— Все нормально, — говорит он, а мой мозг заходится истошным криком: «Один бокал — это все равно опасно! Говорят же: „Не пей за рулем!“», — если ты, конечно, ничего не имеешь против «воксхолла-астры».
– «Воксхолла-астры»? — смеется она. — Я смотрю, твой стиль изменился.
— У меня много что изменилось в жизни, — отвечает он с широкой улыбкой.
С таким же успехом я могу быть просто мухой на стене. Прихлопните меня кто-нибудь, пожалуйста.
К сожалению, никто не реагирует на мой зов. Когда голубки вылетают в ночь, до меня доносится смешок Алекс:
— Ты, похоже, забыл, Энди. Я сужу о мужчинах не по их машинам.
Глава 44
Мэтт ничуть не раскаивается в своем поведении вечером в понедельник. Он говорит, что практически захлебывался тестостероном и считал своим долгом быть «королевой ночи», тем более, что все от него только этого и ждали. Он на славу порезвился с Энди и Робби и до смерти запугал Криса. А Тони вообще давно нуждался в уроке скромности. Мэтт уверяет, что Мел совершенно не обиделась, поэтому с какой стати обижаться мне. Я отвечаю, что Мел не обиделась только потому, что решила, будто все дрались из-за нее.
— Я-то как раз не обиделась, Мэтт, я просто беспокоюсь. Тоже мне, королева ночи. Скорее, королева убийц.
Мэтт оправдывается, что сделал это ради меня.
— Я знаю, — вздыхаю я. Мой мозг как молочный коктейль, но я все же чувствую, что Мэтт искренне огорчен. — Мне жаль, что я сама не врезала ему. Спасибо, Мэтт.
— Кстати, и следовало. Знаешь, как Стивен разозлился на меня?! Мол, лезу в драки, веду себя как деревенщина.
— Ого, он-то что выступает? — изумляюсь я. — После того, как сам вывалился из окна, сломал обе ноги, да еще и трещину в бедре заработал!
— Я тоже ему на это указал. Ладно, давай не будем попусту тратить время. Как там твой красавчик-квартирант?
— Ну, есть кое-какие новости. И все до одной — плохие.
И рассказываю ему все.
— Шалунишка Энди, — говорит Мэтт, буквально задыхаясь от чувств. — Никому не может отказать.
Мне хочется добраться до того конца провода и придушить его.
— А может, он сделал это просто из вежливости? Может, он…
— Заголовок на первой полосе! — громко кричит Мэтт. — «Этот парень вовсе не хотел с ней трахаться! Он сделал это просто из вежливости!» — Отсмеявшись, он добавляет: — Прости, дорогуша, но таких в природе больше не осталось!
Тяжело опускаюсь на стул. Странно, но я так до сих пор и не научилась мириться с тем, что даже самые классные парни носят в себе тот самый сволочной ген, который может активизироваться безо всякого предупреждения. Энди так и не вернулся домой вчера, а я все еще ищу уважительные причины его отсутствию. Не могу поверить, чтобы мужчина сегодня клялся в вечной симпатии одной женщине, а завтра взял — и сбежал к другой. Как он мог?! Да запросто, судя по всему. Конечно, я сама все это устроила. Но ведь я всего лишь хотела прогнать призрак прошлого. Я ведь не думала, что он переспит с этим призраком. Но ведь мог хотя бы позвонить. Уж такой-то мелочи я, наверное, заслуживаю?!
А может, у него из «астры» вывалился двигатель, механики сказали, что ремонт займет кучу времени, и Алекс предложила ему переночевать у нее на диване? А может, они проболтали всю ночь и Анди просто уснул на диване? А может, Алекс поняла, что все еще любит его, а он понял, что уже не любит ее, и она расстроилась, расплакалась, а Энди остался из жалости и заснул на диване?
А что, если нет никакого дивана? Почему Энди не позвонил? Может, он ехал домой, попал в аварию и сейчас лежит где-нибудь в больнице? Не хочу даже думать о том, что лучше: авария или секс с Алекс.
— А вдруг он попал в какую-нибудь неприятность?
— О нет, — возражает Мэтт. — Энди, похоже, весьма благоразумный парень. Я уверен, он воспользовался презервативом.
Когда я кладу телефонную трубку, то едва сдерживаюсь, чтобы не броситься к холодильнику и не прикончить остатки шоколадного мусса. Чувствую, как меня переполняют злоба и гнев, и хочется опять, по старинке, заняться самоуничтожением. Рывком распахиваю кладовку: жестяная банка «Бендикс» призывно поблескивает: «Ну же, давай, ты же знаешь, что хочешь этого». Я представляю, как разрываю целлофан, лихорадочно вожусь с крышкой, отрываю ее и, одну за одной, вынимаю жирные, комковатые конфеты: эта сливочно-помадная масса, густая и липкая, это неудержимо-маслянистое ощущение набитого рта. Хватаю банку. Притупить боль. Ногти царапают обертку.
Швыряю банку в помойное ведро. А поскольку не могу сказать о себе, что я выше того, чтобы доставать продукты из ведра, вываливаю остатки мусса и лазаньи поверх «Бендиксов», чтобы уж наверняка. Мне хочется выскрести тарелку из-под лазаньи, облизать ложку из-под мусса, и есть, есть, есть: все что угодно, даже мой скраб для кожи с молоком, медом и миндалем. Поэтому пускаю сильную струю горячей воды, торопливо сваливаю все в раковину, и — вот теперь я в безопасности. Я отказываюсь заменять Энди мятной помадкой. Может, он и гад, но не стоит мешать его с грязью.
Хотя ужасно хочется. Кровь грохочет в ушах. Желание обожраться, чтобы потом выблевать все — не самая заманчивая перспектива. Это как договор с дьяволом. Наверное, именно это называют «навязчивым состоянием». Оно превращается в твоего лучшего друга, в то время как ты наивно считала, что это всего лишь случайный знакомый. Ты околдована. Тебе плевать на то, что будет потом; тебе важно набить свои внутренности сейчас. Знаю, это чистое безумие — пытаться объяснить мои странности нормальным людям. Но, быть может, у вас тоже бывает подобное состояние кайфа, когда вы, скажем, покупаете неприлично дорогую сумочку, зная, что ваш банковский кредит уже на пределе. Наступает момент, когда вы просто физически не можете остановиться. Когда кажется, что все ваше существование зависит только от этой сумочки, и ваша душа надрывается, вожделея ее. Вы готовы рискнуть своим домом, репутацией, карьерой, готовы сесть в долговую тюрьму, — и все ради этой сумочки. «Да, да, прошу вас, просто возьмите мою карточку, девушка, и дайте мне вон ту, мать вашу, су-моч-куууууу!!!»
Но даже такое безумие, такое лишенное всяческого достоинства отчаяние — это лишь миллионная доля того, что испытываешь при булимии. Когда ты счастлива — легко сопротивляться полным комнатам всяких разных сумочек, марципанов, крэка, да всего чего угодно. Но стоит настроению упасть — и твои демоны тут как тут. Попробуй теперь отказаться от соблазнов — вот настоящее испытание. Вплоть до сегодняшнего дня я категорически проваливала все тесты. Но сегодня что-то останавливает меня, и это что-то — я сама. Я понимаю, что не хочу оказаться в проигрыше дважды. И не окажусь! Собираюсь с силами, представляя, будто меня сейчас снимают скрытой камерой. Кому захочется низко падать на глазах у телезрителей?
Пускай смотрят, как я отмываю, отскребываю, отдраиваю квартиру до тех пор, пока запах духов Алекс («Шанель № 5» — что может быть более раздражающим?) полностью не исчезнет. Возможно, зрители и заметили, как я — пару раз, а может, и все сорок, — заглядываю в нутро холодильника, но даже это можно объяснить обычной скукой. Как и яростные взгляды на часы. А как насчет прыгания по каналам до двух ночи и наведения макияжа? Ну, и что? Да просто человеку нравится хорошо выглядеть для… самой себя. А что до монотонных ударов кулаком в подушку — так, может, человек — боксер-любитель. Или подушка чересчур жесткая. Сегодня утром я даже съела прописанный мне завтрак (возможно, телезрители подумали, что молоко просто скисло, откуда им было знать, что я галлюцинировала блинами?). Я не собираюсь портить свою репутацию, превращаясь в полную психопатку. Перебьетесь!
— Где тебя носит, ты, мерзкий, долбаный КОЗЕЛ?! — визжу я, колотя кулаками по столу. — СВОЛОЧЬ! Ненавиииииииииижу!
Нужно садиться за работу, но я слишком раздражена. Лучше позвоню маме. Ей наверняка не терпится услышать, понравилась ли гостям ее лазанья. Итак, набираю номер хирургии, выдерживаю долгие допросы «с пристратием» относительно аппетита кажого из гостей, а затем задаю вопрос, который все время забываю задать.
— Мам, — говорю я робко. — Ты хотела со мной о чем-то посоветоваться.
— Действительно, хотела.
Я жду.
— Мама? Ты все еще там?
— Подожди! — шипит она в трубку чересчур наигранным шепотом. — Тут Сьюзан чего-то торчит возле картотеки! — Наступает пауза, во время которой мама, вероятно, делает Сьюзан знак глазами, давая понять, что ее план раскрыт, а затем: — Натали. Я приняла решение. Я еду в Австралию.
— Мам! Да это же здорово! Когда ты решила? Когда ты едешь? А Тара и Келли знают?
— Я приняла решение в воскресенье вечером. Билеты заказала вчера рано утром. Дорогая, ну конечно, Тара и Келли знают. Нельзя же сваливаться на людей без предупреждения, как снег на голову! Тони я еще ничего не говорила. Собираюсь, но пока не было подходящего момента. Уезжаю я через две недели. Собираюсь пробыть там недели три: раз уж я все-таки решила тащиться в такую даль, да еще за такие деньги, то надо уж использовать возможность по максимуму. Келли предложила остановиться у нее, судя по всему, у них довольно миленький городской домик, в каком-то Паддингтоне, но, знаешь, я сказала, что первую неделю я поживу в гостинице, а там, мол, посмотрим.
— Очень хорошо, мама, — радуюсь я.
— Однако, — добавляет мама, — во всей этой бочке меда есть одна маленькая ложечка дегтя. Твой отец.
— Папа?
Мама вздыхает так, будто я сморозила какую-то глупость.
— Вот об этом-то я и хотела с тобой поговорить. В воскресенье, после разговора с тобой, мы беседовали с ним по телефону. И, похоже, он тоже не прочь поехать. Ему очень хочется увидеть внучку. Уж я-то знаю твоего отца. Пусть он и сотворил из себя эдакий гибрид Хулио Иглесиаса с Берти Вустером.[75]
— Ма-ам, — говорю я неодобрительно.