Когда бомбежка немного утихла, я понял, что мне в очередной раз повезло. Я, еще не оправившись от адского шума, неуклюже выбрался из окопа. Несмотря на незначительные ранения, недосып и скудное питание последних недель, я все еще оставался в неплохой физической форме. Мое психологическое состояние было намного хуже, но я старался изо всех сил сохранять ясность мысли. Офицерский долг требует от меня вести за собой подчиненных и заботиться о них.
Хотя упоминавшийся выше генеральский блиндаж остался цел, я понял, что у старших офицеров хватает иных забот, нежели отдавать приказы ротному командиру. Я продолжил поиски командира полка и направился в северном направлении, затем снова пересек главную дорогу.
Минут через десять я нежданно-негаданно наткнулся на подполковника Эбелинга, пытавшегося установить новую линию обороны примерно в паре километров от нас.
Обрадованный тем, что нашел его, я понял, что добился цели и могу получить новый приказ.
Из короткого разговора с подполковником я уяснил, что верховное командование отправляет нас обратно в Германию. Все оставшиеся в живых офицеры 58-й пехотной дивизии должны вернуться на родину, где станут ядром новой дивизии, которая будет формироваться в Гамбурге.
Немногие оставшиеся в живых солдаты нашей дивизии переводятся в состав 32-й пехотной дивизии, которая останется в арьергарде и будет сдерживать наступление частей Красной Армии.
Дав мне устные указания, Эбелинг сделал запись в моей солдатской книжке и расписался. Поскольку офицеры нашей дивизии будут самостоятельно добираться до Гамбурга, этот письменный приказ не позволит эсэсовцам наказать меня как дезертира, если я неожиданно наткнусь на них. Одним росчерком пера подполковник открыл мне, так сказать, дверь, через которую я смогу выйти из ада передовой и избежать смерти или русского плена.
Несмотря на то что я был благодарен Эбелингу, мне тем не менее стало понятно, что благополучно закончить такое опасное путешествие нам вряд ли удастся.
По всей видимости, Красная Армия отрезала нам все пути отхода на запад по суше, и свободный путь оставался лишь на песчаной косе Фриш-Неррунг, протянувшейся вдоль побережья Балтийского моря. В то же самое время корабли, пытавшиеся добраться до Германии, рисковали стать жертвами налетов советской авиации. Когда я добрался до блиндажа, в котором меня ожидали мои солдаты, то отвел в сторону гауптфельдфебеля Юхтера и объяснил ему, что получил указание пробиваться на территорию рейха с одним из солдат моей роты. Поскольку Юхтер был первым моим заместителем, то было вполне естественно, что помогать мне в формировании нового соединения должен он, но мне казалось, что нужно предоставить ему возможность выбора, а не заставлять выполнять приказ.
— Пойдете со мной? — спросил.
— Так точно! Пойду! — последовал немедленный ответ.
Несмотря на то что перспективы добраться до центральной части Германии были весьма сомнительными, мы с Юхтером по крайней мере решили использовать представившуюся нам возможность. Понимая, что делиться такими сомнениями с подчиненными не стоит, поскольку это усилит и без того владевшее ими ощущение безнадежности, я не стал говорить о приказе Эбелинга и сообщил им лишь о том, что они вливаются в состав 32-й дивизии.
По причине того, что моя рота практически прекратила существование, мне было тяжело расставаться с теми немногими, кто оставался в живых. В течение двух дней, которые мы провели в подземном складе-блиндаже, я попытался добиться перевода этих людей под мое командование в составе нового соединения. Тем временем Юхтер подключил свои старые связи для того, чтобы наших солдат наградили медалями.
Через два дня после катастрофы в Фишгаузене я смог подготовить наградные списки на Железный крест 1-го класса и несколько Железных крестов 2-го класса, но в сложившейся сложной обстановке мне не удалось добиться их вручения. В конечном итоге мне пришлось оставить моих людей, и они самостоятельно добрались до расположения 32-й дивизии.
Если они не погибли в последние дни войны, то, скорее всего, попали в плен к русским. Если этим солдатам сопутствовала удача и хватило физических сил, то им, пожалуй, посчастливилось пережить три-четыре года плена в России и благополучно вернуться на родину. Даже сейчас, шестьдесят лет спустя, мысль об их страданиях и неуверенность в их судьбе не дает мне покоя.
18 апреля — 8 мая 1945 года
Под редким огнем советской артиллерии во второй половине дня 18 апреля мы с Юхтером покинули блиндаж и отправились по главной дороге в направлении города Пиллау, расположенного в семи-восьми километрах от нас. Если нам удастся добраться до гавани, то мы попытаемся пересечь короткий отрезок водного пути от Пиллау до самой северной оконечности песчаной косы Фриш-Неррунг.
На закате, часа через три, мы добрались до города, где нашим взглядам открылось печальное зрелище. Вдоль дороги на ветвях деревьев покачивались тела примерно десятка повешенных немецких солдат. Мы с Юхтером не обмолвились ни словом, нам и без того было ясно, что это дело рук эсэсовцев. Для них было безразлично, являлись эти несчастные дезертирами или просто отбились от своих частей.
Большинство немецких солдат, с которыми я сражался бок о бок, считали войска СС (военные соединения СС) частью вермахта, но презирали регулярные части CC, в которых видели лишь кровожадную, бесчеловечную политическую милицию нацистской партии. Когда нацистский режим приблизился к своему бесславному концу, было неудивительно, что в назидание другим эсэсовцы вешали тех, кто, по их мнению, были изменниками. Став свидетелем их жестокой «справедливости», я возненавидел их.
Пока мы передвигались по Пиллау в свете умирающего дня, артобстрел противника усилился — русские обрушили огонь своих орудий на единственную оставшуюся главную цель этой части города. Как только возникало короткое затишье, мы с Юхтером покидали укрытие и бросались к очередному разрушенному дому, постоянно прислушиваясь к канонаде, чтобы новый залп не застал нас на открытом пространстве.
Когда несколько часов спустя мы прибыли в бухту на западной стороне города, то застали здесь скопление из нескольких сотен солдат и гражданских лиц. Несмотря на царящий вокруг хаос, один из двух паромов по-прежнему перевозил людей и транспортные средства через водное пространство в 200 метров, которое отделяло Пиллау от края песчаной косы Фриш-Неррунг. Нам не оставалось ничего другого, как дождаться своей очереди под непрекращающимся артиллерийским огнем противника.
Через полчаса, когда мы с Юхтером наконец втиснулись на паром вместе с доброй сотней солдат, беженцев и несколькими машинами и другим военным снаряжением, стало совсем темно. Оказавшись через десять минут на том берегу, мы вместе с двумя десятками других солдат забрались в кузов грузовика.
Когда артиллерийский обстрел немного затих, наш грузовик влился в импровизированную автоколонну, двигавшуюся к западному краю Фриш-Неррунга. В темноте приходилось передвигаться лишь на малой скорости, с выключенными фарами, чтобы не привлекать внимания вражеской авиации.
Спустя несколько часов мы подъехали к массиву горящих зданий. Поскольку эту местность не обстреливали из орудий и не бомбили, это показалось мне странным. Повернувшись к сидевшему рядом солдату, я спросил:
— Что там происходит?
— Наверное, горит концлагерь, — ответил тот.
Заметив мое недоумение, он объяснил мне, что такое концентрационный лагерь, в котором содержались враги нацистского режима. Сегодня это может показаться невероятным, но только в тот момент, в самом конце войны, я узнал о существовании и функциях концентрационных лагерей.
Новое знание сильно смутило меня, хотя я тогда и не увязал наличие таких лагерей с нацистской политикой геноцида. Мое политическое невежество было типичным для большинства немцев той поры.
Фотографий таких фабрик смерти тогда нельзя было нигде увидеть, о них стало широко известно лишь после войны.
В своих увлекательных мемуарах «Европа, Европа» (издательство «John Wiley and Sons», 1997 год) Соломон Перель, скрывавший свое еврейское происхождение в годы обучения в школе «Гитлерюгенда» в Германии, описывал подобное удивление, которое он испытал, когда впервые узнал о нацистских лагерях смерти.
Способность гитлеровского режима сохранять в тайне творимые им зверства от немецкого населения свидетельствует о его эффективности в деле контроля над той информацией, которая представляла для него опасность. Подобно большинству немцев, я чувствовал невыразимую горечь, узнав, что нацисты уничтожили миллионы евреев, цыган, а также других узников лагерей смерти. Не ради этого я сражался на фронте и не ради этого тысячи моих боевых товарищей отдали свои жизни.
Незадолго до рассвета наша колонна достигла Штутгофа, сборного пункта для войск, сумевших выбраться из горящего Пиллау. Остальную часть дня мы провели в укрытии, прежде чем продолжили путешествие по морю на северо-запад. Сев ночью на паром, мы с Юхтером пересекли Данцигский залив и оказались в Хеле, порту, расположенном на оконечности длинного полуострова примерно в 35 километрах от Штутгофа.
В Хеле мы нашли укрытие в квартале заброшенных четырехэтажных домов. Смертельно устав от долгого пути и нескончаемых боев последних месяцев, мы тут же погрузились в глубокий сон.
Хотя тогда нам это было неизвестно, как оказалось, катастрофа в Фишгаузене произошла в тот самый день, когда Красная Армия, части которой находились западнее нас, начала последнее наступление на Берлин. Таким образом, все Балтийское побережье превратилось в относительно безопасное место большой войны, хотя географическая изоляция Хеля, возможно, замедляла его захват русскими войсками. Во всяком случае, они все так же обрушивали на нас огонь своей артиллерии откуда-то из окрестностей Гдингена, города-порта, располагавшегося в пятнадцати километрах от нас на занятой советскими частями материковой территории.