У яго — усе. І цяля, і козка, і нават лакаваная экзотыка, калі трэба.
— И помещение?
—есць. Старая прасавальня. Сухая, электрыка есць, вокны есць. І швейка стаіць, «Чайка-132» — праўда, капрызная.
Я молчал. Чай остывал. Дед глянул поверх чашки:
— Кастусь… калі ты за гэта, я табе дам старт. Усе сувязі, кантакты. Нават першага кліента знайду.
Я провел пальцем по крышке банки с гвоздями.
Потом взглянул на деда:
— А калі скажу, што не вазьмуся?
— То скажаш шчыра. І я табе за гэта — дзякуй скажу.
Я встал. Прошелся по мастерской. Колодки, кожа, старая вешалка, табуретка со следами от лака…
Все дышало ремеслом. Мягким, настоящим, добрым. Но…
— Дед… я гэта люблю. Але гэта — не мой шлях.
— Чаму?
— Бо мой шлях — там, дзе людзі. Дзе я магу адразу мяняць іх жыцце. Не толькі абуткам ці красой.
Я хачу, каб чалавек… прачынаўся і дыхаў. І каб не было болю.
Дед глянув на меня. Тихо. Просто.
— Інна?
— І Інна. І яе мама. І іншыя, пра якіх я пакуль нават не ведаю.
Я подошел к нему. Положил руку на плечо:
— Дзякуй табе за ўсе. І калі ты калі-небудзь захочаш, каб я пашыў штосьці — ты проста скажы.
— А я скажу.
И мы выпили остаток чаю. В тишине, без спешки.
Глава 14
Шли молча. Осень в Гомеле выдохлась, и теперь пахло не листвой, а углем и ранним снегом.
Я шел с руками в карманах, дед — со сдвинутой на затылок кепкой, чуть прищуренный, как будто обдумывал, как вылепить фразу.
На полпути к крыльцу он вдруг остановился.
— Слухай, унук… А скажы-ка ты лепш сам Палычу, што не паедзеш.
Я обернулся:
— Думаешь, обидится?
— Не. ен не з крыўдлівых. Але ен павінен пачуць паважную прычыну.
— И ты хочешь, чтобы я это сказал лично.
— А хто ж яшчэ? Гэта — твая рашэнне. Твая дарога. І твае слова.
Я кивнул.
— Хорошо. Когда?
— Ды хоць заўтра. ен ўвесь дзень на складі, не працуе тількі па нядзелях.
Мы дошли до крыльца, и тут дед добавил, будто между делом:
— А раз ужо ты тут, то можа паглядзіш тую «Чайку-132»?
— Она тоже зажевывает нить?
— Ці то, ці душа ў яе баліць. Ты ж майстар — ты разбярэшся.
Я усмехнулся.
— Дед, ну ты ж знаешь, что я не могу мимо техники пройти.
— Вось і добра. Знойдзеш алей у шклянцы з-пад гарчыцы, і тая плоская адвертка — ляжыць у табе ўжо ў крыві, я бачу.
Мы вошли в дом, и я понял: дело с отказом — важное.
К Михалычу, мы с дедом добрались налегке. Осенний воздух был сырой, но не промозглый — тот самый, в котором каждый шаг звучит чуть громче, чем надо.
Склад стоял на краю промзоны, за старым бетонным забором. Металлические двери с потертой краской, ржавые петли, табличка «Проход запрещен» уже перекошена, но держалась.
Внутри — тепло. Пахло кожей, маслом, паклей и старым деревом. Михалыч встретил нас у входа — крупный, седой, с такой спиной, что видно было сразу: тянул, носил, делал, ругался и снова делал.
— О, сам пришел. — ухмыльнулся он, подавая мне руку. — Ну, показывай, что за руки у минского гения.
Дед кивнул:
— Кастусь, давай — машынка на стале. Я падтрымаю, ты падкруціш.
Швейка «Чайка-132» была старая, но не убитая. Просто уставшая, как человек с хроническим недосыпом.
Я снял корпус, почистил зубчатую рейку, разобрал челнок, промыл, заменил одну пружинку. Смазал каретку, натяжитель, балансировочный вал. Затянул две гайки, и — щелк-щелк — пошел ход, как у новой.
Педаль не скрипела. Игла — не дрожала. Нить — не закусывала.
— О-о-о, другое дело! — хмыкнул Михалыч. —
— Вот такие люди мне и нужны. С головой и руками. Не нытики. Не ждуны. А — люди дела.
Я поднялся, вытер руки:
— Александр Михайлович, я вам благодарен. За доверие. За предложение. За отношение.
Он сразу посмотрел пристально. Увидел. Все понял. И замер.
— Ты отказываешься?
— Да.
— Почему?
— Потому что я нашел место, где нужен. Не просто как мастер. А как человек, от которого зависит чья-то жизнь. И я не могу разорваться. У вас — дело. А у меня сейчас — люди.
Тишина. Секунда. Другая. Пахло маслом. Швейка тихо тикала, остывая. Михалыч резко повернулся, собираясь что-то сказать… И резко вскрикнул — словно что-то внутри него рванулось.
— Ах… черт!
Он схватился за поясницу, побледнел, присел на край стола:
— Опять эта грыжа. Защемило. Позвонок… не встал.
— Где боль?
— Слева… вниз отдает. Как ножом.
Я уже стоял рядом. Нащупал. Почувствовал мышечный спазм. Пальцами — проверил трапецию, ось таза, переход. Сдвиг был… четкий.
— Сейчас. Я знаю, что делать. Потерпи.
— «Друг, микроконтроль. Вводим вектор коррекции. Я — рычаг, ты — стабилизатор.»
Одним движением, мягко, но точно — я вывел позвонок обратно. Хруст. Выдох. Секунда тишины.
Михалыч тяжело дышал, потом выругался:
— Ты че… костоправ?
— Почти.
— А что ж ты тогда не тут?
— Потому что, Михалыч… если я начну тут, я перестану быть тем, кто тебя сейчас поставил обратно в строй.
Он усмехнулся.
— Сильно.
— Зато честно.
Михалыч, отдышавшись, поморгал, посмотрел на меня исподлобья. Затем встал. Медленно, но уверенно. И вдруг фыркнул:
— Ну ты даёшь… Швейку мне оживил, позвонок — вправил, отказался культурно.
Чё ж, тебя теперь проклинать, что ли?
— Надеюсь, не придётся.
— Не, не прокляну. Наоборот — если когда надо будет кожа, хоть телячья, хоть козлиная, хоть черепашья — просто скажи. Без бабок. Понял?
Я кивнул.
— Понял. Тогда можно я сразу, чтоб не откладывать…
— Ну?
— Полный комплект.
— Под что?
Я усмехнулся.
— Под длинный плащ. Женский. Цвет — что-то между винным и шоколадным. Матовый, мягкий, чтоб переливался.
Дед посмотрел внимательно.
— Для неё?
— Для неё.
Тем временем Михалыч молча подошёл к стенке, открыл тяжёлую, скрипучую дверь склада, куда, судя по запаху, сам воздух боялся заходить без респиратора. Порывшись, вытащил идеальный рулон.
— Болгарская выделка. Пять лет лежит. Мягче уже не будет. Бери. Шей. И не экономь.
Я провёл рукой по коже — она была живая.
— Спасибо, Александр Михайлович.
— Погоди. Шей — в удовольствие. А спасибо — потом. Когда увижу, как она в этом плаще смотрится.
— Вы тоже обращайтесь если со здоровьем что не так. Чем смогу помогу.
Мы пожали руки. Крепко. Без обид. От души. Не как заказчик и мастер. А как человек, который дал — и человек, который понял.
Атмосферник скользил над осенним лесом. Тишина в кабине была как внутри скрипки — глубокая, натянутая. На коленях у меня — рулон кожи, которая мягкая, густая, тёплая даже на ощупь. Цвет — винно-шоколадный, как бархат на старинном кресле в театре. Для неё.
— «Птичка», полет завершён. Прогноз погоды — без осадков. Посадка на ручном управлении.
— Спасибо. Дальше я сам.
Я посадил аппарат мягко, почти без звука — у знакомой посадочной точки возле техэтажа. Взял свёрток, вышел. Листья хрустнули под ногами. Воздух — как первый глоток крепкого чая после долгого дня.
Спустился по пожарной лестнице на свою лоджию. Открыл дверь. Около кровати горел ночник.
Инна спала в халате. Волосы распущены. На тумбочке остывший чай. Я положил рулон на стол.
Снял куртку, ботинки. Потом подошёл и обнял её сзади — аккуратно, что бы не испугать.
Она вздохнула. И только тогда сказала:
— Я не слышала, как ты вошел. А потом почувствовала — ты рядом.
— А я специально мягко. Чтоб не будить. Ты чего здесь?
— Ждала. Знала, что вернёшься.
Мы молчали. Минуту. Две. Я прижал щеку к её плечу.
— Угадай, что на столе?
— Кожа.
— Какая?
— Та, в которой я увижу себя в зеркале — и не узнаю.
— Почти. Та, в которой ты будешь собой, только ещё красивее.
Она повернулась. Посмотрела мне в глаза.
— Сам сошьёшь?
— Уже начал.
— Тогда я не спрошу, где ты был.
— А я всё равно расскажу. Но завтра.
Позже, уже за чаем, я сидел напротив, и видел, как свет от лампы ложится на её лицо, и тень от чашки ложится точно туда, где будет ворот плаща.
— Будет красиво, — сказал я вслух, и продолжил про себя: «Она должна быть — красивой. Каждый день. Для меня.»
На госпитальной парковке стоял старый санитарный УАЗик — мрачный, зелёный, с погнутым зеркалом и характерным «уставшим» звуком двигателя. Рядом курил Валера, водитель, в бушлате и с синдромом ворчащего дворника.
— Опять ты, Борисенок?
— Опять я. Но не по твою душу, Валера, а по твою лошадь.
— Куда теперь?
— Домой к Инне.
— Помню.
Я хлопнул по ящику салоне:
— Там всё аккуратно. Медицинский груз. Лёгкий, но не сотрясай — оборудование.
Он затушил сигарету об покрышку.
— Ну, коль для женщины… Поехали, шевалье техники.
С орбиты пришло всё. Чётко, как в списке:
— Кровать-коляска с многопозиционной трансформацией, управлением и анатомическим ложем.
— Модули регенерации суставов — компактные, внешне похожи на фен, но способные снимать воспаление и улучшать подвижность с микромагнитной точностью.
— Набор фотохромных очков — три пары, с градиентным фильтром, адаптирующиеся к сетчатке Раисы Аркадьевны.
— Микродозированный курс препаратов — в индивидуальных капсулах, в термобоксе с замком.
— И бонус — ручной «Орто-Кит»: инструменты для точной подгонки домашних поручней, фиксаторов, упоров и регулировок.
«Друг» отчитывался с удовлетворением:
— Всё доставлено. Все единицы — маскировка под гражданские. Механическая часть активна, химическая — стабилизирована.
— Я счастлив.
— Я тоже, — сказал я вслух. Валера хмыкнул:
— Ты это с прибором разговариваешь или с богом?
— С тем, кто в отличие от тебя — не курит под топливным баком.