<транспарант>. После Усть-Джегуты три источника нарзанов – самая несернистая, средняя, сернистая. Река мутная, обжигающе холодная. Кубань. Галька всех цветов. … Аул Кумыш. Опять река Кубань. Усатый сержант и женщина в золототканой косынке (оба черные) с удивлением смотрят на всю процессию… Ниточка навесного моста. Монастырь на лбу горы – бульдожьей морде – возвышается над аулом <имени> Коста Хетагурова, над черепицей и белизной… двухэтажные домишки, вроде свайных. Карачаевск. Женщины в оранжевых юбках, пиджаках и белоснежных колготках. Толстая усатая черкешенка свисает с балкона над обрывом Кубани – наверное ждет похищения.
К полудню 29 июня мы добрались до города Теберды в Карачаевской (южной) части Карачаево-Черкесской автономной области. В Теберду паломничали советские любители горнолыжного спора. Это был перевалочный пункт, откуда лыжники и скалолазы отправлялись дальше на юг, на Домбай. По плану нам предстояло провести в окрестностях Теберды целую неделю. Наши наставники твердили, что Кавказ очень похож на Альпы, твердили страстно и восторженно, хотя никто из них, даже геоботаник Баландин, в Альпах не бывал. Неделя на Кавказе была задумана как кульминация всей экспедиции. Предстояло убедиться, как изменения климата порождают высотные пояса (зоны) со своей характерной экологией. Помимо природного разнообразия, неделя в Карачаево-Черкессии сулила мне еще и возможность понаблюдать изнутри наследие сталинской национальной политики.
Карачаевцы – народ тюрского происхождения. С ближайшими соседями, балкарами, их роднит не только язык, карачаево-балкарский, но и общий национальный символ, гора Эльбрус. После вторжения Тамерлана (Тимура) на Кавказ большая часть карачаевцев стала мусульманами-суннитами. В 1828 году исторические карачаевские земли были аннексированы Российской империей, но карачаевцы продолжали сопротивляться завоевателям до 1860-х годов. В Теберде мне довелось беседовать с карачаевцами-долгожителями. В те годы некоторые из моих собеседников ясно помнили, как в 1920-е годы большевики объединили карачаевские земли с землями северных соседей карачаевцев, черкесов. В отличие от тюрков-карачаевцев, черкесы (адыги) входят в северо-западную кавказскую семью, говорят на кабардинско-черкесском языке. Черкесы и карачаевцы не были родственными и близкими народами ни с этнической, ни с языковой точки зрения.
На протяжении всех лет советской власти эти края не раз меняли свой статус и название – Карачаево-Черкесская автономная область, потом Карачаевская автономная область и Черкесский национальный округ/национальная область, потом упраздненная Карачаевская область, потом опять Карачаево-Черкессия. Когда я побывал в Карачаево-Черкессии в 1986 году, около 40% населения автономной области составляли (этнические) русские, 30% (около 120 000 человек) – карачаевцы, и только 10% – черкесы. В сельской местности русских почти не было, а карачаевцы и черкесы преобладали. Жили в области и представители других национальностей – абазины, ногайцы, осетины. Приезжий в Карачаево-Черкессию довольно быстро осознавал, что подобные насильственные объединения этнически неродственных групп были советской разновидностью колониального усмирения и контроля над вольнолюбивыми кавказцами. Лишь некоторые из моих собеседников в Теберде, главным образом старики, соглашались говорить о национальной трагедии карачаевцев. К концу августа 1942 году Карачаево-Черкессия наряду со значительной частью Северного Кавказа была оккупирована нацистскими (и румынскими) войсками. Нацисты стремились захватить весь Кавказ, рвались к закавказским нефтяным месторождениям. Осенью 1943 году, после того, как оккупанты отступили с Кавказа, карачаевцев коллективно обвинили в пособничестве врагу (коллаборационизме). (В 1930-40-е годы сталинский режим применял жестокий и бессмысленный метод «наказания народов» и тотальной депортации по отношению к корейцам Дальнего Востока, карачаевцам, немцам Поволжья, чеченцам и ингушам, крымским татарам, калмыкам и другим национальным и этнотерриториальным группам). Пока многие карачаевцы призывного возраста сражались на фронте, оставшееся гражданское население – а это были по большей части старики, женщины и дети, – было подвергнуто депортации в Казахстан и Киргизстан. Примерно треть от 70 000 высланных умерла в течение первых двух лет изгнания. Это был самый настоящий геноцид. Сталинский план тотальной депортации выполнялся аппаратом государственной безопасности, которым в те годы руководил Лаврентий Берия, выходец из Грузии, как и сам Сталин. Южная часть карачаевских земель отошла к Грузии, а большая часть упраздненной области «большой брат» передал Ставропольскому краю, на время завершив цикл многолетней колонизации. Только в 1957 году, во время хрущевской «оттепели», с карачаевцев (и других высланных народов Кавказа) были сняты ограничения, и они начали постепенно стекаться обратно на родину. Эту историю я восстанавливал послойно, не по книгам, но по разговорам с жертвами репрессий. Лагерем мы встали 29 июня, но улизнуть мне удалось только два дня спустя. Я бродил по пыльным улочкам Теберды, задаваясь вопросом: Как здесь еще сохраняется подобие человеческой жизни? Как этот безумный плод большевистских экспериментов над кавказскими народами уцелел после сталинских репрессий, за которыми следовали десятилетия статус-кво:
1 июля 1986. Теберда. Мужчины на улицах. Даже верховые, важные. Удивительный сплав цивилизации, урбанизации, русификации и традиций, черкесностей
Мы стояли лагерем на широкой поляне посредине леса. Рядом бурлила горная речка. Мы привязывали грязные вещи к веревке и спускали ее в стремнину, по принципу стиральной машины. От окраины Теберды до лагеря надо было подниматься километра три по крутой и узкой дороге, сквозь густой лес. Здесь попадались старинные буки и дубы, исполинские ели и сосны. Климатические пояса менялись на глазах. Помню, наш преподаватель геоботаники несколько раз повторял, что хвойные породы здесь достигают почти 70 метров в высоту – европейский рекорд. Европейский? Мы были на Кавказе, на рубеже, разделяющем Европу и Азию.
Здешние леса славились богатой фауной. Водились медведи и туры. Я подробно записал содержание разговора с лесничим, который пришел к нам в лагерь, чтобы оштрафовать экспедицию за ущерб, причиненный горной дороге и поляне:
2 июля 1986. Владимир Ш. Лесничий Тебердинского лесничества. Есть еще старший лесничий. У лесничего три звездочки, зеленая петлица. Родился в Ярославле. Иркутский сельхоз., факультет охотоведения. Шесть лет в Теберде; после этого Алтайский заповедник – 11 лет. … Для местных проблем с кадрами нет, идут рабочими – сено и т.д. Инородные – письма, и если вакантные места, то берут. В основном влечет романтика, не понимают сути работы. Тяжелая работа, нервная. Много нарушителей, браконьеров. Местные бьют тура, как и раньше. Здесь иногда бродят по 80 особей вместе. Карабин «Барс» у лесников. У командного состава – пистолеты. Форель – штраф 10 рублей за рыбину… В Теберде 800 баранов… к 7 ноября каждому работнику по барану по государственной цене. Пошел работать <…>, т.к. «природу загубили». <Ис>питое лицо, синяки под глазами. Получает лесничий с высшим образованием 140 рублей, а без – около 90 рублей. В заповеднике тур, медведи, кошки, женьшень, леса, травы, птицы – орлы, луни.
То ли причиной тому был чистый горный воздух, то ли избыток впечатлений, но я отчетливо помню, что обходился четырьмя-пятью часами сна. На стоянке в Теберде наши вечерние спевки у костра затягивались за полночь. В заколдованном чертоге водопадов, замшелых валунов и вековых пихт вспыхивали и гасли летние романы.
6 июля мы поднялись раньше обычного, чтобы начать поход на ледник. Едва позади осталась верхняя граница леса, как вокруг повсюду заполыхали рододендроны. Цветущие кустарники окружали луговые пространства, которые пока еще больше напоминали цветущие степи, чем альпийские луга, которые мне только предстояло увидеть впервые в жизни. Подъем становился все круче, и мы двигались единой сцепкой. Из-под ног сыпались камни. Альпинистского снаряжения у нас не было, обуви с «кошками» тоже. «Осторожнее, ребята, с горами надо быть на „вы“», – взывал в гортанный громкоговоритель директор Богатырев, но мы уже не прислушивались к его словам. Увенчанные снегом горные пики притягивали взгляд пришельца. Я впервые испытал то чувство, какое, должно быть, испытывают безудержные альпинисты во время восхождения. Какое-то невероятное освобождение от всего, и вместе с тем обостренное ощущение опасности.
Мы подошли к горной речке, торившей путь в скальной породе. Берега речки поросли ярко-желтыми цветами на оливковых стеблях. Переходили вброд, переступая с камня на камень, перебирая руками самодельные перила, наспех сплетенные из веревок с узлами. Концы веревки держали по двое самых крепких парней, стоя на противоположных берегах. Вскоре после перехода через речку мы миновали ледниковое озеро, еще не оттаявшее с одного края. Вода была насыщенного аквамаринового цвета, и озеро казалось искусственным, словно бассейн. Мы устроили короткий привал на плоском высокогорье, поросшем желтыми курчавыми цветы. Геоботаник объяснил, что это девясил, растение со множеством лекарственных свойств, и мы набрали пучок цветов, чтобы засушить впрок и пополнить экспедиционную аптечку народных средств. Перед последним рывком к вершине сделали еще один привал. Помню, как мы переговаривались о «запретной зоне» и «пограничных патрулях», как слова жгли губы. Кто завел этот странный разговор? Какая еще запретная зона и какой патруль? За главным Кавказским хребтом лежала не «чужая» Турция, а «наша» Грузия, советская республика. Какие перевалы охраняли патрули? Как можно было ускользнуть, как перейти через перевалы и горные вершины? А если и удастся чудом пробраться на другую сторону – то ведь попросту окажешься в Абхазии, то есть в части Грузии. Тем не менее, бывшие армейцы, в том числе мои приятели Дериглазов и Чумаченко, таинственно кивали и перемигивались, не отрицая, но и не подтверждая слов о патрулях и перебежчиках. А чеченец Ахмед, уроженец Кавказа, только теребил бороду и ухмылялся, ухмылялся.