На стоянке возле больницы «Нива» дожидалась, словно собака у магазина. Мороз усилился, но двигатель завёлся с полоборота. Януш, облачённый в шерстяное пальто поверх гипса, уселся на переднее сиденье, положив повреждённую руку на подушку. Инна, Хелена и Юзеф устроились сзади. Инна натянула капюшон, поёжилась от холода и негромко сказала:
— Пора домой. Устала, как после дежурства на 1-е января.
Я осторожно выкатился на заснеженную улицу. Городок медленно погружался в вечер: неоновая подсветка витрин, огни уличных фонарей, редкие прохожие в тёмных пальто. Януш, скосив глаза на зеркало, усмехнулся:
— Инночка, тебе памятник надо ставить. Не медсестра — чудо. Я думал, руку оторву, а ты — бах, и всё на месте, прямо как в кино.
— В кино так не получится, — отозвалась она, массируя пальцами переносицу. — Там актёры. А тут — ты. И весишь ты как взрослый кабан.
— Ну хоть не бык, — примирительно буркнул он. — Хелена, ты слышала? Она меня кабаном назвала!
— Потому что жрёшь ночами копчёности, — вставила Хелена.
Юзеф хихикнул с заднего сиденья:
— Ага, а потом ворочается и всё кровать скрипит. Я слышу через стену!
Легкий смех развеял напряжение. Даже Инна улыбнулась.
Глава 17
До въезда в столицу оставалось не более пяти километров, когда сзади замелькали огни. Синий «Полонез» с проблесковым маячком медленно, но настойчиво догонял, подавая сигнал фарой. На обочине стоял дорожный указатель: «Kontrola drogowa»(Придорожный осмотр).
— Кто это? — настороженно спросила Инна, повернувшись назад.
— Дорожная инспекция. Ну, типа нашей ГАИ, только у них это называется Milicja Ruchu Drogowego (Дорожная милиция), — пояснил Януш и добавил: — Если тормозят — надо остановиться. Может, проверка документов.
Пришлось сбросить скорость и прижаться к обочине. Полицейский в фуражке с синей окантовкой и пальто с погонами подошёл к водительскому окну.
— Dobry wieczór. Dokumenty do kontroli, proszę (Добрый вечер. Документы для проверки, пожалуйста).
Паспорт, техталон, водительское удостоверение — всё было со мной. Инна напряжённо наблюдала за выражением лица офицера.
— Czy pan prowadził samochód dzisiaj w godzinach porannych w rejonie Stegny? (Вы ехали сегодня утром на машине в районе Стегны?)
Судя по интонации, это был не просто вопрос — скорее, установление факта. Пришлось подтвердить:
— Tak. Wyjazd rekreacyjny z przyjaciółmi. (Да. Поездка на отдых с друзьями.)
— W takim razie proszę wysiąść z pojazdu. Będzie potrzebne wyjaśnienie w komendzie rejonowej. (В таком случае, пожалуйста, выйдите из машины. Вам потребуются объяснения в районном отделении милиции.)
Инна выдохнула сквозь зубы:
— Что не так?
Полицейский уже открывал дверь с моей стороны. Говорил предельно вежливо, но тоном, не допускающим возражений:
— Proszę się nie martwić. To rutynowe działanie. Pojawiło się zgłoszenie dotyczące incydentu z samochodem marki Fiat 132. (Пожалуйста, не волнуйтесь. Это обычное дело. Сообщили об инциденте с Fiat 132.)
Хелена потрясённо прошептала:
— Это же тот мерзавец, который не желал уступить нам дорогу!
Януш нахмурился:
— Ну вот, доигрались. Костя, ты, конечно, молодец, но, боюсь, теперь тебе светит бюрократический карнавал.
В общем, этот служивый приказал проехать нам в ближайший Komenda Rejonowa Milicji Obywatelskiej (Районную комендатуру народной милиции). Это был пока не арест, но нас сопровождали до места. Там с нас всех начали брать объяснения. Фразы дежурных — сухие, официальные. Объяснения записываются от руки. Потерпевший — студент юридического факультета, утверждает, что был избит и его автомобиль — повреждён. Свидетелей с его стороны двое: приятель и сосед по подъезду, якобы подтвердили факт нападения.
В кабинете с облезлыми стенами и запахом бумаги и дешёвых чернил, лейтенант в кителе щёлкнул авторучкой и, глядя прямо в глаза, спросил:
— Panie Konstanty, czy pan przyznaje się do zarzutu z art. 288 kk — uszkodzenie mienia, oraz art. 158 — pobicie? (Господин Константин, признаете ли вы себя виновным по обвинению, предусмотренному статьей 288 Уголовного кодекса — повреждение имущества и статьей 158 — побои?)
Пришлось втянуть воздух и начать рассказывать. Подробно, без эмоций. Слова звучали ровно: «Раненый пассажир», «перекрытие дороги», «неадекватное поведение», «угроза жизни», «эвакуация транспорта в экстренном порядке». Лейтенант слушал, не перебивая, изредка помечая что-то в блокноте.
— Czy ma pan świadków? (У вас есть свидетели?)
Я кивнул.
— Tak, panie poruczniku, troje z nich: żona, przyjaciele, dziecko. Gotowe do potwierdzenia. W załączeniu zdjęcie złamania, zarejestrowane przez żonę na filmie. Diagnoza lekarza jest dostępna. Szpital potwierdza przybycie o 16:30. (Да, пан лейтенант, целых трое: жена, друзья, ребёнок. Готовы подтвердить. Фотография перелома, зафиксированная женой на плёнку, приложена. Диагноз врача — есть. Больница — подтверждает приезд в 16:30.)
Молчание в кабинете длилось мучительно долго. Потом дежурный вышел. Вернулся с лысоватым майором в очках. Тот пролистал бумаги и устало спросил:
— Rosjanin? (Русский?)
— Bialorusin. Ale sluży w Wojskowym Szpitalu. (Белорус. Служу в военном госпитале.)
Майор только хмыкнул. После короткого совещания разрешили уйти, но с подпиской о не выезде. Сказали, что будут вызывать для дальнейшего разбирательства. Протокол — на подпись. Перевод — на польском и русском.
На выходе из участка Инна стояла, укутавшись в пальто, с застывшим выражением лица.
— Что теперь?
— Пока — домой. Завтра — разберёмся. Главное — все живы.
Пока вез польских друзей по домам, взгляд в зеркало был спокойным, но в голове уже шёл процесс. Команду «Другу» дал мысленно, не вслух — через нейроинтерфейс:
«Установить личность, адрес и биографию заявителя. Мажор по имени Станислав Юзеф Сверчевский, студент юридического факультета Варшавского университета, 1961 года рождения. Проживает на улице Чарторыйских, дом 17, квартира 24. Свидетели: Пшемыслав Ковальский и Рышард Левандовский. Уточнить их связи с заявителем, финансовые источники, возможные связи с правохранительными органами и партийной элитой. Проверить наличие политических мотивов. Запрос: полный отчёт — к утру.»
В нейроинтерфейсе коротко мелькнуло подтверждение: «Принято. Приступаю.»
Дальше звучал только мягкий гул шин и редкие слова благодарности на заднем сиденье. Каждый думал о своём. В том числе и о том, что будет дальше.
Во входной двери торчала записка от соседки снизу: «Если что-то нужно — стучите. Мы дома. Тамара.» Маленькая деталь, которая напомнила — не всё в мире враждебно.
Но «Друг» практически сразу не согласился с этим выводом. Едва закрылась дверь и Инна разулась в коридоре, как в зрительном поле нейроинтерфейса всплыл сигнальный маркер. Пастельный, едва заметный, синим на полупрозрачном фоне, как лед под лампочкой.
«Обнаружено расхождение с предыдущими профилями. Возможная угроза. Рекомендуется проверить сигнал.»
Ноги всё ещё гудели после долгого дня, но мозг уже переключился в другой режим. Запрос ушёл в молчаливом согласии, в том самом полуподсознательном взаимодействии с «Другом», которое не требовало слов.
Ответ пришёл через пять секунд.
«Лещинская Тамара Игнатьевна. 1943 года рождения. В 1944 году удочерена польской семьей. Было известно только имя. Фамилия и отчество получила от отчима. Сейчас на льготной пенсии, по вредным условиям труда. Бывший инженер Министерства связи. С 1980 года зафиксированы неоднократные контакты с лицами, связанными с подпольной группой 'Фил». Использует квартиру в качестве временного хранилища. Под наблюдением структур МВД ПНР и КГБ СССР. Может быть использована как потенциальный источник оперативной информации.
Пальцы машинально проверили замок. Инна уже ушла на кухню ставить чайник, не подозревая, что в двух метрах от них живёт не просто пожилая женщина, а связная подполья. Стало неуютно. Комфорт и хоть какая-то безопасность ДОСа раскрошилсь как стекло под каблуком.
— Ты знаешь, мне понравилась ее записка, — крикнула из кухни Инна. — Она такая трогательная, как от бабушки из сказки.
— Очень трогательная, — ответ прозвучал ровно, но внутри уже вовсю закипал совсем другой процесс.
Система анализа изображений выдала ещё один фрагмент: за последние пять дней в квартире Лещинской были как минимум трое мужчин. Один из них, ранее был зафиксирован в районе университета, когда я встречал Инну. Второй пару раз присутствовал на рынке у стенда с мясом. А третий, фигурировал на отдалённых кадрах у польского МВД в контексте подозрений по делу о валютной контрабанде.
«„Друг“, это подтверждено?»
«Идентификация с вероятностью девяносто семь процентов. Данные обновлены. Ожидается дальнейшее перемещение материалов.»
Инна поставила на стол чашки, достала лимон и печенье. Радостная, полудомашняя сцена, которую хотелось бы сохранить, как фото в альбоме. Только на фоне, рядом, под полом потенциальный канал дезинформации и опасное соседство потенциальной точки влияния и давления.
— Она как-то и пирожки предлагала, помнишь? Такие с маком. Мы тогда отказались, а теперь зря. Наверное, хорошие были.
Взгляд автоматически метнулся к дверному глазку. Соседка с пирожками с маком… И тут же контрабанда валюты и агентура, пока еще не совсем понятно кого.
— Знаешь, пока не стоит ни с кем из соседей особо дружить, — осторожно произнес я, — вдруг мы тут ненадолго. Лучше остаться незаметными.
— Что-то случилось? — Инна прищурилась. — Ты сейчас звучишь как консул в римском сенате.
Пришлось улыбнуться, и это вышло чуть по резиновому.
— Между прочим… консулы руководили заседаниями Сената, но не были при этом его членами по должности.
— Это как?
— Консул, их между прочим было два, и Сенат были разными институтами Римской республики и ранней Империи, хотя тесно взаимодействовали.