[3]). Березовая аллея. … Река Упа – пороги и ключи.
Полосы Тульских засек появились еще в 15—17 веках и были задуманы как оборонительная линия на южных границах Московии. Высокие деревья, в особенности европейские дубы, валили так, чтобы ствол не отделялся от пня. Получались обширные заградительные полосы, почти не преодолимые для конницы. Во времена Петра Первого строевой лес с Тульских засек считался особо ценной древесиной. К девятнадцатому веку засеки были превращены в заповедник. Здесь чередовались участки дубов, лип и ясеней. Не лес, а мечта натуралиста. Мы провели здесь три упоительных дня, и каждый день совершали пешие вылазки в лесные массивы, прекраснее которых я никогда не встречал. Мы копали разрезы, брали образцы почв, наблюдали изменения растительности. Лагерем мы встали в заброшенном яблоневом саду, и это был сущий рай по сравнению с предыдущей стоянкой на краю болота, среди свирепых комаров и промозглой сырости. В Тульских засеках было сухо и солнечно, и теплый южный ветер приносил аромат дубовых бочек, на которых настаивалась тишина:
9 июня 1986. Разрез сырых лесных. Земляника. Черемша[4]. Вообще-то изучать и наблюдать ничего неохота. Ужи, полёвки, серая цапля на болоте, жуки и кузнечики. … Яблоневый сад. Утро в яблоневом саду.
Групповых походам в лес я предпочитал беспорядочный поток наблюдений. Для меня узнавание жизни в глубинке перекликалась с теми открытиями, которые я делал, погружаясь в неведомую мне ранее захолустную жизнь. Мы стояли неподалеку от городка с прелестным названием Крапивна. Местное предание гласило: после того, что по этим местам пронеслось татаро-монгольское войско, сея смерть и разрушения, пепелища уничтоженных деревень поросли жгучей крапивой. Когда-то давно Крапивна была важным оборонительным пунктом, с крепостью с немалым гарнизоном, потом – уездным городом, славившимся ткацким делом и разбогатевшими на зерне купцами. Но уже в середине девятнадцатого века Крапивна превратилась в настоящую глухомань, о которой если и вспоминали, то лишь в связи с лесным училищем. Оказавшись в Крапивне я мгновенно окунулся в прошлый век. О советском времени напоминали лишь зияющие пустотой полки в продуктовых магазинах:
10 июня 1986. Город Крапивна. Жаль Гоголя нет – как в «М<ертвых> д<ушах>», лет 150 назад. Пыльная площадь, лабазы, мужики, черно-красные (лица). Пьяные. Женщины упрашивают о чем-то своих мужиков в одинаковых выбившихся рубахах. Купить – сделать – сказать что-то. Ни хрена нет в <продовольственных> магазинах, зато мануфактура полная. Вся архитектура в первозданном виде. Зато три церкви: одна большая, сине-бело-голубая, белокаменная, 18-го века, Никольская, пустой двор, холод, служка спит; в русских городах таких только церкви-то и есть. Бабка целует все иконы и крестится – странно, я, как чужой, из-за угла. Колбасный сыр.
11 июня мы покинули Тульские Засеки и двинулись в юго-западном направлении, держа курс на Орел. Следующим пунктом назначения было Спасское-Лутовиново в Мценском районе Орловской области. В Спасском предполагалось сосредоточиться на экологии лесостепи, а также посетить музей-имение Тургенева. Но, прежде чем проститься с Тульской областью и официально въехать в черноземную полосу, мы дали крюка и навестили Ясную Поляну. Здесь Толстой завещал похоронить себя рядом с барским домом, где он родился и провел почти всю жизнь. Могила ничем не отмечена – ни креста, ни надгробия; в памяти у меня сохранился образ зеленого холмика посреди лужайки на краю оврага, а за холмиком – живая ограда из деревьев. А может быть, позднее воспоминание наложилось на более раннее, когда отец возил меня в Ясную Поляну из Москвы еще семилетним ребенком. В этот раз, стоя над могилой Толстого, я рисовал в голове литературную карту России, которая разворачивается от средней полосы к югу страны. Это была карта бывших барских поместий, дворянской усадебной культуры, породившей Тургенева, Лескова, Бунина и многих других великих русских писателей. Уничтоженная пожарами, перепаханная тракторами революции, изнасилованная культура животрепетала лишь в книгах и в музеях-усадьбах вроде Спасского-Лутовинова, избежавшего общей судьбы только благодаря славе своего прежнего владельца. По крайней мере, мне, девятнадцатилетнему москвичу из семьи отказников, так казалось тогда.
В Спасском-Лутовинове мы поставили лагерь на самом краю бывшего поместья. Помню заливной луг и прилегающую к нему обширную низину. Пастбище, поросшее желтыми и голубыми цветами. Весной здесь стояла вода, но сейчас, летом, было сухо, и пополудни любовные парочки спускались в низину. Я не запомнил, какие почвы и растения мы изучали в Спасском, где копали разрезы, чем еще занимались. А может все другие впечатления вытеснил из памяти тот день, который мы провели в музее-усадьбе и которому в дневнике уделено сразу несколько страниц:
12 июня 1986. Прогулка в Спасское-Лутовиново. … Усадьба светло-лиловая. Банька. Погреб. Почему-то братская могила. Погреб. Богадельня – у входа в усадьбу лошади, полуломовые, пашутся в парке. Старик, пьяный, ведет коня. Как звать Вас? – Дед. Я уже старый. – Ну а имя-отчество какое? – Тимофей Андреич. – А у Вас? – Максим Давидович. – Владимирович? – <Нет, Давидович.> – Владимирович? – Да (хрен с тобой)! Обратно через деревню. Мертвая, хоть раньше было село знатное – большое кладбище. Петухи, в пруду гуси и утки, гусята (гадкие утята) и утята. Деревушка утопает в тополях и оконца опустила прямо в пруд. Усадьба. … Портреты Тютчева, Щепкина, Белинского в доме. Тургенев был 1.92 роста – великан. Экскурсовод – белесые, длинные, чуть маслянистые волосы, безбородое лицо… или слабоволосистое и выбритое, до глади листа бумаги. Очки в черной, выгнутой кнаружи оправе. Вельветовые черные брюки уродские, висячие, и голубая сорочка с планочкой, крупные руки с отрощенными ногтями, желтые пальцы. Говорит уверенно, и вообще достаточно уверен в себе. Что-то не мужское… что ли, а может быть и нет. Водил по дому, сказал снять «головные уборы» – ласково шепнул. В основном рассказы о мебели. Но о Полине Виардо умолчал – расспросы – он лукав<ит>, предполагает, что были любовниками, потом охладела она. Дочь Тургенева от белошвейки воспитывалась в доме Виардо, он до семи лет не знал о ней. Экскурсовод окончил Уральский ГУ и распределился в Спасское. Так и живет там. Сюжет о нем и любви? Потомка Тургенева? Может дочь Тургенева – от П. Виардо? … Вечер над карповым прудом. Однорукий рыбак (бывший садовник, рабочий, сам напустил карпов и развел), вроде лешака черно-бело-щетинистый. Летучие мыши, рыжие вечерницы с лицами, сморщенными, азиатских младенцев, бросались в лицо, летали… над прудом. … В деревне хибара, … крытая соломой, куры и гуси. На главной улице цыганские дети – красивые и яркие. … Костер. Местные жители. Толстый усач с золотым зубом, мясоносый, мясогубый; ладони-подушечки. С ним парни от двадцати двух до двенадцати – малец тоже курил. Мужик сам разговорился без завода, поливал падение нравов, рвачество, сведение лесов, бюрократических чиновников, словом, всё. Вспоминал старое, леса и богатства здешней орловщины, даже в сравнении с более западной Липецкой, более южной Курской. Сам он на старости лет учился на физ-мате, заочном, в Орле. Вел речи про все – о царстве грибов, об экологии, о вирусах, о системах обучения и учебных программах. Странно – не с кем поговорить, видимо, вот он и разглагольствовал.
Во время экспедиции у меня не раз была возможность убедиться, что всякие музеи-усадьбы в бывших барских поместьях, а также заповедники и заказники словно магнитом притягивали к себе разных эскапистов-беглецов. Стремясь вырваться из когтей советской действительности, эти люди устраивались работать кто экскурсоводом, кто смотрителем, кто лесником. Неожиданные знакомства с местными чудаками и тайными инакомыслящими, полуночные разговоры у костра становились источником дальнейших политических споров, которые мы еще подолгу вели между собой на протяжении экспедиции. На факультете таких разговоров почти не случалось. Почему-то именно в Спасском-Лутовинове заполыхали споры о роли Сталина в истории. По идее культ личности, «большой террор», чистки и репрессии к запретным темам не относились, однако в позднесоветские времена молодежь не поощряли к переосмыслению сталинской эпохи. У нас вышел не столько тургеневский спор «отцов и детей», сколько конфронтация представителей одного поколения, воспитанных в разных традициях и совершенно по-разному воспринимавших фигуру Сталина. Среди студентов нашей кавказской «зоналки» нашлось два главных сталиниста – Ира Муравьева, жительница Волгограда (бывшего Царицына и Сталинграда) и Сергей Дериглазов, великан-армеец родом из кубанской казачьей станицы. С обоими я был в хороших отношениях, с Муравьевой два года проучился в одной группе, с Дериглазовым был напарником по лабораторным занятиям, а в экспедиции я оказался с ними в одной бригаде. Помню, меня поразил тот идеологический водораздел, который столь внезапно образовался между этой парочкой сталинистов и всеми остальными в нашей бригаде. Ира и Сергей романтизировали могучее советское государство. Отрицать сталинский террор они не могли, но при этом преспокойно оправдывали его. Цель, говорила Ирина, порой оправдывает средства ее достижения. Да что там, добродушно добавлял Сергей, надо было промышленность строить мощную, страну поднимать. Даже теперь, в середине 1980-х годов, оба были убеждены, что победой над нацизмом народ и страна обязаны «великому вождю» Сталину. Мысли о параллелях между гитлеризмом и сталинизмом казались им ересью.
Хотя Сергей и Ира были завзятыми государственниками, патриотами могучего (и, как они утверждали, несгибаемого и непобедимого на политической арене) русского/советского государства, они при этом не были ни шовинистами, ни ксенофобами. Более того, я стал свидетелем того, как Ира Муравьева открыто осудила антисемитизм. Горячее всех спорил с нашими сталинистами бывший морпеховец, уроженец Камчатки по имени Степан. Мои однокурсницы ласково прозвали этого Степана «Степаша», почти по аналогии с игрушечным зайцем из всенародно известной детской передачи «Спокойной ночи, малыши». Наш Степаша бредил театром абсурда, мечтал выйти в режиссеры. В те времена я знал репертуар московских театров как свои пять пальцев, поэтому, невзирая на всякие разногласия, мы всегда находили общие