Миновало несколько дней. Я добавил в рукопись сборника новые стихи, напечатал на новом титульный листе название «Табун над лугом» и повез машинопись переименованного сборника стихов в редакцию издательства «Современник». И зачем я вообще тратил время и силы на издательство, которое славилось националистической ориентацией и служило пристанищем молодых провинциальных поэтов крестьянско-деревенского направления? На поверхности был очевидный факт: в издательстве «Современнике» издавалось множество дебютных поэтических сборников, существовала (презираемая многими) серии книжек, «Первая книга в столице». Я отчасти понимал, что ломлюсь в закрытую дверь, но одновременно желал бросить вызов всей подлой системе. Вообразите: молодой еврейско-русский поэт (да еще из семьи отказников) приносит машинопись книги в советское издательство с ксенофобской репутацией, и издательство это обязано рассмотреть книгу и дать официальный ответ – письменный отзыв и мотивированный отказ. В стране начинались перемены, и поэтому свой поход в издательство «Современник» я воспринял как одну из стычек в рамках новой «культурной войны». В редакции «Современника» я имел дело с младшим младшим редактором из отдела поэзии. Эта востроносая девушка с жидкими волосами, недавняя выпускница (кажется, Литературного, но может быть, Библиотечного) института, уже опубликовала несколько стихотворений в периодике. Поздней осенью и зимой 86—87 года я несколько раз видел ее на литературных мероприятиях. Мы несколько минут проговорили о московских поэтах, имена которых тогда впервые появились в печати, и она похвасталась, что ее собственная рукопись лежит в издательстве «на рассмотрении». Звучало это почти как «на сохранении».
– Ваша рукопись будет рассматриваться для издания в серии «Первая книгa в столице», – сказала младший редактор и упрятала мою рукопись в картонную папку с веревочными завязочками.
Здесь я должен нарушить хронологическую последовательности и кое-что пояснить. К тому времени, как я получил отзыв (по сути отказ) из «Молодой гвардии» и отнес расширенный вариант рукописи в «Современник», я успел пройти отбор для участия в серии из трех или четырех литературных вечеров, которые проводились под эгидой Комиссии по работе с молодыми авторами московского отделения Союза писателей СССР. Чтения должны были проходить в декабре и январе в Малом зале Центрального Дома Литераторов (ЦДЛ). В паруса советской культуры подул ветерок перемен – скорее не ветерок, а кислое дыхание паллиативных реформаторов из ЦК – и организаторы вечеров надеялись оживить традиции хрущевской «оттепели». В конце 1950-х – начале 1960-х проходили открытые поэтические турниры, устроенные так, что победителей выбирали сами слушатели путем прямого голосования или продолжающихся аплодисментов. (В Ленинграде было еще немало литераторов и любителей поэзии, которые помнили о турнире, который когда-то выиграл мой двадцатидвухлетний отец.) Кроме того, организаторы взяли на вооружение хрестоматийный пример знаменитых вечеров в московском Политехническом музее, на которых когда-то блистали звезды молодой поэзии 60-х годов вместе с поэтами фронтового поколения. (Тогдашняя популярность поэтов и поэзии запечатлена для истории в известном фильме Марлена Хуциева.)
Для участия в вечерах в Малом зале ЦДЛ них нужно было принести рукопись стихов в кабинет в бельэтаже старого дома в переулке, упиравшемся в Новый Арбат, и оставить ее отборочной комиссии, состоявшей из двух литературных аппаратчиков лет тридцати пяти. Эти угрюмые, небрежно одетые надзиратели, напоминавшие вузовских экзаменаторов в приемном отделении, задали мне несколько вопросов, добавили мою подборку к дюжинам других, и сказали, что свяжутся со мной, если я пройду «отбор». Откровенно говоря, я даже не надеялся, что меня возьмут просто с улицы, по стихам. Тем не менее, через неделю после собеседования мне позвонили из комиссии по работе с молодыми литераторами и сообщили, что я попал в список поэтов, которым предстояло выступать на январских чтениях. А еще через неделю по почте пришло несколько экземпляров приглашения, и выглядело это приглашение так, будто его отпечатали то ли на старинном печатном станке, то ли на издыхающем ксероксе. Один такой листочек покинул Россию в составе нашего эмигрантского багажа в фотоальбоме, вместе с семейными фотографиями. На приглашении обозначена дата, 14-е января 1987 года, и напечатан следующий текст: «Поэтическая среда (второе заседание). Молодые поэты приглашаются принять участие в зимнем турнире. Ведущий – Валентин Устинов. Начало в 19.00 в Малом зале ЦДЛ». Имена выступающих не приведены, поэтому может создаться ощущение, что это приглашение к «открытому микрофону». На самом деле список участников был заранее определен и утвержден.
Валентин Устинов, с которым мне предстояло познакомиться на вечере в ЦДЛ, курировал поэтические турниры со своего насеста в Союзе писателей. В конце 70-х он перебрался в Москву из Петрозаводска, где заведовал отделом поэзии в умеренно-почвенническом журнале «Север», и пошел вверх по служебной лестнице советской культуры. Переехав в Москву, Устинов какое-то время работал заместителем редактора журнала «Наш современник» – флагмана русского национал-патриотического крыла в советской литературе – а потом поднялся до поста секретаря Московской организации Союза писателей. На зоологического шовиниста Устинов не походил, но примыкал к правому крылу, работая под выходца из русской глубинки, под писателя от сохи. Он сочинял баллады и поминальные речи в стихах, оплакивая изуродованное кем-то, но все еще прекрасное наследие «святой матушки-Руси». Но в отличие от многих своих литературных собратьев, хотя бы не уточнял, кого же винить в семидесяти годах советского ига. Устинов был однофамильцем разных знаменитостей – советского министра обороны, маршала Дмитрия Устинова, а также Питера Устинова, британского актера русского происхождения, и это родство фамилий придавало ему некоторую ходульность. Ровесник моего отца, внешностью и повадками он напоминал директора уездного Дома культуры, партийца и провинциала по умолчанию. Он говорил с приметным северным оканьем, и лихая усмешка светилась в его прищуренных глазах.
Итак, уточним обстоятельства времени и места. На турнир в Доме Литераторов я шел, уже зная, что моя рукопись отвергнута «Молодой гвардией», и что в «Современнике» ее тоже наверняка вскоре завернут. В тот вечер в ЦДЛ выступало двенадцать поэтов. В свои девятнадцать я был самым молодым, и одним из двух выступающих с заметными еврейскими корнями. Далеко не все участники вечера были москвичами, и некоторые были старше меня чуть ли не на целое поколение. Компания подобралась разношерстная. Были среди этой дюжины поэтов и те, кто уже выпустил первую книгу и профессионализировался, и те, кто уже достиг тридцатилетнего рубежа так и не сумев пробиться. Как раз в 1985—87 году я насмотрелся на самых разных «молодых» и «начинающих» литераторов на разных чтениях и литературных семинарах, и официальных, и несанкционированных, и были среди них уже совсем немолодые, которые никак не могли опубликоваться на родине. (К примеру, на одном из салонов, которым руководили мои родители, свои «Анапские строфы» читал Александр Лайко, ветеран широко известного в Москве в годы «оттепели» клуба «Факел». Лайко тогда было уже около пятидесяти, а свою первую книгу стихов он выпустил только в 1993-м году.) В те годы жизнь сводила меня и с литераторами, ставшими координатами современной литературной жизни, и с очень одаренными сочинителями, канувшими в чернильную постсоветскую Лету и не оставившими типографского следа.
Перед вечером я нервничал, и не только потому, что это было мое первое публичное выступление на официальной «площадке», но еще и потому, что ощущал волнение отца, который не был в ЦДЛ со времени изгнания из Союза писателей. Некоторые стихи отложились в памяти, но зрительно из всех выступавших запомнилась лишь Татьяна Богатова, статная молодая женщина с длинными распущенными волосами. Богатова получила на турнире не то второе, не то третье место, и мой друг Макс мгновенно и метко окрестил ее «Богатова-Нерадова». Листочек с бледно отпечатанным приглашением помогает мне точнее восстановить события того вечера. На оборотной стороне моя мама своим решительным почерком записала имена и фамилии всех выступавших, в порядке появления у микрофона. Позволю себе воспроизвести весь список и снабдить его (в скобках), короткими замечаниями о постсоветской судьбе этих литераторов:
1. Вячеслав Ананьев (это имя порой попадается в печати, но нечасто).
2. Вячеслав Саблуков (приспешник Вадима Кожинова, «серого кардинала» русского национал-почвеннического крыла культуры, Саблуков изредка появляется в печати).
3. Владимир Аристов (математик и поэт, заметный и успешный в обеих своих ипостасях).
4. Александр Левин (компьютерщик, ставший поэтом и известным автором-песенником).
5. Вячеслав Казакевич (активно печатается, живет и работает в Японии).
6. Наталия Богатова (ее имя лишь порой появляется в печати).
7. Иван Бессонов (сведений не обнаружено).
8. Ольга Гречко (в 1990-е мне попадались публикации ее стихов, пронизанных фольклорным духом; позже я узнал, что она умерла в 1998 году на сорок втором году жизни).
9. Леонид Володарский (сейчас больше всего известен как русский теософ и автор эзотерических трудов, как в стихах, так и в прозе).
10. Максим Давыдов (след теряется).
11. Юсуф Созаруков (двуязычный поэт, писал на русском и карачаевском языке; уже после его смерти в 2008 году, проверяя сведения об участниках вечера, узнал, что Созаруков написал слова гимна Карачаево-Черкессии).
12. Игорь Бойко (закончил Литературный Институт, время от времени стихи и прозу, а также выступает как автор киносценариев, живет в Мурманске).
Вернемся к самому вечеру-турниру. Правила требовали, чтобы каждый поэт читал не больше пяти минут. В конце вечера каждый слушатель получал возможность открыто проголосовать за трех из выступающих. Три поэта, набравшие наибольшее количество голосов, выходили в следующий тур; кажется, их стихи отбирали для публикации в сборнике. Публики в Малом зале собралось человек сто пятьдесят, довольно разношерстное собрание слушателей, от профессиональных литераторов старшего возраста до гитаристов-рокеров. Через проход от меня сидел Семен Бабаевский, улыбчивый восьмидесятилетний старец с сияющей лысиной, – автор послевоенного сталинского бестселлера «Кавалер золотой звезды». Когда началось голосование, он кокетливым жестом поднимал пухлую руку и голосовал за каждого из двенадцати поэтов.