нь эдиповой одержимости. А себя выставила мелочной склочницей и курицей безмозглой. Я — всеми позабытая крестная, пытающаяся разрушить брачные перспективы Спящей красавицы. Моей маме за меня стыдно.
Однако даже сильное чувство вины не может полностью смыть несправедливость всего произошедшего. Да, признаю, я сама накликала на себя беду, но одна мысль никак не выходит у меня из головы: пусть я в немилости, но почему это репутация Тони всегда безупречна? Разве это я сбила с толку обученную на поиск наркотиков собаку на рок-фестивале в Ридинге, специально положив на заднее сиденье своего черного «бимера» пакет с сырными булочками? И разве я избавилась от беременной девушки, словно от мешка с засохшей капустой, потому что она, видите ли, причиняет мне «неудобства»? Но маме, все равно, стыдно за меня.
Сижу дома, жду ее звонка. В одиннадцать звоню сама. Звоню еще раз в полночь. Ответа нет. Делаю вывод, что она «фильтрует» входящие звонки. Мысль сама по себе абсурдная. Мама боготворит телефоны. Их пронзительная трель означает, что кому-то — пусть даже какому-нибудь извращенцу, позвонившему наугад, узнать, какое на ком белье, — она понадобилась. Снова звоню в 7:30 утра, в субботу. Ответа нет. Кусаю губы. Существует три степени гнева: визгливый, с брызгами слюны и безмолвный. Безмолвный гнев — это передовой метод психологической пытки. Мне известно, что как-то на день рождения Тони подарил маме «Руководство по подготовке агентов КГБ». Но я не думала, что она и в самом деле прочтет его.
Звоню Тони на мобильник. Ответа нет. Я даже звоню Мел — ответа нет. Чувствую себя так, будто получила полсотни тычков в пузо. Втягиваю живот. Больно. Надавливаю на него. Ох! Наверное, что-нибудь психосоматическое. Да-а, впечатляет! Это серьезно. Но, полагаю, потерять работу и превратиться в изгоя — уже серьезно. Возможно, по той же самой причине, у меня еще и ноги ломит. Едва ими передвигаю. Игнорируя боль, весь выходной скачу по бегущей дорожке, словно какой-нибудь хомячок. До хруста в коленных чашечках. Это отвлекает меня от разных мыслей. В воскресенье утром вижу Алекс: она бодро проходит через зал, пока я обливаюсь по́том на тренажере. Заметив меня, она обхватывает голову ладонями, словно не верит своим глазам, но ко мне не подходит. Я рада. Чувствую себя так неуютно, будто это не я, а какой-нибудь робот, маскирующийся под меня. Не могу придать лицу нормальное выражение, а светская болтовня таит в себе опасность: до смерти боюсь, что меня заклинит, и я сболтну лишнее.
В воскресенье днем еду к Крису. Оказывается, у него на завтра, на 10 утра назначена встреча с одним из менеджеров в «Черной Луне», так что, мол, не хочу ли я забить на работу и поехать с ним. Крис не говорит, как ему это удалось, но, подозреваю, без обмана тут не обошлось.
— Крис, но это же просто замечательно!
Он широко улыбается.
— Да, я их сделал. — Пытаюсь изобразить улыбку, но ничего не выходит. — Что такое?
— Я… я просто немного удивлена, вот и все, — вздыхаю я.
Он страшно обижен моей реакцией, так что выкладываю ему всю правду: как я нечаянно вызвала гнев Тони, который поклялся отомстить, сославшись на «Монстров» (у меня все же хватило здравого смысла пропустить его замечания по поводу «полировки»). Крис смотрит на меня так, будто я только что проорала: «Майкл Болтон — самый лучший певец на свете!»
— Не волнуйся, — заикаюсь я. — Уверена, он говорил это несерьезно. Тони — человек незлопамятный.
Похоже, Крис в ярости: оказывается, во время спектакля мой брат сказал, что тот менеджер в «Черной Луне» «не такой, как все остальные», и Крис решил, что Тони тем самым предлагает ему устроить встречу. Все это плюс волшебные слова: «Мы выступали на разогреве у „Маников“» обеспечило Крису завтрашнее мероприятие. И что теперь? Что, если они случайно пересекутся в лифте и Тони наговорит про группу черт знает что?
— Послушай, — говорю я, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. — Тони сейчас в Нью-Йорке; вероятно, пробудет там несколько дней; так что у тебя все получится. Я не думаю, что кто-нибудь из «черных лунатиков» был на концерте, так что все будет нормально.
Крис сердито хмурит брови.
— Не будет. Спасибо тебе.
И, хотя я и думаю: «Au contraire[26], все у тебя будет — и именно благодаря мне», ему ничего не говорю: просто соглашаюсь встретиться с ним завтра, в 9:45, в приемной «Черной Луны». От меня отреклась семья, меня изгнали с работы — чем еще-то заниматься?
— Принцесса, — приветствует меня Крис, примостившийся на краешке хромированного стула от Филиппа Старка, изо всех сил изображая раскованность. На нем кожаная куртка цвета «бургунди», рубашка в стиле Че Гевары и синие джинсы.
— Привет, — говорю я, кивком головы здороваясь с симпатичными секретаршами и стараясь не таращиться на их феноменальные груди. — Я с ним.
Следующие тридцать пять минут мы проводим в изучении альбома «Лед Зеппелин» в рамочке на стене, и листаем свежий номер «Нью Мьюзикл Экспресс». Наконец, перед нами предстает бледное, чахлое существо с лоснящимися черными волосенками и металлическим гвоздиком в ухе. Голос у него хриплый и противный:
— Бен Бакройд.
Он протягивает Крису руку, моментально оценивая меня взглядом. Мы поднимаемся где-то до середины дубовой лестницы, когда Крис вдруг говорит:
— Э-э, Бен… без обид, приятель, но… э-э, я думал, у меня, э-э, встреча с кем-то по имени Джон.
Бен проводит рукой по волосам.
— Джон занят, — хрипит он.
Крис смотрит на меня. Явно рисуясь, Бен приглашает нас в свой офис. В комнатушке, размером с кладовку для швабр, воняет несвежей пепельницей. Это означает, что Бен — «охотник за талантами», низший из низших, а о его полномочиях и говорить нечего.
Бен плюхается за маленький столик, на котором царит ужасный беспорядок, жестом приглашает нас садиться на два оранжевых пластмассовых стула напротив, затем взбрыкивает ногами и кладет их прямо на стол, практически упираясь ступнями нам в лицо. К ребристой подошве его «найков» прилипла грязная жвачка. Моя нога упирается во что-то под столом. Это «что-то» оказывается большой коробкой с демопленками. Осматриваясь вокруг, насчитываю одиннадцать таких же коробок, под завязку забитых кассетами и компакт-дисками.
— Значит, ты знаком с Тони Миллером? — говорит Бен. — Потрахиваешь его сестренку, а?
Крис бледнеет и кисло улыбается в мою сторону. Бен тоже переводит взгляд на меня. Крошечная дробинка понимания выстреливает у него в мозгу. Он закашливается и поспешно меняет тему:
— Давай послушаем, что там у тебя.
Крис протягивает Бену компакт-диск, тот всовывает его в громадную стереосистему и жмет кнопку «воспроизведение». Через секунду наши уши падают жертвой классики «Монстров», которая так и называется: «Отдай мне свои уши». Крис начинает приплясывать на стуле (в моей голове всплывают кадры из фильма «Человек дождя»). Понимаю, что из солидарности надо хотя бы подергать туда-сюда подбородком, но мне не хочется выглядеть настолько глупой, насколько я себя чувствую. Я знаю, как важны первые секунды композиции, а потому не свожу глаз с лица Бена. Крис тоже уставился на него, словно кролик на приближающийся автомобиль. Бен изучает свои ногти. Затем протягивает руку — такое впечатление, что время переходит в режим замедленного воспроизведения, — и, щелкнув кнопкой, переключается на следующий трек. Крис уязвлен в самое сердце, но тем не менее храбро притопывает ногой под «Стерву из преисподней».
— Что-то не то с саундом, — ворчит Бен. — Где вы это записывали?
Крис прекрасно знает, что вопрос задан из жалости, и мямлит что-то в ответ. Я сижу рядом: безмолвная и бесполезная. Чувствую себя маленькой и глупой, как шерстяной свитер в стирке с кипячением. Бен, особо не задерживаясь, проскакивает по четырем трекам. Вглядываюсь во множество фотографий на стене: второстепенные поп-звезды и Бен. Наконец, он щелчком вырубает звук. Откинувшись на спинку стула, Бен сводит руки в замок на затылке и хрипло возвещает:
— Большинство людей покупают всего три альбома в год: Селин Дион, «Симпли Ред» и «Трэвис». Что говорит о неустойчивости вкуса. Но даже они никогда не купят такое!
Крис вспоминает, где у него гортань.
— Если б ты только видел ребят, ты бы…
— Извини, старик. Только между нами: с новыми контрактами у нас сейчас туговато. Я как раз работаю с двумя очень важными командами. Они уже в студии.
Бен снимает ноги со стола: похоже, нам пора.
— Спасибо за то, что уделили нам время, — говорю я по мере того, как мы выбираемся из его кладовки.
— Всего по четыре сраных секунды! — брызжет слюной Крис, топая по улице. — Я еду домой! Эта «Черная Луна» — полный отстой!
Топ, топ, топ. Следующий взрыв:
— Примитивный ублюдок! Да он не распознает настоящий талант, даже если тот засадит ему прямо в жопу!
На этой восхитительной ноте мы и расстаемся.
Шагаю к станции метро в Кэмдене, пытаясь поставить себя на место Криса. Все равно что пытаться поставить себя на место Саддама Хуссейна. В моей светловолосой голове громом грохочет — предположительно из восьмидесятых, но тем не менее неотвратимая — мысль: «Тебе же отвели роль куколки-блондинки!» — и мне это совсем не нравится. Осознание заставляет сердце колотиться быстрее. Мне это не нравится! Я… проверяю свою дерзкую мысль краешком мозга… недовольна Крисом. Чувствую себя полной дурой. Мне нечего было делать в той кладовке. «Монстры» не имеют ко мне абсолютно никакого отношения, меня затащили туда лишь в качестве украшения.
— Что ж, значит, у него проблемы со вкусом, — зло рычу я, поворачивая ключ в замке.
Войдя внутрь, с надеждой гляжу на телефон, но сообщений нет. Мама не разговаривает со мной вот уже два с половиной дня. Вообще, с точки зрения уступок, именно я — Невилл Чемберлен[27] нашего семейства. Но нынешняя ситуация — просто беспрецедентна. Я не знаю, что делать. Жую губы (волосы больше не жую — те дни в прошлом, крошка) и вдруг понимаю, что знаю. Сверившись с блокнотом, набираю нужный номер и скрещиваю пальцы на удачу. Пять минут спустя оставляю сообщение на мамином автоответчике.