Во времена моей советской юности человек родом из города областного значения, даже такого замечательного, как Курск, был по умолчанию обречен на участь провинциала. Не в географическом, но в культурном смысле. Мы бродили по центру Курска вчетвером. Среди тогдашних моих спутников были Дмитрий Ладонин, москвич, профессорский сын, и Ваня Говорухин, волжанин, мой лучший друг на протяжении экспедиции. Третьим был Леня Чумаченко, морячок из Херсона, весельчак, считавший себя большим гурманом и покорителем женских сердец. Выходцы из московских интеллигентных семей, мы с Ладониным оба с любопытством приглядывались к недооцененной культуре русской провинции. Говорухин был родом из райцентра в (тогда еще) Горьковской области, и для него Курск был крупным городом и внушал почтение своими ВУЗами, филармонией, музеями. А Леня Чумаченко был озадачен только одним – как бы найти подходящий ресторан и «потереться локтями с Европой», как он выразился. Леня ласково расспросил прохожих и вскоре уже вел нас к старой городской гостинице с пустым залом ресторана. Ваня Говорухин стеснительно заглянул швейцару за спину и наотрез отказался заходить, сославшись на желание осмотреть бывший монастырь. Так что в ресторан мы вошли уже втроем. Ресторанный зал сохранил остатки былой роскоши – дореволюционной, губернской, – но меню было, как и везде, скудно-предсказуемое. Но все-таки у нас приняли заказ на суп-консоме и жареного судака с картошкой, и мы отпраздновали временный возврат в лоно цивилизации и распили бутылочку какого-то «портвишка». Жаль было покидать Курск, и я пообещал себе, что когда-нибудь обязательно вернусь сюда, быть может, не один, чтобы не спеша побродить по разбитым улочкам, утопающим в зелени, и насладиться самым солнечным во всей России лимонным льдом…
Из Курска наш путь лежал в Ворошиловградскую (ныне Луганскую) область Украины. Судя по карте, вместо того, чтобы двинуться из Курска прямо на юг, сначала мы поехали на восток, почти до самого Воронежа. Здесь в 1934—1937 году жил в ссылке Осип Мандельштам и увековечил эти места в «Воронежских тетрадях». Кроме того, здесь родился Андрей Платонов, один из моих самых любимых прозаиков двадцатого века. «В Воронеже останавливаться не будем, некогда», – рявкнул алкаш-шофер автобуса, возглавлявшего колонну экспедиции, и мы только сделали привал на подъездах к Воронежу, в деревушке с мелодичным названием Девица. Дон у Воронежа был застенчивой речушкой, а не тем могучим потоком, каким я его воображал по ассоциациям с донским казачьим войском:
17 июня 1986. Дорога на Воронеж. Деревня Клюква. Галантерея, парфюмерия,/ Прохожие, в своем уме ли я (в городе после 15 дней). Километрах в 40 от Воронежа деревня (село) Девица – соборная церковь в классицизме, бело-зелено-золотая. Река Дон еще на широка. … На ветвях все листья облеплены изумрудами, нефритами, малахитами – жуки сияют, зеленеют, играют. Место Верхний Мамон. Опять переезжаем Дон – петляет. Судьба – суть баб.
Не доезжая до Воронежа мы повернули на юг и заночевали в песчаной пойме пересохшей реки, берега которой поросли кривыми соснами. Это было в Бобровском районе, и через три с лишним недели наша экспедиция остановится неподалеку отсюда в Хреновом – уже на обратном пути в Москву:
18 июня 1986. Выезд со стоянки в Бобровском районе. Пески. Сосны. Полувысохшая речушка. Названия деревень Богучарского района: Свобода, … <Тихий Дон> … Филоново; Дерезовка <Верхнемамонский район>. Ростовская область, Чертковский район. Мать впивается в прохожих, дочь (лет восьми) разносит письма (газеты). Мать – почтальон, рыжая, крашеная.
Мы ставили лагерь на лесной поляне, поздней ночью, под проливным дождем, а наутро узнали от кого-то – кажется, из местных жителей, – что спали на земле, орошенной радиоактивными дождями от недавнего Чернобыльского взрыва. Сначала за завтраком воцарилось мрачное молчание. Я встал и громко сказал: «Знаете, други, вот я в Москве вырос по соседству с Институтом атомной энергии, и прошу убедиться – руки-ноги целы, вторая голова не выросла». Шутка была дурацкая, но напряжение она все-таки сняла. Мы были молоды и не очень поддавались на зловещие предсказания и угрозы. Лица прояснились, и мы стали собираться в путь.
Прикоснувшись к самой восточной оконечности Украины, в Чертково мы пересекли Северо-Кавказскую железную дорогу, а потом и границу Российской Федерации, и раскинули палатки. Меловое, ближайший районный центр на украинской стороне, получил свое название от главной местной достопримечательности – меловых гор. Во время стоянки я подробно описал в дневнике окружающий пейзаж:
19 июня 1986. Стоянка в 10 км. от Мелового в низине в степи Стрелецкой <правильно: Стрельцовской>. Вокруг типчаковые холмы, мел обнажается мертвенной бледностью, степь… опаленная, шахматные квадраты осока-типчак, одичалые яблоньки с карминными листьями… из-за холма выносится низкое небо – степное – вечером лимонно-желтая луна еще ранним вечером запаливается на продавленном небе, холм в озверело, отчаянно-сладкой землянике, малиновой и белесой… цветы в степи <…> с фруктовым тонким ароматом, ковыли, чертополох, короставник нежно-розовый с кондитерским запахом, зопники как из воска, полынь, заросли запахов, лечь в траву и остаться в ней кузнечиком, взвиться в высокотравье дымчатокрылой стрекозкой, тигристой бабочкой, пчелой, звенеть желтым комаром-жирафом, исчезнуть в травяных джунглях А<нри> Руссо пантеровым муравьем, антилоповой наездницей, и… Байбаки – степная цивилизация. Сюжет о розыске их цивилизации в норах. Байбаки – рыже-палево-коричневые, очень эмоциональные, шустрые, с интересом рассматривают людей в автобусе и убегают при виде людей… похожи на людей, глазки горят, икают, присвистывают, свистят. Васильки желтые и лимонные пахнут садом, не вянут у Анастасии под подушкой. Меловая гора, белемниты и аммониты. Над обрывом растет прямо на меле полусухие фиолеточки чабреца, пахнут подавляюще, завораживающе… и сладостно, недаром растут над обрывом. … Обрыв жизни, судьбы. Зверобой – царь трав, золото трав, мёд трав, звонкий стебель, хлыст, ресницы тычинок, зверобой почти не обветривается, он даже высыхает на корню, не склоняясь, рубят ножом как по пальцам. Чай с музыкой трав.
Итак, мы были на Украине, но особого местного колорита пока не чувствовалось. Мы пока недалеко отъехали от российской границы, и единственное различие, которое я сразу уловил во время стоянки в Меловом, было повсеместное фрикативное «ɦ», заменившее обычное, смычное русское «г». Из всех наших зональных стоянок в районе Мелового мы больше всего сосредоточились на местной природе, и меньше всего – на местной культуре. В Америке такой опыт назвали бы «органическим». Собственно, в само Меловое, о котором знали только, что там расположена фабрика по производству подсолнечного масла, мы даже не въезжали. Мы ходили в Луганский заповедник и изучали типчаково-ковыльную степь. Мы взбирались на меловые горы и собирали белемниты («чертовы пальцы»). Кроме этих природоведческих экскурсий, от стоянки в Стрельцовской степи у меня осталось два ярких воспоминания. Первое – брачные забавы байбаков (степных сурков) на близлежащих меловых горах. Второе – разросшийся, запущенный вишневый сад, на который мы совершили налет. Мы набрали несколько ведер вишни и потом долго пировали, сидя у палаток и поглощая мелкие алые ягоды, так и прыскавшие кислым соком. Мы заедали вишни местным деревенским белым хлебом. Организм истосковался не только по витаминам. Любовные парочки уходили от лагеря на расстояние километра, скрывались за меловой горой, терялись в степной дали среди душистых высоких трав. Мы все объелись кисло-сладкой вишней. Рты пересохли от желания, на губах был вкус летней истомы. На закате лагерь опустел. Вот отрывок из дневника, где слышится отзвук неудавшегося любовного свидания:
20 июня 1986. Поездка на меловую горку в деревню Стрельцовка. Конь быстрее автобуса. … Закат-хамелеон на лунный свет реагирует мгновенно. Луна огромная и живая, вроде глаза. Закат то неразговорчив, то тараторит, то шелестит губами, то криклив. Байбаки слушают закат. Ворóны здесь – стервятники. … Бреющий полет, стрижет траву и землю. Вечер лечит мысли, точит мысли. Светлячки – неприятные личинки – красота и уродство. Где грань? Вообще – где грань?
Уже осенью 1986 года дневниковые записи, впечатления от прогулок в Стельцовской степи, от тонконогих ковылей и тоскующих байбаков перемешались с нотками неразделенной любви, отозвавшись в стихотворении «Степная страсть», где были такие строки:
<…> Он звал подругу в тесную нору,
он умолял, он плакал, он смеялся
свистящим смехом, а закат менялся
в лице безбрежном, скулами нару-
журчала ночь, я раздвигал ковыль,
как занавесь, дрожащими шагами,
Она лежала, степь обняв ногами,
на холмике придавленной травы.
В великом городе Ростове-на-Дону я так и не побывал. Не доехав до него километров сто пятьдесят, мы повернули на север и заночевали неподалеку от Морозовска. Беглая запись в дневнике зафиксировала лишь некоторые впечатления от долгой дороги из Мелового до Пролетарска и от стоянки в южной засушливой степи:
22 июня 1986. Выезд на Пролетарск. Северный Донец – город Каменец-Шахтинский – дорога на Волгоград – город Белая Калитва. Поля кукурузы и пшеницы. Растет цераподус – гибрид вишни (Ceras) и черемухи (Podus) – вывел Мичурин. В косточках бомбы синильной кислоты. Пейзаж скучен и однообразен – поля и поля, изредка лесополосы и <фруктовые> сады, сушь, богатые земли, видно сразу. Город Морозовск, митинг 22 июня. Лозунг «Для любимой Родины/ Вершат свои дела/ Села для города/ А город для села». Ночевка на кукурузном поле под Морозовском. В Морозовске заколдованный круг, митинг на площади, ночевка рядом со смородинными кустами.
Еще по дороге на Меловое мы въехали в исторические казачьи земли. Но теперь, пересекая Ростовскую область по диагонали, двигаясь с северо-запада на юго-восток в направлении Калмыкии, Астрахани, дельты Волги и Каспийского моря, мы оказались в самом сердце Войска Донского. (Позднее, уже по пути домой с Кавказа, мы проедем долиной реки Кубани по территории Кубанского казачьего войска).