— Дзень добры! (Добрый день!) — хором, но робко.
— Добры дзень… (Добрый день…) — я с любопытством оглядел эту торжественную «делегацию».
Наташа, слегка покраснев, решительно делает шаг вперёд, словно готовясь к важному дипломатическому заявлению:
— Кастусь… яны… таксама хочуць. Як у мяне. Але кожная — сваю. (Костя… они… тоже хотят. Как у меня. Но каждая — свою.)
— Туфли?
— Ага. У Машы — каб с банцікам, у Валі — каб трохі вышэй, а Таня… (Да. У Маши — чтобы с бантиком, у Вали — чтобы чуть повыше, а Таня…)
— Я з раменьчыкам! (Я с ремешком!) — торопливо вклинилась Таня, боясь упустить свой шанс. — І каб пад колер сукенкі, ну, трохі блеску. (И чтобы под цвет платья, ну, чуть блеска.)
Я только приоткрыл рот от удивления, как из недр мастерской величественно появился дед — в рабочем фартуке, с неизменной трубкой в зубах, хитрющий и мудрый, как старый актёр перед главным спектаклем жизни:
— Ага! Прыбылі! Як жа не! (Ага! Прибыли! Как же нет!)
Он встал рядом со мной, театрально сложил руки на груди, прищурился одним глазом с видом знатока человеческих душ:
— А ці ведаеце вы, дзяўчаты, колькі каштуе такая праца? Гэта ж не на кірмашы лапці купіць! (А знаете ли вы, девочки, сколько стоит такая работа? Это же не на ярмарке лапти купить!)
Девушки переглянулись испуганными взглядами, словно школьницы на экзамене. Наташа осторожно, почти шёпотом:
— Ну… ну сто? (Ну… ну сто?)
Дед выдержал многозначительную паузу, театрально поддул в седые усы:
— Сто пяцьдзесят. За пару. І без панікоў. (Сто пятьдесят. За пару. И без паники.)
Повисло напряжённое молчание, тяжёлое как свинцовые тучи перед грозой.
— Калі без чаркі — то згода! (Если без рюмки — то согласна!) — вдруг заявила отчаянная Маша. — Я грошы маю, на тэлевізар адкладала! (У меня деньги есть, на телевизор откладывала!)
— І я! (И я!) — подхватила Таня. — Мне бабуля на выпускны дала, а я не паехала! (Мне бабушка на выпускной дала, а я не поехала!)
— І я — прывезу, (И я — привезу,) — добавила Валя, решительно сжав руки в кулаки.
Дед с мудрой улыбкой развёл руками и обернулся ко мне с видом провидца:
— Вось табе, Кастусь, фабрыка. І ад’езд — адкладаецца. Бо ж не можаш ты пакінуць столькі жаночых сэрцаў… на босую нагу. (Вот тебе, Костя, фабрика. И отъезд — откладывается. Ведь не можешь ты оставить столько женских сердец… на босую ногу.)
Я обречённо вздохнул, понимая неизбежность судьбы.
«Друг» тут же деловито включился в анализ ситуации:
— Анализ: локальный спрос стабильно высок и продолжает расти. Предложение — критически ограничено одним мастером.
— Добавить: у объекта по-прежнему отсутствует нормальная гражданская одежда.
— Настоятельно рекомендую: остаться на неопределённый срок. И изготовить минимум четыре пары обуви.
Я многозначительно посмотрел на дедушку. Он одобрительно кивнул с той хитрой, всё понимающей ухмылкой:
— А што ты хацеў, унучак? Кожны геній пачынае з замовы ад суседзяк. (А что ты хотел, внучек? Каждый гений начинает с заказа от соседок.)
Так началась настоящая эпопея. Наша скромная мастерская в одночасье превратилась в элитное бутик-ателье. Мы самозабвенно чертили выкройки, шили до глубокой ночи, яростно спорили о бантиках и высоте каблуков, пока мудрая бабушка организовала цивилизованную очередь — с потрёпанной тетрадкой и пронумерованными листочками. А я неожиданно для себя — не спешил никуда. Потому что вдруг понял простую истину: порой остаться на месте — значит двигаться вперёд быстрее, чем кто-либо.
Полуденное солнце нещадно било по потеплевшим доскам веранды. На верстаке в мастерской покоились две пары почти готовых туфель — произведения искусства в миниатюре. Бабушка колдовала над ароматным борщом, наполняя дом волшебными запахами. Дед сосредоточенно кроил подошву из плотной резины. А я… внезапно вышел на улицу, медленно снял рабочий фартук, тщательно вытер руки о старую тряпку и решительно направился к выходу. На почту. Сегодня суббота, и у Инны дежурство. Она точно на месте. А значит — связь будет кристально чистая, и нашему долгожданному разговору помех будет меньше.
Городская почта представляла собой одинокую будку с выцветшей надписью «МЕЖДУГОРОДНИЙ ТЕЛЕФОН». Внутри царила атмосфера прошлого века: скрипучий стол, толстенный справочник с загнутыми углами, древний аппарат с круглым диском. Девушка-оператор в очках, с аккуратным платочком на голове, подняла на меня усталые глаза:
— Вам куды? (Вам куда?)
— Мінск, вайсковы шпіталь. Аддзяленне нэўралёгіі. Сястра-хозяйка Інна Іванаўна. (Минск, военный госпиталь. Отделение неврологии. Старшая медсестра Инна Ивановна.)
— Ага… Зараз злучу. (Ага… Сейчас соединю.)
Пошли характерные щелчки, протяжные гудки. Затем — долгожданный голос:
— Госпіталь. Аддзяленне нэўралёгіі. (Госпиталь. Отделение неврологии.)
— Добры дзень. Гэта… з Гомеля. Мне б Інну Іванаўну… (Добрый день. Это… из Гомеля. Мне бы Инну Ивановну…)
— Хвілінку. (Минутку.)
Повисло мучительное молчание. Сердце застучало как бешеное — точно так же, как при посадке космического атмосферника. Потом раздался её голос. Чуть глуховатый от усталости, но такой родной и желанный:
— Дежурная медсестра.
— Привет, это я.
— Костя?..
Пауза, беременная эмоциями. В голосе — резкий сдвиг тона. Удивление, стремительно переходящее в радость. Чуть заметная дрожь волнения.
— Ты… як ты?.. (Ты… как ты?..)
— Всё в полном порядке. Я ещё тут. У деда. Шьём туфли для всей округи.
—(смеётся искренне, от души) Ты шутишь?
— Не совсем. Тут образовалась настоящая очередь. Вторая пятёрка уже пошла.
— Боже мой… Ты там настоящий дом моды устроил, как в Париже!
— А ты как дела? Как сама?
— Где? В госпитале дела идут своим чередом. Дежурство… слегка утомляет душу. И люди порой попадаются безнадёжно тупые. И чайник вчера опять предательски сломался.
— Ты волновалась за меня, я это чувствую. Поэтому и решил позвонить.
—(пауза, голос становится тише и нежнее) Спасибо тебе… Ты сейчас сказал — и мне сразу стало легче на душе.
— Это значит, что я всё делаю правильно, душа моя.
—(улыбается, и эта улыбка чувствуется даже сквозь телефонный провод) Помогай деду дальше, а я буду терпеливо ждать…
Мы помолчали несколько мгновений. Просто слушали дыхание друг друга через сотни километров. И этого было вполне достаточно для счастья. Когда я вышел с почты — небо показалось значительно ярче и синее. Как будто поделился с кем-то душевным теплом — и самому стало намного теплее.
Дома меня ждал дед с новой хитроумной выкройкой, бабушка — с миской свежих хрустящих огурцов, а за забором уже терпеливо стояли две новые потенциальные клиентки. Но внутри царило удивительное спокойствие. Потому что в далёком Минске тоже кто-то вздохнул с облегчением — и стало легче жить.
Щедрое солнце великолепно светит сквозь густую крону старой яблони. На лавке под раскидистой вишней — таз с прозрачной водой, деревянный табурет с треснувшим зеркальцем, тазик с пемзой для педикюра. На заборе — торжественно сушатся накрахмаленные фартуки. А под навесом у дедовой мастерской — настоящий аншлаг, как в театре в день премьеры. Наташа, Маша, Таня, Валя — каждая явилась с мешочком, коробочкой, или как минимум с парадными носками в руках. Бабушка командует с высоты крыльца, как опытный режиссёр:
— Першая Наташа, бо яна — аснова эксперыменту. Астатнія — у чарзе, як у краме за кардамонам. (Первая Наташа, потому что она — основа эксперимента. Остальные — в очереди, как в магазине за кардамоном.)
Дед величественно восседает у двери мастерской, в рабочем фартуке и с маленьким молоточком в натруженных руках.
— Глядзіце, дзяўчаты! Памятаеце — гэта не танкеткі з «Берліна моднага». Гэта — ручная праца. І каб у балота не лезлі! (Смотрите, девочки! Помните — это не танкетки из «Модного Берлина». Это — ручная работа. И чтобы в болото не лезли!)
Я стою с иголкой в зубах и парой свежеизготовленных туфель в руках. На табурете сидит Наташа. Осторожно, словно хрустальную туфельку Золушки, надевает обновку.
Повисла торжественная тишина. Один осторожный шаг. Второй, более уверенный.
— Ой… як яно… мякка! Як нібы босая — але ў Венецыі! (Ой… как оно… мягко! Как будто босая — но в Венеции!)
Все дружно захлопали в ладоши. Кто-то восхищённо посвистел.
— Я хачу з раменьчыкам! (Я хочу с ремешком!)
— А мне — з банцікам, але шаўковым! (А мне — с бантиком, но шёлковым!)
— А можна — чорныя, але з кветкай? (А можно — чёрные, но с цветочком?)
— Супакойцеся! (Успокойтесь!) — бабка властно подняла руку. — Майстар не з пластыку, а з косці і сэрца! (Мастер не из пластика, а из кости и сердца!)
Я присел на ступеньку крыльца. Дед торжественно подаёт мне целую стопку тщательно вырезанных шаблонов.
— Ну, што, дызайнер? (Ну, что, дизайнер?)
— Чую сябе як у Парыжы. (Чувствую себя как в Париже.)
— Парыж Парыжам, а ў нас тут галоўнае — каб ножка дзяўчыны гучала, як птушка ў маі. І каб дзяўчына — ганарылася, што туфлі не з цэху, а з душы. (Париж Парижем, а у нас тут главное — чтобы ножка девушки звучала, как птичка в мае. И чтобы девушка — гордилась, что туфли не из цеха, а из души.)
Я понимающе киваю. Девушки заливисто смеются, примеряют, кружатся в импровизированном танце. А я смотрю на это представление — и остро понимаю: пусть даже временно, но я здесь действительно нужен.
«Друг» тихо шепчет в ухе:
— Уровень эмоциональной связи с данной местностью: аномально высокий.
— Количество заявок на изготовление обуви: 7 и продолжает расти.
— Запросы на нестандартные дизайнерские решения: 3.
— Серьёзный вопрос: ты уверен, что не хочешь остаться здесь навсегда?
— Нет. Но хочу запомнить каждую из этих драгоценных минут.
Девушки разошлись лишь под вечер, но их звонкий смех всё ещё витает в тёплом воздухе. Я сижу на ступеньках. Дед рядом. Неспешно курит. Молчит, погружённый в свои мысли.