— Хоуп, что с тобой?
— М-м-м? — сонно промычала она.
— Хоуп, что ты делаешь здесь, на полу? Люди с ног сбились.
Именно в это мгновение я и увидел кошачьи усы. Они торчали сквозь отверстия в бельевой корзине. Фрейд прижался к решетке, пытаясь просунуть нос наружу.
— Привет, киска, — нежна прошептал я, потом снова попытался добиться ответа: — Хоуп, что же все-таки здесь происходит?
Хоуп медленно села. Поднесла палец к корзине и пощекотала торчащие из нее усы.
— Бедняжка.
— Что делает кот в бельевой корзине? И зачем ты взгромоздила наверх этот кукольный дом?
Хоуп взглянула на меня, и на ее лице я прочитал, что случилось нечто поистине ужасное. Наверное, именно с таким лицом вы будете сообщать родителям неприятную новость о том, что их ребенок встретился с питоном и что исход встречи оказался для ребенка неблагоприятным.
— Он умирает, Огюстен.
Кот издал какой-то воющий звук, переходящий в рычание.
Я снял с головы прицепившуюся паутину и хлопнул себя по затылку.
— Чем ты здесь занимаешься? Это ужасно!
Подвал был сырым, с грязным полом, каменными стенами и низким потолком, на котором выступали балки.
Спокойно, нежным голосом Хоуп объяснила:
— Я здесь вместе с Фрейдом, составляю ему компанию. Чтобы в последние минуты жизни он не оставался в одиночестве.
Я едва не рассмеялся. Однако по Хоуп было видно, что она не шутит. Поэтому я сказал просто:
— Ну ладно.
Потом вернулся к лестнице, медленно поднялся по ступенькам, выключил в подвале свет и закрыл дверь.
Ну а уже потом со всех ног помчался в комнату Натали.
— О Господи! — почти закричал я. — Ты ни за что не поверишь, что сейчас делает твоя чокнутая сестра.
Натали в эту минуту стояла перед зеркалом, подняв юбку. Она быстро выпустила ее из рук и та упала, прикрыв бедра.
— Что еще?
— Она заточила кота в бельевой корзине, в подвале.
Собирается его убить.
— Что?!
— Правда. Я только что там был. Хоуп держит беднягу в корзинке и говорит, что он умирает, а она не хочет оставлять его в одиночестве.
— Ты серьезно? — Натали подняла брови своим фирменным способом. Выражение означало «не пудри мне мозги».
— Совершенно серьезно.
Она схватила свой «Кэнон» и побежала вниз по лестнице.
— Нет, не так. Просто склонись и наклони голову к лампочке, — распорядилась Натали, крепко сжимая в руках фотоаппарат.
Я стоял возле лестницы, стараясь не поймать еще раз волосами паутину. Я только что осветлил их на два тона, и они были еще слишком пористыми. Поэтому я волновался, что грязь осядет на корнях. Еще одной обработки волосы могут и не выдержать.
— Вот. Так хорошо, — одобрила Натали.
Хоуп лежала на боку, почти вплотную прижавшись лицом к бельевой корзине. Мутный свет лампочки рисовал под глазами трагические темные круги. Вспышка, которую Натали нацелила сквозь отверстия в корзине, нарисовала на ее щеках тонкие полоски. Вполне возможно, именно этот кадр окажется великим.
В этот самый момент на верху лестницы появилась терзаемая подозрениями Агнес.
— Чем вы все здесь занимаетесь? Даже и не пытайтесь курить травку или делать что-нибудь еще в том же роде.
Ничего подобного я в своем доме не потерплю.
Натали в этот самый момент готовилась сделать снимок.
— Заткнись! — закричала она. — Оставь нас в покое!
— Предупреждаю, — не сдавалась Агнес, — я расскажу обо всем доктору.
— Ты здорово придумала, Нэт, — подала голос Хоуп. — Очень мило с твоей стороны спуститься сюда и сфотографировать нас. Этот снимок будет особенным.
Натали рассмеялась:
— Не стоит благодарностей!
— Прекратите, вы там, внизу! — надрывалась тем временем Агнес. Она сейчас казалась еще более назойливой, чем обычно. Мне даже захотелось подняться по лестнице и закрыть перед ее носом дверь, но поскольку я не был ее ребенком и вообще жил в чужом доме, то, конечно, не мог себе такого позволить.
Хоуп произнесла:
— Она так мамашничает.
— Не двигай губами.
Слово «мамашничать» принадлежало к разряду докторофинчизмов. Оно соединяло в себе понятия суетливости и навязчивости и основывалось на постулате, гласившем, что после определенного момента в жизни излишняя опека человеку лишь вредит. А момент этот наступал примерно в десять лет. «Мамашалка» хотела вас подавить и морально связать. Если ей, например, требовались деньги, она могла спросить: «У тебя есть десять долларов?» Доктор Финч считал, что ее вовсе не касается, есть ли у человека в кармане десять долларов или нет. Если тебе нужны десять долларов, то скажи: «Мне нужны десять долларов». Или: «Ты не мог бы мне дать десять долларов?» Все в доме очень боялась мамашничать. Но, конечно, главной мамашалкой выступала Агнес. Она воплощала собой антихриста душевного здо-ровья и эмоциональной зрелости.
После того как Натали удовлетворила бушевавшую в ней страсть к фотографии, она поинтересовалась:
— Сколько еще ты собираешься здесь оставаться?
Ответ Хоуп прозвучал очень мрачно:
— Столько, сколько потребуется.
Снова оказавшись наверху, в комнате Натали, и вволю отсмеявшись, мы задумались, не пора ли позвонить доктору.
— Похоже, у нее все это на полном серьезе, — предположил я. — Судя по всему, она не шутит.
— Твои волосы выглядят такими сухими, — заметила Натали. — Ты что, снова их красил?
— Сейчас речь не о моих волосах, — ответил я. — Вообще-то я действительно их красил. Хотел чуть-чуть осветлить. Так они будут выглядеть более естественно.
— Более естественно, чем твой естественный цвет?
Нет, Натали просто не могла понять этой основополагающей концепции. И никогда бы не смогла. Сама она с трудом заставляла себя мыть голову. Это единственное, что меня в ней отталкивало. Если бы она хоть чуть-чуть постаралась, то могла бы стать просто красавицей, а не такой вот толстой, безвкусной и неуклюжей растяпой. Я немедленно постарался прогнать эту мысль. Мы с Натали были очень близки; иногда я чувствовал, что она читает мои мысли.
— Что с тобой? — тут же спросила она.
Так я и знал. Она услышала то, что я подумал.
— Я ни о чем не думаю, — соврал я.
— Что?
— Что ты сейчас подумал? Твои волосы выглядели прекрасно.
Фу ты, черт.
— Так как же насчет Хоуп? — Я попытался сменить тему разговора.
— Пусть папа с этим разбирается.
В тот же вечер, когда доктор сидел перед телевизором, а Хоуп все еще лежала в подвале рядом с бельевой корзиной, в которой сидел ее кот, мы подробно объяснили доктору Финчу ситуацию.
Он слушал очень внимательно, время от времени кивая и произнося:
— Понимаю, понимаю.
Должен признать, что его профессионализм производил большое впечатление. Он и выглядел, как истинный психиатр. Правда, лишь до тех пор, пока не открыл рот и не заговорил.
— Давайте спросим у Бога, — произнес он.
Натали тут же, как автомат, подошла к каминной полке и сняла с нее Библию. Книга лежала рядом с помещенной в рамку черно-белой фотографией киношной вывески, которая гласила: «Сегодня: “Бархатный язык”».
— Ну так, давайте попросим совета. — Доктор закрыл глаза.
Натали провела пальцем по корешку и наугад раскрыла книгу.
Доктор опустил палец на страницу. Потом открыл глаза и спустил очки, до этой минуты сидевшие у него на лбу.
Натали вслух прочитала строчку, на которую попал палец доктора:
— И в те времена не было мира.
Доктор захохотал, от чего очки сползи на кончик носа.
— Ну, видите? Вот ваш ответ. Потрясающе!
— Я не понимаю, — пожаловалась Натали. — Что это значит? — Она уселась на диване поближе к папочке.
— Ну, — начал он своим хрипловатым баритоном, — думаю, Господь хочет сказать, что для всех нас, включая Хоуп, настали времена тяжелого стресса. А возможно, для Хоуп особенно. Вся эта история с котом, — он помахал рукой, словно рассеивая дым, — просто стресс. Я посове-товал бы не обращать на нее внимания. Пусть все разрешится само собой.
Все разрешилось на той же неделе, чуть позже, смертью. Мнения насчет ее истинной причины разделились. По словам Хоуп, «котик скончался от кошачьей лейкемии и старости». Я считал иначе: кот умер оттого, что в течение четырех дней сидел в подвале в бельевой корзине без еды и питья. Часть меня очень жалела кота, но лишь очень маленькая часть. Я начинал понимать, что если жить слегка в будущем — что случится дальше? — то можно не принимать настоящее близко к сердцу.
Через неделю я вошел в кухню и увидел, что Хоуп сидит на стуле возле печки. Взгляд ее казался совершенно пустым, а в руке она держала совок для снега. На дворе стояло лето.
— Зачем тебе совок?
Она вздрогнула и подняла на меня глаза.
— Ой, привет, Огюстен.
Я внимательно на нее посмотрел и поднажал:
— Ну так?
— Что «ну так»?
Я схватился за ручку совка.
— Что ты делаешь этим совком?
На глаза у нее навернулись слезы.
— Фрейд жив.
— Что?!
— Правда. Я шла домой и как раз возле двери кухни услышала, как он кричит там, под деревом.
Хоуп похоронила кота под одиноко стоящим во дворе деревом. Неделю назад.
— Хоуп, кот не умер. И ты не могла слышать, как он кричит.
Она разрыдалась.
— Но я слышала. Правда, слышала его голос. О Господи, я же похоронила его живым! — Она резко поднялась. — Я должна пойти и выпустить его.
— Нет, — отрезал я. — Ты не пойдешь. — Я встал перед дверью.
— Но я его слышала. Он меня звал.
Хоуп стояла, сжимая ручку совка, и дрожала. Только сейчас я заметил, что на ней вязаная шапка и зеленый шерстяной жакет. Что-то в ее мозгу закоротило. Она сейчас готовилась к Рождеству.
В ту самую минуту, когда она вышла на улицу, я позвонил доктору Финчу. Трубку сняла одна из его пациенток, Сьюзен. Финчу настолько нравился ее голос, что иногда, если Хоуп не было на рабочем месте, он уговаривал ее посидеть в приемной на телефоне.