал приказ:
— Ефрейтора Борисенок К. Д. уволить в запас…
Голос его дрогнул. Мы ведь вместе прошли и учения под Борисовом, и тот проклятый снежный десант под Полоцком, и последнюю выброску где меня…
У шлагбаума собралась вся рота. Лейтенант Дроздов, наш «салага», нелепо протянул букетик астр:
— Товарищ ефрейтор, это… от нас…
Сержант Петренко, мой лучший друг, молча обнял меня. Он нечаянно оставил царапину на щеке — пахло «Красой» и порохом с утренних стрельб.
Дежурный по части капитан Жуковский протянул мои документы:
— Борисенок, ты свободен.
Я сделал последний шаг за ворота. За спиной раздалось:
— Рота, смирно! Для встречи… равнение на-пра-ВО!
Они отдавали честь мне, простому ефрейтору.
Автобус «Витебск-Орша» пах бензином и молоком. Я прижал к груди свёрток с дембельским альбомом — фотографии, письма, парашютный шнур от первого прыжка.
Кондукторша, хмурая тётка в платочке, протянула билет:
— Тридцать пять копеек, солдат.
Я сел у окна. Через стёкла было видно, как на плацу рота идёт на занятия. Кто-то нёс мою любимую рацию, которую я настраивал два года.
Автобус дёрнулся. Где-то вдалеке прогремел знакомый гул — это взлетал Ан-26 с десантниками на учения.
Я закрыл глаза. В ушах ещё звенела утренняя команда:
— Рота, ша-а-агом МАРШ!
А в кармане кителя лежали: военный билет с печатью «Уволен в запас». И три рубля пятьдесят копеек — всё, что осталось от дембельских ста.
Моя гражданская жизнь начиналась с автобусного билета.
Автобус «Витебск-Орша» дёрнулся на выбоине, когда кондукторша крикнула:
— Лесная через три километра! Кому выходить — готовьтесь!
Я прижал к груди свёрток с дембельским альбомом и посмотрел в запотевшее окно. За стеклом последовательно проплывали: покосившиеся сараи окраины, старуха с коромыслом у колонки, потом поля с неубранной картошкой, трактор «Беларусь» с дымящим выхлопом, и наконец первые сосны, как штыки на параде.
Ровно через 3,2 км по спидометру, на который я посматривал через плечо водителя, автобус свернул на грунтовку, уже засыпанную жёлтой хвоей. Знак: «Лесхоз. Проезд запрещён» с пулевыми отметинами от наших же учебных стрельб.
Водитель, мужик с нашивкой «Афган-80» на куртке, обернулся:
— Солдат, тебе точно здесь? Тут до Орши ещё…
— Мне здесь уважаемый.
Автобус остановился у сгоревшего лесничества. Когда он отъехал, через нейроинтефейс вызвал «Друга»:
— Ну что, все по плану?
— Да медик-инженер второго ранга. Атмосферник под маскировочным полем ждет вас в 278 метрах, строго на восток.
Атмосферник завис над поляной с легким треском хвои. Он гудел почти неслышно, как большой шмель, и мягко опустился в просвете между соснами.
Я вышел, вдохнул — влажный, пряный, настоящий воздух. Намного лучше чем в Минске. Земля, листья, дымок где-то вдалеке.
На запястье — лёгкое постукивание: «Друг» предупредил об отключении режима маскировки и выходе в стратосферу.
— Точка дежурства достигнута. Приветствие отключено.
— Понято. Отбой, дружище. Тут — зона покоя.
Дорога от поляны шла лесной тропой, знакомой на интуитивном уровне — видимо, предшественник гулял тут с детства. Всё казалось знакомым, но будто из чужого сна: коряга, развилка, старая яблоня на обочине.
Дом стоял, как и положено, — с деревянным крыльцом, облупленной дверью и полосатым ковриком у входа. На лавке — дед. Сухой, жилистый, в синем фартуке. В руках — сапог, в зубах — обрезанная щётка. Поднял глаза. Присмотрелся. Зажмурился.
— Ой, ды ж ты, пане Божа, Кастусь! Ты што, гэтак падрос⁈
— Здарова, дзядуля! — сказал я, стараясь не улыбаться слишком широко.
— Я ж думаў, ты па весне можа ўскочыш, а ты ж вось як прыйшоў — па-мужыцку. Аж нагу падкасіла.
Он встал, подхватил меня в объятия — крепко, по-настоящему. За плечом послышался голос:
— Хто там? Дык гэта наш⁈ — бабка выглянула из сеней, в халате и с деревянной ложкой в руке. — Кастуся прынесла! Ой, Маці Божа!