На завтрак — поджаренные тосты, польское сливочное масло, домашнее яблочное варенье и что-то вроде сырника с изюмом. Инна в белом свитере с широким воротником, завязав волосы лентой, напоминала героиню французского фильма. С такой спутницей прогуливаться по Варшаве — уже само по себе эстетическое удовольствие.
— С чего начнем сегодня? — спросила она, подливая чай в чашку.
— Начнём по-классике. Старувка. А потом дойдём до Королевского тракта.
— Я как раз шапочку под пальто подобрала, в тон кирпичу Рыночной площади, — хмыкнула Инна.
Субботнее утро в Варшаве выдалось свежим, но без ветра — воздух словно вымыт до абсолютной прозрачности выпавшим ночью снегом. На улицах лежал мягкий, ещё не утрамбованный покров, который приятно похрустывал под подошвами. Солнце — как фарфоровая крышка, прозрачное, но холодное. Обогреватель в «Ниве» готов был бодро сопеть горячим воздухом, но машину оставили у дома — решили пройтись по старому центру пешком.
Инна взяла под руку, и маршрут начался с Площади Замковой (Plac Zamkowy). Старый город — «Старэ Място» — только недавно восстановленный после военного лиха, дышал архитектурным упрямством: здесь каждое здание будто шептало о выстоявшем духе. Ратуша, построенная в барочно-классическом стиле, сияла свежей штукатуркой. Над головой возвышалась огромная Колонна Сигизмунда обрамлённая серыми голубями, словно сторожила вход в сердце Старой Варшавы, с которой король смотрел в сторону Вислы, будто проверяя, не вернулся ли враг. Рядом — **Королевский замок (Zamek Królewski)**, выкрашенный в бархатный красный, с башенками, часами и облупленной штукатуркой, как на старых открытках.
— Представляешь, — тихо сказала Инна, — всё это почти с нуля отстроили. После войны. Полька в ней гордилась этим почти как своим дипломом.
— Упёртые, — отозвался, рассматривая барельефы на стенах. — Уважаю.
Пройдя по улице Пивна, вышли к Рыночной площади. По ней шли медленно, ступая по брусчатке. Витрины маленьких магазинов украшали резные вывески, витражи, деревянные игрушки. Здесь чувствовалась душа. Среди фасадов с разноцветными стенами, стояли ряды палаток — скромная барахолка, где в лавках можно было найти советские часы, польские сапоги, посуду и редкость — нейлоновые блузки.
На углу книжной лавки стояла самодельная витрина с новыми номерками газеты «Tygodnik Solidarność»(Еженедельная Солидарность). На стене рядом кто-то аккуратно нарисовал краской логотип движения — бело-красный флаг с надписью «Solidarność»(Солидарность), стилизованной под граффити.
— Посмотри, — Инна кивнула в сторону стены. — А ведь за это Ярузельский уже сажает. Но люди продолжают рисовать. Значит, есть, ради чего.
Старик с засаленным кашне продавал значки «Solidarność» с красной надписью и стилизованным флагом, аккуратно прикрывая товар газетой, когда поблизости появлялся милицейский патруль.
— Видела? — Инна указала глазами на стену неподалёку.
На кирпичной кладке белой краской кто-то написал: «Nie ma wolności bez Solidarności»(Нет свободы без солидарности). Надпись кто-то пытался закрасить, но буквы проступали сквозь слой краски, как голос, который не смогли заглушить.
Дальше прошли вдоль «Барбакана», полукруглой крепостной стены, оставшейся со времён средневековья. За ней — уютный переулок с вывеской «Antykwariat», где продавали книги довоенных изданий и довоенные же открытки.
Спустившись по улочке Podwale, свернули на «Krakowskie Przedmieście» (Краковское Предместье), ту самую историческую артерию, по которой ходили и короли, и варшавские студенты, и протестующие в 1970-х.
Дальше пошли по улице, мимо Университета и костёла Святого Креста. Витрины магазинов радовали аккуратностью, но не ассортиментом. Польские женщины шли с плетёными сумками, многие смотрели с интересом на Инну — она явно выделялась своей белоснежной шубкой и осанкой столичной красавицы.
Подошли к зданию Варовского дворца, потом свернули к костёлу Святой Анны. Внутри оказалось тепло и пахло ладаном. Свечи отражались в потускневшем золоте и мраморе. Пара пенсионеров молча стояла у иконы Богоматери.
На выходе из костёла по переулку прошли мимо очередной надписи: буквы «S» и «W» были выцарапаны на камне и тут же замазаны цементом.
— Хочешь кофе? — Инна прижалась ближе. — Вон, у того «Bristolu».
— Только если с ликёром.
Кафе было почти пустым. Старый официант с лицом актёра из кино хрущёвской эпохи подал кофе в высоких бокалах с шариками сливок. В дальнем углу у окна сидели двое мужчин с свежим номером «Trybuna Ludu», главной партийной газеты. Под фото Ярузельского — выжимка с последнего заседания Совета военного положения. Суровые заголовки, усмиряющие страну, но они газету явно не читали. Просто держали, как пропуск.
— Они хотят заткнуть всю страну, — тихо проговорила Инна, — но слишком поздно.
В ответ от меня прозвучало:
— Меня сильно беспокоит то, как близко ты принимаешь к сердцу лозунги этой «Солидарности».
— Что ты имеешь в виду?
— Знаешь поговорку: «Вор громче всех кричит: — Держи вора!»
— А это тут каким боком?
— Прощу тебя любимая, не делай сейчас никаких выводов на счет этого профсоюза.
Больше мы на эту тему не говорили.
— Какие еще есть планы?
— Зайти к кузену моей мамы.
— Это тот, чей адрес она дала еще в Минске?
— Да.
— Тогда надо купить что-то к столу…
— Ага… Пироженки или тортик…
— А что после кузена?
— Если получится, заскочить в Варшавский университет.
— Прямо так — на экскурсию?
— Увидеть, как живут те, кто будет твоими одногруппниками. Это важно.
Мы допили кофе и пошли дальше.
Ещё один поворот, и мы оказались у Костёла Святого Креста (Kościół Świętego Krzyża), где на колонне у входа бронзовыми буквами было выбито: «Tu spoczywa serce Fryderyka Chopina» — Здесь покоится сердце Шопена.
Инна остановилась.
— Это ведь не просто фраза. Это про каждого поляка. И не только.
Свернули на Мёдова, купили два стаканчика гржанца — горячего вина с пряностями, налитого в картонные стаканчики. Присели на скамейку. Рядом подростки бросали снежки в пластиковую бутылку.
Ветеран в плаще, прикрыв значок с орлом, продавал маленькие значки Пилсудского и портреты Папы Иоанна Павла II.
— Удивительная страна. Тут свобода дышит в трещинах асфальта, — произнесла Инна мне на ухо, глядя на балкон с флагом «Solidarność».
— Инна я тебя недавно просил… — Затем улыбнулся и шепнул:
— Смотри только не влюбись в Варшаву сильнее, чем в меня.
Поднявшись по скользким ступенькам обратно на Замковую площадь, договорились: обедать пойдут в «Pod Blachą», маленький ресторанчик с отличной кухней.
Глава 12
После ресторана «Pod Blachą», где подали шикарный журек в хлебной миске, который согрел изнутри, а ароматный бигос с квашеной капустой, копченостями и черносливом окончательно убедил нас в том, что польская кухня заслуживает отдельного восхищения, и дальнейшего очень тщательного изучения.
Над крышами домов висело серое небо, в воздухе повис влажный морозец с ароматом каменного угля, которым топили половину польской столицы.
На витрине, в небольшой кондитерской «Blikle» на улице Крулевской, наш взгляд упал на аккуратно выставленные торты.
Один из них, мы и приобрели. Это был знаменитый варшавский торт «Вздох Варшавы» — с маковым бисквитом, ореховым кремом и слоем шоколадной глазури, с надписью «W-Z» — фирменный варшавский, тот самый, о котором так тепло рассказывала Инна, вспоминая своё детство.
Торт положили в нарядную картонную коробку с серебристым шнурком.
Инна аккуратно прижала его к себе, и в этот момент взгляд прохожего польского старичка выдал всё — запах родного детства, вкус, который не отпускает десятилетиями.
Указав пальцем на него, я произнес с улыбкой:
— Только неси осторожно, он хрупкий как твои воспоминания.
Мы двинулись по адресу, который дала Раиса Аркадьевна. Тот самый двоюродный брат, с которым когда-то вместе играли в театральной студии в Познани, а потом он перебрался в Варшаву и с тех пор обжился в столице.
Двоюродный дядя Инны — пан Станислав Януш Подкаминьский — жил в центральной части районаЖолибож (Żoliborz), недалеко от парка Красиньского (Park Krasińskich) и вблизи границы с районом Мурнув (Muranów), в кирпичном доме довоенной постройки, с фасадом, который уже начал шелушиться, но окна были в порядке, а у входа дежурил кот — чёрный, с белым галстуком.
Старый лифт поскрипывал как подбитый дирижабль, но всё-таки добросовестно донёс нас на нужный этаж.
На звонок дверь открылась мгновенно. В проеме появился невысокий, аккуратно одетый мужчина мужчина лет шестидесяти в сером свитере и очках с тонкой оправой. У него был орлиный нос, аккуратная седая бородка и глаза, в которых угадывалась артистическая искра. На нём был вязаный жилет и твидовые брюки. Сначала он посмотрел с лёгким недоверием, а потом глаза его вспыхнули узнаваемым теплом:
— Инна? Ты, dziewczynka moja? Боже, как ты выросла… Инуська, ты только посмотри на себя! — с искренним удивлением воскликнул Станислав, прижимая племянницу к себе. — Совсем взрослая, красивая, как твоя мама в её лучшие годы.
Инна засмеялась и шагнула вперёд, чтобы обнять дядю.
Повернувшись к мне, он вежливо протянул руку:
— А это, должно быть, твой избранник. Наслышан. Проходите, проходите. У меня скромно, но тепло.
Внутри пахло воском, старым деревом и книгами. На стене — фотография в черно-белых тонах: Инна в возрасте лет пяти, улыбается, сидя у него на коленях. С каминной полки смотрел в прошлое потемневший портрет женщины в кружевном воротнике — мать Юзефа и тетка Инниной мамы.
Поставив торт на стол, Инна бережно сняла с него упаковку и сразу пошла на кухню за тарелками.
— Дядя Станислав… мама передаёт тебе поклон,привет и благодарность, — спокойно проговорила моя жена. — Говорила, что вы когда-то пообещали помощь, если будет надо.