Ему также хочется знать, видели ли мы с Робби в сегодняшних газетах фото самого богатого человека в мире. (Какой-то бизнесмен-программист, стоимостью в 50 миллиардов долларов. Если бы не модная бородка и хорошие зубы — никогда бы не подумала. Мне казалось, такие люди должны носить тиары.) Да, вот еще что, Натали. Что такое у Криса с улыбкой? Ну, вспомни, вчера! Он что-то такое забавное вытворял со своей нижней губой. Я отвечаю: он очень хотел, чтобы улыбка выглядела грустной. Как у Билли Болдуина.[47] Энди очень сожалеет, но его эта улыбочка дико завела.
Я признаюсь, что специально читаю спортивный раздел в «Дейли Экспресс», дабы впечатлять Криса своими поверхностными познаниями в американском футболе. Энди и Робби в ужасе. Прекрати немедленно! Разве он читает раздел «Мода и красота» в той же «Дейли Экспресс», дабы впечатлять тебя своими поверхностными познаниями в помадах? Робби, да ты просто бабуин-женофоб. А вдруг Натали и в самом деле помешана на регби? Ты-то откуда знаешь? Мм, все в порядке, я не помешана на регби.
Кстати, коль уж мы заговорили о неразумном поведении: как насчет той женщины, с которой встречался Роб? Она запрещала ему пить воду после девяти часов вечера, поскольку терпеть не могла, когда он будил ее посреди ночи своими походами в туалет? Секундочку, Эндрю, а разве Саша не заставляла тебя выгуливать ее чау-чау? Это была сучка, йоркширский терьер, — когда ты наконец запомнишь? Кстати, имевшая дурацкую привычку подъедать дерьмо за другими собаками. И звали ее не как-нибудь, а Миффи. А когда Роб покупал свою «веспу», и Энди спровоцировал его спросить того здоровенного волосатого торговца мотоциклами, «нет ли у него очень большого фиолетового набалдашника»? И чем же ты собираешься заниматься: теперь, когда ушла из балетной компании? Сдельной работой в области танцевального пиара, хотя в общем-то это дело мне не очень-то по душе. А чем бы хотела заняться? Хотела заняться? Никогда об этом не думала. А надо бы подумать, правда? И затем, уже под конец, словно невзначай, словно в шутку: а помнит ли Энди пятнадцатилетие своей сестры и то, как он целовал меня в бельевом шкафу десять лет назад?
Ход беседы слегка застопоривается. Энди, похоже, шокирован.
— Господи, а ведь мы и правда целовались, — выпаливает он. — Ты тогда была такой хорошенькой пятнадцатилетней девчушкой, а я — бесстыжий, неотесанный чурбан — всю тебя обмусолил своими слюнями! Я совершил непростительную ошибку, сказав Тони, что, на мой взгляд, ты симпатяжка. Он тогда чуть не сделал из меня отбивную.
Я открываю рот от удивления:
— Не может быть!
На лице Энди грустная улыбка.
— Признаюсь, я тогда был размазней и слюнтяем. Чересчур много слушал Моррисси.[48] После того случая я даже боялся к тебе подойти. Удрал в колледж, поджав хвост. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. И не то чтобы без меня тебе стало хуже, правда? Черт возьми, как я мог забыть? А у тебя хорошая память.
Ненадолго наступает неловкое молчание. А затем:
— Ф-фу! Гадкий извращенец! Клеиться к невинным малолеткам! — громко возмущается Робби, сурово хмуря свою монобровь. — Натали! Ну и подонок! Гадкий, отвратительный тип!
Гляжу на Энди, изо всех сил стараясь сохранять непроницаемое лицо, и остатки былого яда постепенно растворяются.
Мы еще долго разговариваем и много смеемся. Напряженность спадает, я расслабляюсь и невзначай опускаю взгляд в тарелку: там пусто.
Честное слово, на какую-то долю секунды мне даже кажется, что у меня галлюцинации. Но нет, ничего подобного. Вот она — стоит передо мной: чистая, будто вылизанная. Несвойственная тяжесть в желудке подтверждает страшную правду. Я осознавала, что ем. Я позволила себе это. Заставила себя. В угоду Бабс. Вспоминаю, как в детстве меня кормили из ложечки. «Ну, еще ложечку за маму. Умничка! Теперь ложечку за папу. Вот молодец! И ложечку за Тони. Хоро … Тони, не глупи, конечно же твоя сестренка может съесть ложечку за тебя. Что? Это твоя ложка? Ладноладноладно! Только без истерик! Ну же. Я тебя прошу. Встань, пожалуйста, с пола, вот молодец (вздох). И еще ложечку за Мишку…»
Ну, и что? Подумаешь! В конце концов, я пропустила обед. Сделала пробежку. Но чтобы съесть все! Вылизать тарелку, словно плебейка какая-то! А дальше что — десерт?
Натали, а Энди рассказывал тебе, как он постоянно ходил и ко всем приставал со словами: «Фотка есть?!», потому что вычитал эту фразу в «Человеке с золотым пистолетом» и вообразил себя соперником Джеймса Бонда? Я прикрываю рот рукой, сдерживая смех, и забываю о своей вылизанной тарелке.
Отвечая на телефонный звонок, я все еще продолжаю смеяться.
— Что такого смешного? — спрашивает Бабс.
— Ой, привет! Да это все твой брат! Такой смешной. И он, и Робби. Они как парочка старушонок-спорщиц! Мне кажется, все будет в порядке, ну, то, что он здесь поживет.
Мне кажется, Бабс приятно это слышать. Особенно с учетом того, что я достаточно тактична, чтобы завуалировать подтекст: «я-то думала, твой Энди — вечно недовольный, ворчливый и раздражительный придурок, самодовольный и ограниченный, напичканный идиотской философией рюкзачников и „Мудрости далай-ламы (в сокращенном варианте)“, но после сегодняшнего вечера я почти полностью пересмотрела свою позицию».
Но она просто говорит:
— Ну да. Я так и думала, что вы поладите. Особенно с вашими одинаковыми перепадами в настроении.
— Ой, — откликаюсь я.
Хотя надо было сказать то, что сказала бы на моем месте любая уверенная в себе женщина на такую мелкую подколку: «К чему это ты клонишь?».
Бабс, наверное, сообразила, что переступила грань, поскольку поспешно добавляет:
— Не обращай на меня внимания, Натали. Я не знаю, какая муха меня сегодня укусила. Это просто замечательно, что Энди живет у тебя. Думаю, все будет замечательно, вы прекрасно поладите. Единственное, он до сих пор сохнет по Саше, так что мой тебе совет: будь осторожней.
Глава 23
Будь осторожней.
Я не произношу эти слова вслух, но прокручиваю их в голове раз двадцать за вечер и еще потом, на следующий день.
Извинившись, иду в ванную: чищу зубы, орудую зубной нитью и полощу рот до тех пор, пока там не остается ни следа от хлебно-томатного супа. Что ты хотела этим сказать? Сдираю с себя оранжевый джемпер и черные штаны, насквозь провонявшие моей жадностью, и тру себя щеткой до тех пор, пока кожа не начинает ныть. Поклонившись современному эквиваленту римского императора, встаю на весы. (Без изменений. Ура! Живу!) Свертываюсь калачиком, пытаясь уснуть. Что же ты, Бабс, хотела этим сказать?
Я совершенно точно знаю, что она хотела этим сказать. Не строй никаких планов насчет моего брата. Какое нахальство! Разжалованная, она все еще считает себя Генералом. Прости, Бабс, но теперь ты — рядовой пехотинец. Ты лишилась своего права отдавать приказы, когда перестала звонить мне по пять раз на дню. Пусть так, я не против, но ты нарушила субординацию. Запомни: отныне ты — моя «бывшая». Когда люди находятся в близких отношениях, они, не стесняясь, говорят друг другу в лицо все, что думают, — и не важно, насколько садистски звучат их слова. Это один из столпов интимности. Но стоит людям разойтись, — и все вновь возвращается в рамки приличия. Итак. Я буду делать то, что хочу и когда захочу, и мои ошибки — не твоего ума дело. Ну, по крайней мере, некоторые из них.
Интересно, а как это было бы: поцеловаться с Энди?
Мел предложила встретиться в шесть вечера, в вестибюле «Балетной компании», что в общем-то не идеальный вариант, но зато, с другой стороны, я смогу собственноручно вручить Мэтту его пресс-релизы.
— Время идти домой! — звенит голос Мел. — Как ты? Кстати, не очень-то похоже, чтобы ты расстраивалась! Как прошел Валентинов день? А мой — так здорово! Море цветов от поклонников, а от Тони… ты только посмотри, что мне подарил Тони! Господи, я так счастлива!
Порывшись в сумочке, Мел трясет перед моим носом билетом первого класса на поезд «Евростар» и в восторге исполняет безупречный пируэт. Голубые глаза сверкают на бледном личике.
— Мы будем жить в потрясающей гостинице… называется «Отель Костес» на Рю Сен-Оноре… там останавливаются сплошь одни знаменитости! Представляешь, его секретарша специально сверялась с графиком, чтобы я не пропустила ни одного представления. Ну, скажи, разве он не душка?! О, Натали, твой брат — такой умничка! Давай пойдем куда-нибудь, выпьем по чашечке кофе, поболтаем о Париже, а? Я сказала Тони, что мы встречаемся у него дома в семь, для парка сейчас слишком темно, правда? О, пожалуйста, скажи «да»!
Две минуты спустя мы с Мел сидим на убогих металлических стульях в потрепанной кафешке на углу. Мел спрашивает, заказала ли я морковный кекс к чаю с мятой.
— Нет, — отвечаю я, еще не отошедшая от вчерашнего обжорства. Поднимаю глаза на полное надежды лицо Мел, и во мне тут же раскручивается виток злости. — А ты-то сама — берешь морковный кекс?
— Нет, — поспешно говорит Мел, и все ее тело будто сводит в припадке паники. — Я уже пообедала. Я сыта.
Эти слова подстегивают меня еще больше. Почему это, интересно, я должна есть через силу только затем, чтобы мои дурацкие волосы перестали лезть?
— Ты точно уверена, Мел? Тебе бы надо поесть как следует. Не хочу показаться грубой, но ты, ты какая-то, какая-то… — ищу подходящее ненасмешливое определение, — костистая.
На ее лице застывает испуганное выражение. Нервно жду, что она скажет. И когда розовые бутончики ее губ размыкаются, я даже вздрагиваю.
— Обожаю парней, способных на романтические поступки! — восклицает Мел так, будто я вообще ничего ей не говорила.
Вздыхаю с облегчением, а она как ни в чем не бывало продолжает трещать про Тони и Париж.
Да чтоб я еще когда-нибудь повторила подобную ошибку?! Зажигаю сигарету трясущимися руками. Ну и дура же я! Мел просто не желает, чтобы ее спасали. Она все говорит и говорит, а я все смотрю и смотрю на нее, но не слышу ни слова. Нет уж