— Естественно, он будет обращаться с тобой, как с игрушкой, раз у тебя не хватает смелости бросить вызов его первобытным страхам, представ перед ним в образе зрелой, властной, могущественной женщины. А изнуряя себя голодом, доводя себя до полного истощения и никогда не поднимая голоса в свою защиту, ты лишь поддерживаешь в нем убежденность в том, что властная и сильная женщина, по сути, мужеподобна. Ты понимаешь это, Натали? Ты, покладистый ребенок, позволяешь реализовываться его фантазиям относительно силы и власти; и именно по твоей милости эти фантазии становятся фактазиями. Если ты не пополнеешь, он так и будет продолжать трахаться налево и направо! Оставаясь в восьмом размере, ты тем самым признаешь его физическое и умственное превосходство. Ты перестаешь быть личностью! Так что сделай милость: подумай над тем, что я сказала. Увидимся в «Кувшине и кабачке», в десять-сорок. Au revoir!
Уже через две секунды после того, как Франни завела свой монолог, я поняла: мысли, которые приходят в голову в два часа ночи, редко оказываются такими замечательными, какими кажутся в момент своего зачатия. Однако уже слишком поздно. Телефонная трубка непосильным грузом оттягивает мне руку. Помогая Бабс решать ее семейные проблемы, я втянула в это дело самого большого и злобного тролля на свете. Перезвонить Франни у меня не хватает смелости, так что остаток дня я провожу в состоянии нарастающего ужаса. В 21:30 понимаю, что больше выносить этого не могу, — и выхожу на улицу. Кстати, — не то чтоб мне и впрямь интересно, — и все же: где Энди? Гуляет с какой-нибудь девчонкой? Нога за ногу тащусь к метро. Если есть необходимость убить время, то на лондонский общественный транспорт можно полностью положиться. В этом городе любая поездка занимает не меньше часа: обязательно какая-нибудь станция окажется закрытой — то из-за сломанного эскалатора, то в честь дня рождения билетного кассира. Давно мечтаю перебраться куда-нибудь в Бангладеш: хочется реально почуствовать, что такое эффективность.
Районная и Кольцевая линии доставляют меня до нужной станции ровно за семь минут.
Намеренно выхожу из метро не там, где нужно, и плетусь муравьиным шагом по Треднидл-стрит, думая про себя: «Как тут все серо и элегантно. Кстати, а разве не здесь где-то работает Саймон?».
Господи, я точно блондинка. Ну конечно же Саймон работает где-то здесь! Иначе откуда бы мне знать о таком магните для мерзавцев всех мастей, как «Кувшин и кабачок»? Как-то, еще в мирное время, Бабс силком затащила меня туда — выпить по рюмочке за день рождения этой сволочи! «Здесь как бы его второй рабочий кабинет», — сказала она тогда с любовью в голосе.
И пока я предаюсь воспоминаниям, откуда-то из глубины всплывает смутная мысль. А что, если он там? Могу поспорить, что так оно и есть. Готова ли я встретиться с ним лицом к лицу? Да, готова. Покладистый ребенок, говоришь?! Я вам, на хрен, покажу, кто из нас покладистый! Хотя «совершенно незачем так выражаться», как сказала бы мама… Подобно фурии, врываюсь в «Кувшин и кабачок», задержавшись перед входом буквально на секунду: подкрасить губы.
Ноги становятся ватными в ту же секунду, как я вливаюсь в шумную сутолоку бара. Тысячи хорошо оплачиваемых глаз скользят по мне, мгновенно оценивая и тут же выбрасывая из головы мою кандидатуру. Опускаю глаза в пол, прекрасно зная, что выгляжу дешево (где-то в самом низу налоговой шкалы). Чувствую себя замарашкой на королевском балу. Бессмысленно даже пытаться купить выпивку: бармены за стойкой игнорируют меня точно так же, как воспитанная компания игнорирует эрекцию у собаки. Что я здесь делаю? Что за идиотская мысль — притащиться сюда?! Я этого просто не вынесу. Выдергиваю из сумки мобильник и набираю сообщение для Франни: «Прости, что впутала тебя, но уже все ОК». Вот так. Теперь — в туалет, потом — сразу домой. И никто не пострадал.
Начинаю осторожно протискиваться сквозь галдящую толпу, — «извините, простите, разрешите», — опасливо касаясь стенок из серых, сделанных на заказ спин, чтобы меня не сжали, как виноград в давильном прессе; подныриваю под подносы, уставленные выплескивающимися пинтами, — «прошу прощения, извините», — словно это не их вина, а моя.
Неожиданно за моей спиной раздается чей-то резкий, лающий голос, лишь слегка закругленный по краям:
— Натали! Вот уж не думал, что ты звисаешь в тких збегаловках. Может, пздроваешься?
Саймон тяжело хлопает меня по плечу и разворачивает к себе.
— Привет, привет, — бормочу я, как бы со стороны слушая свой собственный голос, — такой слабенький и писклявый, — и думаю: «И что теперь?». Отмечаю его развязную позу, тщетные попытки сфокусировать взгляд и пытаюсь изобразить холодную улыбку.
— Пшли, пзнакомлю тебя с ребятми, — нечленораздельно произносит он. Его рука соскальзывает вниз. — Джнтльмны, — грохочет он. Шумное скопление шикарных пиджаков рассоединяется, принимаясь рассматривать меня в упор. — Пзвольте прдставить вам мою пдругу.
«Пдругу»? С каких это пор мы стали «дрзьями»? У него четыре месяца ушло только на то, чтобы запомнить, как меня зовут! Придав ускорение, меня выпихивают вперед, и модно-щетинистые лица тут же начинают кивать, ухмыляться и бесстыдно разглядывать меня сверху донизу. Я уже давно рухнула бы от алкогольных паров, если бы не Саймон, который так и не убирает руку с моей спины: похоже, он просто забыл, что она до сих пор там. Блеющим голосом выдавливаю из себя какие-то приветствия, но дальше этого дело не движется.
Он растягивает слова:
— Ндо взять тбе выпить, что бдешь? Как насчет чего-нибудь розовенького: «розовый дамский», водка с клюквой, «кир рояль»?[52]
Стадо шимпанзе считает это удачной шуткой, так что приходится вызвать дух Франни:
— Звучит заманчиво, но я бы с большим удовольствием выпила пинту «Карлсберг Элефант». (Откуда я про него знаю? Да просто как-то видела, как это пил один бомж на улице.)
Дружки Саймона сгибаются пополам от хохота, брызгая пивом друг дружке на дорогие галстуки.
— А где Бабс? — спрашиваю я строго. — Она подойдет?
Саймон — рука словно намертво приварена к моей спине — направляет меня к бару, и через несколько секунд в другой его руке, будто откуда-то из воздуха, материализуется бокал с чем-то розовым.
— Моя жена, — противно хихикает он. — Маааяаа жееенааа сейчас спсает жизни. Она у нас спсательница. Ты рзве не знала?
Он закатывает глаза, изображая удивление. Его прическа вся перекосилась. Саймон вдрызг пьян, как червяк в бутылке с текилой.
Ну же, скажи ему все.
Сердце возбужденно колотится в груди. Я поворачиваюсь, преграждая ему путь к остальной своре. Саймон улыбается и хихикает.
Пытаясь преодолеть страх, не отвожу взгляда от его черных ботинок «Челси». Затем поднимаю глаза и решительно заявляю:
— Ты пьян.
Ухмылка патокой расползается по лицу Саймона.
— Нтали, — ты ведь не пртив, если я бду звать тебя Нтали, правда?
А как еще он собирался меня звать? Джон Томас?[53] Закуриваю сигарету: ему не предлагаю.
— Ты и так называешь меня Натали, — грубо напоминаю я.
— Да, точно, я и так нзываю тебя Нтали! Нтали, какой приятный сюрприз — встретить тебя тут. Я тбе еще этого не гврил? Я не гврил, что я тут часто зависаю? И тбя тут встретить ну никак не ожидал, тут все двчонки либо зануды, либо шлюшки!
Саймон опрокидывает полпинты светлого в свое элегантное горло.
— Саймон.
— Шшто? — отвечает он.
— Тебе не кажется, что тебе пора домой, к Бабс?
— Нет! — выпаливает он и, подскользнувшись, наступает на задник ботинка какому-то парню с широченными плечами и бычьей шеей.
— Извините, — ору я, а затем, отчаянно стараясь перекричать шум голосов, ору уже Саймону — Саймон, ну, пожалуйста. Как же Бабс, это же нечестно, ты же не хочешь, чтобы она была несчастной, она же обожает тебя, я знаю, ты тоже без ума от нее, я знаю…
Саймон хлопает меня по плечу, тяжело опирается на него, — приходится собрать все силы, чтобы не согнуться под его весом, — и наклоняется так близко, что касается губами моего уха. Я предполагаю, что он решил-таки признаться в своем раскаянии, но вместо этого он принимается нашептывать:
— Ндали ты ведь не против если я буду звать тебя Ндали Ндали тбе кто-нибудь уже гврил что у тебя ткой милый ротик жаль только что ты мало им пльзуешься а я мог бы показать тебе что можно делать ткким ротиком ты тккая спкойная тккая тихая но мне это нравится ты же знаешь что гврят про ткких тихих двченок а?
Я отшатываюсь с такой силой, что невольно въезжаю головой прямо ему в нос.
— Твою мать! — он хватется за лицо, сквозь пальцы проступает кровь. — Твою мать!
Я смотрю прямо на него, — мерзость внутри кипит и шипит, — и бормочу:
— Ты, ты… мне нисколько не жаль, Саймон, ты отвратителен, мне не жаль, ты больше никогда не будешь говорить такое, ты пьян, да, ты пьян, и…
Пустой стакан выпадает из рук Саймона и разбивается вдребезги. Все поворачивают головы на шум, а он вдруг разжимает руки и резко дергает меня за голову, придвигая к себе. И неожиданно впивается мне в рот, — жестко, сокрушительно, расплющивая мои губы, так что слышно клацанье наших сталкивающихся зубов, — а я молочу его кулаками, толкаюсь, отбиваюсь, фыркаю кровью и, вцепившись ему в руки, отчаянно пытаюсь от него отделаться; и лишь после того, как я, подняв ногу, с силой вонзаю острый каблук в его ботинок, он ослабляет хватку. Мне так хочется плеснуть розовое пойло прямо в его глупое лицо, залив солнечно-желтый галстук заодно с бледно-голубой рубашкой и темно-синим костюмом. Но что подумает Бабс? И я дрожащими пальцами возвращаю липкий, наполовину выплеснувшийся «кир-рояль» обратно на стойку, стираю с лица кровь, сплевываю и говорю:
— Будь мужчиной, Саймон. Иди домой, к жене.
Очень спокойно я выхожу из «Кувшина и кабачка» в темноту ночи, — и лишь тогда перехожу на быстрый бег, содрогаясь в рвотных позывах, будто вампир-стажер после первого в жизни укуса.